Юрий Поляков - Любовь в эпоху перемен Страница 35

— Какие фашисты?

— Гитлеровские. Какие же еще… — растерялся дед.

— Ну, во-первых, это еще надо разобраться, кто был большим фашистом, Сталин или Гитлер. Вы, наверное, забыли про позорный пакт «Молотова — Риббентропа».

— Товарищ Сталин хотел оттянуть войну, чтобы подготовиться… — борясь с одышкой, стал объяснять старик.

— Если товарищ Сталин хотел подготовиться, значит, он знал о скором нападении. Тогда о какой внезапности мы говорим?

Зал одобрительно зароптал. Пуртов склонился над магнитофоном, проверяя, записал ли агрегат виртуозную плюху ретрограду. Ветеран гулко кашлянул. Болотина поджала губы.

— Во-вторых, обратите внимание, товарищи, как наш уважаемый Федор Тимофеевич миллионами душ разбрасывается. — Он слегка поклонился в сторону деда. — С гаком… С гаком или с ГУЛАГом? Эх вы, каждый человек — это вселенная, единственная и неповторимая. Никакие цели не стоят слезинки ребенка, а тем более рек крови!

Народ посмотрел на фронтовика, как на серийного убийцу. Тот побагровел и полез за таблетками. Гена, довольный первой полемической победой, наддал.

— …А в-третьих, всё у нас как-то внезапно. Зима — внезапно. Весна — внезапно. Сев — внезапно. Жатва — внезапно. У нас в стране что, внезапно-плановая экономика?

Слушатели засмеялись и захлопали. Теперь из них, как из теста, можно лепить кренделя. Пережидая аплодисменты, оратор показал Пуртову на графин. Тот, продолжая радостно кивать, налил в стакан воды и, благоговея, поднес. Гена промочил горло, гордо глянул на потрясенную Зою и скуксившегося Илью, затем, как сказал бы генсек Горбачев, углу́бил тему:

— А вот объясните мне, товарищи, почему, имея землю, набитую сокровищами, что твоя пещера Аладдина, богатую нефтью, газом, рудами, золотом, алмазами, — мы живем хуже всех? Почему наши герои, победившие Гитлера, получают унизительную пенсию по сравнению с ветеранами вермахта? У нас люди давятся в очередях за модными тряпками, за колбасой, а на Западе реклама изощряется, как заманить человека в магазин, заставить купить что-нибудь ненужное, потратить деньги. Я вот недавно вернулся из Парижа…

Люди поглядели на него так, будто он вернулся с Марса.

— Вечерней лошадью? — съехидничал ревнивый Колобков.

— Нет, Илья Сергеевич, всего-навсего «Аэрофлотом», — отбрил Скорятин. — Как поется, «летайте самолетами “Аэрофлота”, влюбляйтесь в аэропорту!» — и снова посмотрел на Зою.

Библиотекарша потупилась.

— …Гуляя по ночному Парижу, мы зашли в обычный универсам. Решили с коллегами, знаете, на сон грядущий принять на грудь бутылочку-другую бордо.

— Ночью? — недоверчиво уточнили из зала.

— Ночью. Там алкоголь продают не с двух до семи, а круглосуточно. Там с пьянством не борются. Там его попросту нет. У нас, кстати, лет сорок назад пили в два с половиной раза меньше, чем сегодня. Почему?

Люди молчали, размышляя, а Скорятин вдруг сообразил: получается, при Сталине с трезвостью было не в пример лучше. М-да, неувязочка. К счастью, никто не заметил.

— Почему, как думаете?

— Потому что я тогда еще в школе учился! — объяснил с подоконника весельчак в кедах.

— В последний раз предупреждаю! — возвысила голос Болотина.

— А меньше пили, потому что люди еще верили в будущее, не было столько лжи, не было застоя. Понимаете? — разъяснил Гена.

— Ну и что там во французском универсаме? — нетерпеливо спросил кто-то.

— Там все в порядке. Изобилие. Я обнаружил сорок восемь сортов колбасы и шестьдесят три вида сыра. Пытался считать марки вина, водки, виски, джина, текилы, кальвадоса и, знаете, сбился, запутался, как Василий Иванович, в этикетках…

Народ понимающе засмеялся, вспомнив анекдот про Чапаева, пившего в мировом масштабе. Пуртов от восторга дернул головой, как взнузданный, а ветеран, наоборот, окончательно нахмурился, обидевшись за легендарного героя Гражданской войны.

— Дорогая там выпивка? — робко поинтересовались из зала.

— Как вам сказать? Все относительно. Сколько бутылок водки можно купить у нас на месячную зарплату?

— Теперь только по талонам. В месяц два пузыря на одно горло.

— А если теоретически?

— Теоретически — двадцать!

— Какие там двадцать! Пятнадцать от силы…

— А вот рядовой француз может купить на зарплату двести бутылок, — торжественно объявил оратор голосом диктора Левитана, оповещающего об очередной победе Красной Армии.

— Не может быть! — ухнул краснолицый работяга.

— Может.

— Вы, Геннадий Павлович, лучше скажите, сколько они там за жилье платят! — сдерживая возмущение, посоветовала Болотина.

— За хорошую квартиру можно и заплатить. Но не за коммунальный курятник. Поднимите руки, кто живет на отдельной площади! — скомандовал спецкор.

— А с подселенцем считается? — спросил тоскливый мужской голос.

— Если подселенец — красивая женщина, тогда считается! — мгновенно среагировал Скорятин и метнул в Зою гусарский взгляд.

Слушатели одобрительно зашумели и подняли руки — едва ли треть зала.

— Не густо. Вижу, квартирный вопрос портит жизнь не только москвичам, но и тихославльцам.

— Ага, одним — осетринка, другим — от ерша спинка! — донеслось с подоконника.

Елизавета Вторая, уловив намек на ее новую квартиру, окаменела лицом и посмотрела на люстру.

— Кстати, о лучшей половине человечества, — улыбнулся Гена. — Модный дамский наряд там, у них, стоит столько же, сколько бутылка хорошего шампанского! — сказав это, он подумал, что платье, купленное в «Тати» для Марины, очень пошло бы Зое.

— Ах ты господи! — простонала женщина, одетая в сарафан, похожий на рабочий халатик. — Живут же люди!

— А как там у них насчет безработных? — сухо спросила Болотина.

— Не знаю, не видел. Но, по-моему, лучше искать работу, чем ходить на службу и бездельничать, разгадывать кроссворды и вязать носки! — весело парировал журналист.

— Геннадий Павлович, надеюсь, наш разговор не сведется к тряпкам, выпивке и закуске? — холодно поинтересовалась директриса.

— Ни в коем разе, Елизавета Михайловна! Это так, для иллюстрации. Понимаете, товарищи, бродил я вдоль бесконечных полок парижского универсама и мучительно размышлял: почему, ну почему? Ведь французы такие же люди, как и мы: две руки, две ноги, голова. И голова-то не какая-нибудь особенная. Обычная голова. Наши головы поумней, пообразованней будут. Так почему же, почему мы запускаем луноходы, а выпустить хороший холодильник или телевизор не умеем? Почему наши танки могут под водой ездить, а трубы и краны в квартирах текут? Сколько можно быть Верхней Вольтой с ракетами?! Я спросил одного француза: когда у них начинают продавать клубнику? И знаете, что он ответил?

— Что-о?

— В семь утра!

— У-у-у… — простонал зал.

— Значит, так и будем страной вечно зеленых помидоров?! Почему?

— Потому что у них рынок! — звучно объяснил Вехов.

— Правильно! И не просто рынок, а умный рынок, он сам все отрегулирует. Госплан — каменный век. Знаете, сколько бумаги изводит наша бюрократия?

— Сколько?

— Сто миллиардов листов документов в год! Получается, по одному листу на душу населения е-же-днев-но!

— Сколько ж на эту макулатуру книг хороших можно купить! — мечтательно воскликнула очкастая девица с безнадежно начитанным лицом.

— Да, друзья, за нас с вами все заранее решено, подсчитано: сколько мы можем купить штанов, сколько прочесть книг, сколько мяса, хлеба, рыбы съесть…

— И сколько раз на х… сесть! — гоготнул на подоконнике пьяный.

Болотина с наслаждением кивнула дружинникам — те, подскочив, схватили безобразника под мышки, сорвали с насеста и понесли, а он, по-детски болтая в воздухе кедами, весело бормотал:

— Где плюрализм, е… вашу мать? Никакой свободы слова! Ну никакой!

— Может, все-таки не надо, Елизавета Михайловна? — вступился Скорятин. — Это же фольклор, а из фольклора слова не выкинешь.

— Не фольклор, а хулиганство! — Она посмотрела на московского гостя так, точно сожалела, что из помещения вытряхнули нетрезвого сквернослова, а не «золотое перо» газеты «Мир и мы».

— А что же нам делать? — спросил из зала страдающий голос.

— Довести начатое до конца, — строго ответил Гена. — Да, экономика у нас плановая, мы во всем зависим от государства. Нам нужно раскрепостить человека. Государство не должно кормить нас рыбой, оно, образно говоря, обязано дать нам удочку, а рыбу на обед мы поймаем сами. Так победим!

Зал взорвался аплодисментами, кто-то даже вскочил в порыве. Но тут в открытое окно, как черт, всунулся с улицы пьяный балагур, вынесенный недавно из зала, и крикнул кикиморой:

— Не звезди, Сейфуль Мулюков!

В тот же миг он пропал, — так исчезает за ширмой отыгравшая свою роль кукла. Снаружи донеслись утробные кряканья, какие издает человек, если его бьют кулаками в живот.