Эдуард Лимонов - Палач Страница 35

В сущности, это давно следовало сделать. Собрать воедино всех его новых знакомых и представить их друг другу. Большинство их знакомы, но Оскару захотелось, чтобы они неожиданно ощутили свою принадлежность к его, Оскарову, клану, к партии пришельца-Палача.

День рождения, таким образом, подумал Оскар, будет его парадом, радостной годовщиной подведения итогов. Полтора года назад Оскар был никто, теперь его знает весь Нью-Йорк… Ну, если не весь, — постарался быть честным Оскар, — то добрая половина.

Оскар подошел к зеркальной стене салона — зеркальная стена тремя большими заново пробитыми окнами смотрелась на Хьюстон-стрит — и с удовольствием оглядел свой отчетливый черный силуэт. Теперь Оскар всегда одевается в черное, ему кажется, его образ требует именно таинственного черного цвета. На Оскаре узкие, как ножи, черные башмаки, узкие черные брюки и куртка с громадными накладными плечами. Оскар в зеркале себе нравится.

«Следует попросить Жюльет Мендельсон привести Энди Уорхола», — неожиданно приходит в голову Оскару. Зачем ему Энди Уорхол? Оскар не обольщается, как бывший философ он отдает себе отчет в том, что тщеславие руководит мистером Худзикски, но он и не стесняется своего тщеславия. Оскар Худзински как никто заслуживает присутствия сверхсовременного Энди на своем празднике. Оскар Худзински, думает Оскар о себе в третьем лице, создал новую форму существования в капиталистическом обществе, даже, если хотите, новый вид искусства, мистер Уорхол, так почему бы и не почтить его своим присутствием? Оскар не раз видел Энди в различных нью-йоркских домах и здоровается с альбиносом, но альбинос, пришедший к Оскару на день рождения, — это уже социальный статус.

Оскар поворачивает голову и разглядывает свой профиль. Зачем ему социальный статус? Всегда в таких случаях за помощью Оскар обращается к недавнему прошлому, к годам, которые делись неизвестно куда, прошли неизвестно как и сейчас вспоминаются только как длительное затемнение. Отомстить за затемнение — вот зачем ему социальный статус. За унижения, которые он испытывал всякий раз, когда его знакомили с кем-либо. «Мистер Оскар Худзински». Скорчившись в равнодушной улыбке, личность на мгновение задерживалась на Оскаре взглядом, оценивая. Найдя на Оскаре одежды еще одного заурядного соискателя успеха в салонах Нью-Йорка, личность настораживалась и в тот же момент практично обращалась за помощью к компьютеру памяти. Определив, что в разделе знаменитых, богатых и удачливых Оскар Худзински не числится, личность отплывала в сторону, не подав Оскару никакого сигнала.

Теперь же — Оскар поправляет волосок на виске — мистер Худзински постоянно находится рядом с миссис Крониадис на фотографиях в светской хронике и упоминается как «философ Оскар Худзински» среди гостей, присутствовавших на благотворительном балу, на показе знаменитого дизайнера или на бракосочетании денег и титула, титула и красоты.

Даже выражение лица Оскара изменилось. Мужественная уверенность отражается в зеркале, в то время как даже на фотографиях полуторагодичной давности Оскар еще смотрится растерянным и рассеянным, голова обычно поставлена неровно-неуклюже, клок волос вдруг ответвляется в сторону, нарушая симметрию лица, — соискатель успеха в самом начале пути, то есть еще неудачник, и шансы его — нуль. Теперь «маленький Оскар», с усмешкой вспоминает Оскар обычное обращение к нему Габриэл, крепко держит жизнь за горло.

Оскар идет к телефону и набирает номер Габриэл. Как обычно, трубку снимает батлер, хотя у миссис Крониадис есть и горничная, и секретарь, и шофер, и телохранители — добрый десяток человек зарабатывает себе на хлеб при нью-йоркском доме миссис.

— Жозеф? Это мистер Худзински…

— Оскар? О, Оскар…

— Спасибо, Жозеф.

Трубку взяла сама Габриэл, очевидно, она находилась у телефона. Может быть, только что кому-то оттелефонировала.

— Послушай, Габи, мне пришла в голову идея устроить деньрожденческое парти. Разумеется, я закрою рабочую комнату… Последний раз я праздновал свой день рождения еще в Варшаве.

Последнюю фразу Оскар произнес капризным тоном очень избалованного ребенка.

— Бедный маленький Оскар! Восхитительная идея!

Оскар поморщился, услышав «бедный маленький Оскар…» Габриэл не пользуется сахарным словариком в нормальной жизни, только с Оскаром она общается на жаргоне опереточной миллиардерши — слабость пятидесятилетней женщины, неуклюже старающейся опять хоть чуть-чуть пожить в детстве. Деловая, умная Габриэл крепко держит бразды правления своей оружиепродающей империи и сама, как танк, которые она продает, — неостановима в своем движении. С Оскаром, и только с Оскаром, миссис Крониадис сюсюкает, шепелявит и позволяет себе быть опереточной девочкой.

— Я уже составил и список гостей, — объявил Оскар. — Мне хотелось бы, чтобы мы просмотрели его вместе, возможно, я пропустил кого-либо…

Оскар имел в виду, что, возможно, он пригласил кого-либо, кого Габриэл Крониадис — его любовница — не захочет видеть, но сказать об этом прямо значило бы признать свое подчиненное положение. «Пропустил кого-либо…» звучало дипломатично и было приятно Габриэл, вне всякого сомнения, означало, что Оскар считается с мнением Габриэл и не хочет, чтобы среди приглашенных оказались неприятные ей люди. Габриэл же, разумеется, будет оплачивать расходы по устройству парти.

— Разумеется, я помогу тебе… Мы устроим грандиозный бал, — воодушевилась Габриэл у себя на Бикман-плейс. — Давай увидимся в час дня. Ты хочешь пойти на ланч в «Четыре Сезона»?

После ланча они приехали к Оскару. На такси. По дороге Оскар размышлял о том, что миллиардерам легче оставаться инкогнито, когда они этого хотят, чем кинозвездам.

Палач Оскар Худзински приказал Габриэл переодеться тотчас после того, как они вошли в его рабочую комнату. Взяв брошенные ей Оскаром тряпочки, Габриэл безмолвно удалилась в ванную комнату. Поведение их наедине, как всегда, резко контрам тировало с их поведением в общественных местах. В ресторане они были миллиардерша и ее тридцатишестилетний любовник. Сейчас, здесь, они были Палач-повелитель и тень, жертва.

Жертва вернулась из ванной комнаты Оскара, одетая в форму школьницы нью-йоркской паблик-скул: белые гольфы до колен, черное платье, зеленый форменный фартучек поверх платья, белый воротничок вокруг горла, туфли без каблука. Тень молчала. В руке у нее была ученическая тетрадь, простая ручка и настоящий учебник.

Ученицу уже ожидала стоящая у окна, сейчас расшторенного, настоящая парта, Оскар только что вынул ее и разложил. На стене у окна висела школьная доска со следами мела. Оскар и Габриэл любили, чтобы все в их играх было настоящим. Подделки, считала Габриэл, могут удовлетворить только невзыскательных, бедных людей.

Габриэл села за парту, открыла книгу, открыла тетрадь и, взяв ручку, стала переписывать текст из книги в тетрадь. Обычно выразительный, почти восточный ее мейкап — золотые веки, слишком нарумяненные щеки, темные губы — исчез… Блеклое лицо пятидесятилетней ученицы…

Оскар покинул рабочую комнату на несколько минут и вернулся, одетый в скромный, слегка потертый костюм школьного учителя, впрочем, это была достаточно вольная интерпретация костюма, который мог бы носить нью-йоркский школьный учитель. В руке Оскара была указка и свернутая в рулон географическая карта.

— Хэлло, класс! — бросил Оскар равнодушно-злым голосом и, пройдя к доске, повесил карту на гвоздь, развернув ее. Очертания Европы, окрашенной в различные цвета, обнаружились, и Европа завихрялась на краях, как очень старое, только что в тысячный раз простиранное полотенце.

Оскар обернулся к «классу». Габриэл сидела, уставившись в тетрадь, и напряженно писала. Ноги ее под партой, однако, были широко расставлены, платье раскрыто и подтянуто к талии, промежность вдали, между ног, переходя в темноту, была заполнена голубым. На Габриэл были голубые трикотажные трусики, большие и нелепые. Модель их более или менее соответствовала тем трусикам, которые во времена Оскара носили в его стране польские девочки. Голубые трусики возбуждают Оскара.

— Эй, ты! — Опершись на указку, Оскар уставился на «девочку». — Как тебя зовут?

«Девочка» оторопело и со страхом смотрела на «учителя». Даже открыла от ужаса рот.

— Ты что, имбецил, не знаешь своего имени? — разозлился «учитель».

— Марыша, пан учитель… — прошептала наконец «ученица». — Марыша Ковальска.

«Как хороша была бы в этой роли Наташка», — с сожалением подумал Оскар, но тотчас вернулся в классную комнату, по опыту зная, как вредно отвлекаться от игры. И опасно порой.

— Что ты там пишешь, Марыша? — спросил «учитель», брезгливо поморщившись. — Ты что, не успела закончить домашнего задания и теперь списываешь?