Елена Колина - Через не хочу Страница 35

Почему-то для Ольги Алексеевны самым страшным во всем этом страшном были не реальные варианты развития событий — исключение из партии, снятие с работы. Самым страшным оказалось другое. Больнее всего было представлять, как Андрей Петрович будет стоять на ковре у первого секретаря горкома, переминаться с ноги на ногу — большой, похожий на медведя, с растерянно-виноватым лицом, беззащитно краснеющий от лысины до шеи… Она знала, как это бывает. Ольга Алексеевна пыталась отогнать от себя некоторые воспоминания — еще одно точное просторечие, она именно отгоняла от себя воспоминания, замахивалась палкой, топала ногами, кричала «вон!» и наконец жалко упрашивала «ну, пожалуйста, уходи…», но чем больше упрашивала, тем назойливей вставало перед глазами то, страшное, что про себя называла — «преступление». Это была их единственная за всю жизнь настоящая, до его мысли «уйду к чертовой матери» и ее «все, больше не люблю», ссора. Вышло случайно… Все, конечно, выходит случайно, но — еще одно просторечие — чему быть, того не миновать, не одно «случайно», так другое… Ольга Алексеевна никогда не приходила к мужу на работу, в райком, но в тот зимний сколько-то лет назад вечер они собирались в театр, в БДТ на «Мещан» по Горькому с Кириллом Лавровым, и она так хотела пойти! Горький, Кирилл Лавров, новый костюм, финский, бежевый с коричневым кантом, с собой на смену черные лакированные туфли-лодочки, и самое главное — театр вдвоем случался чуть ли не раз в год. Ежемесячно Андрею Петровичу докладывали, что происходит в городе, — это называлось «быть в курсе по культуре», а личного времени на театр, чтобы самому пойти, как обычному человеку, с женой под ручку, у него не было. И не раз случалось, что наметили театр, и вдруг срочное — совещание или в районе что-то случилось, и район-то важнее какого-то там балета, — вот тебе и театр. Андрей Петрович в таких случаях выглядел застенчиво-довольным: вроде бы за жену умеренно огорчен, а сам счастлив — повезло.

Ольга Алексеевна решила схитрить — пришла за ним в райком, чтобы он не смог вывернуться. Она долго сидела-ждала в приемной, и наконец секретарша, которой неловко было при ней разговаривать по телефону по своим делам, заглянула в кабинет — «Андрей Петрович, к вам Ольга Алексеевна». Андрей Петрович привстал, при его медвежьей неуклюжести это было «вскочил», — ну что же Ольга Алексеевна сидит в приемной, пусть скорей заходит…

Кабинет был огромный, от двери к столу Смирнова шла ковровая дорожка, Ольга Алексеевна, оробев, словно пришла не к мужу, а на прием к большому начальнику, прошла по ней со своим трогательным мешочком с туфлями, как девочка в школу со сменкой. К огромному столу Андрея Петровича был приставлен маленький стол, за маленьким столом сидел помощник, инструктор райкома. Андрей Петрович сказал: «Олюшонок, ты побудь пока в задней комнате, а я быстро, у меня еще проработка одного товарища, и все, идем…»

Ольга Алексеевна прилегла на диван в маленькой комнатке за кабинетом, достала из сумки журнал «Вопросы философии» и тут же услышала, как «один товарищ» входит в кабинет. Представила, как он идет по ковровой дорожке к столу, поежилась, и тут что-то ее дернуло — встала, подошла к двери, прислушалась.

Сесть Андрей Петрович «одному товарищу» не предложил. Сказал инструктору: «Зачитай вопрос». Помощник зачитал, это была характеристика и вопроса, и самого провинившегося, включая его личную жизнь. У его женатого сына была любовница, — ее удивило — зачем нужна эта информация?..

Дальше было страшно.

Помощник задавал вопросы, быстро-быстро, как будто бил по щекам, — по левой, по правой, по левой, по правой! Все профессиональное, преподавательское в Ольге Алексеевне неприятно заерзало, возмутилось, — факты подавались агрессивно и нелогично, она никогда не спрашивает студентов так пристрастно. Ольга Алексеевна подумала — непременно скажет мужу, что его помощник некомпетентен. Она бесшумно приоткрыла дверь, посмотрела в щелку: человек лет шестидесяти, седой, полный, переминаясь, стоит навытяжку напротив стола, как мальчишка. Андрей Петрович молчал, лица его она не видела. И вот — он заговорил. Смирнов говорил негромко, страшно — «тебе не место в партии», «преступление», «саботаж», слова падали, как камни, — «снять с работы», «выгнать из партии». Ольга Алексеевна задохнулась от страха — испугалась собственного мужа. Отошла от двери, присела на диван, открыла «Вопросы философии», принялась просматривать первую статью, изо всех сил стараясь вчитаться, понять ускользающий смысл, и уже почти вчиталась и вдруг услышала странные звуки — торопливые шаги, стук, как будто что-то поставили на пол, — какая-то суета.

Оказалось, в кабинете врачи. «Скорая помощь».

Вместо театра поссорились так, что хоть разводись. Ольга Алексеевна впервые в жизни кричала на мужа. Кричала:

— Эта проработка — подлость! Подлость, когда задают вопросы, но не ждут ответа!

Андрей Петрович все мрачнел и мрачнел и наконец резко взял ее за плечи и потряс. Он никогда не дотрагивался до нее иначе, чем с лаской, но и это не привело ее в чувство.

— Ты не дал ему сказать ни слова! Ты вызвал его на ковер не для того, чтобы проникнуть в суть дела, а чтобы от него и мокрого места не осталось! — Ольга Алексеевна вдруг остановилась — мысль, которая пришла ей в голову, была такой страшной, что она остановилась в крике, как резко завернутый кран, и прошептала: — Андрюша! У тебя ведь уже было решение — строгий выговор… У тебя решение уже было принято и приготовлено!.. Тогда… зачем ты его пугал?.. Он же стоял перед тобой и дрожал, думал, что его из партии выгонят… А если бы он умер там, у тебя в кабинете?.. Кто он, этот человек?

— Какая разница?.. Ну, директор завода.

— Получается, ты специально… Ты специально его унижал. Ты довел его до сердечного приступа… А если бы тебя в обкоме — так?..

— А меня — так. У нас так. Или ты ебешь, или тебя. Если ты подставился, пока не выебут — не отпустят. Унизят, растопчут… Ты что, думаешь, я один — зверь такой?

— Прости, Андрюша, прости. — Ольга Алексеевна все пыталась объяснить, доказать. — Допустим, это общепринятый партийный стиль. Но, Андрюшонок, это же неправильно! Вы со ступеньки на ступеньку передаете друг другу страх, от этого страдает дело… А как же Ленин, ленинские принципы?.. Ленин никогда не повышал голос, он не смог бы обидеть соратника, унизить!.. Помнишь, как Ленин писал в своем знаменитом письме о грубости Сталина?..

Андрей Петрович не помнил.

— Отстань со своим Лениным. Где Ленин, а где мы.

Она даже не обратила внимания на его мат — в их совместном мире были слова грубые, «деревенские», которые мягко не одобрялись, а были совершенно нелегитимные, которые он не позволял себе в ее присутствии. Но то, что он сказал о Ленине «твой Ленин», так, будто для него самого Ленин не святыня, — отрезвило ее окончательно.

Поссорились-помирились, больше никогда о партийном стиле не говорили, как вообще ни о чем таком не говорили. Ольга Алексеевна — вот какая трепетная, одно нетактичное слово, и все, — больше никогда не говорила с мужем о Ленине.

Она не спросила, что с тем директором завода, жив ли, умер. Позвонила в Свердловскую больницу для номенклатуры и узнала, что умер в машине «скорой помощи». Ее муж виновен в смерти человека — шестидесятилетнего, седого, полного, у него была жена… О господи, жена, и дети, и внуки… Господи, ее Андрюша!..

Ольга Алексеевна никогда не задумывалась о том, изменился ли ее муж с молодости, как изменился, почему изменился. Это были глупые, нелепые, ни о чем и ни к чему мысли, а она была совершенно не склонна к бесплодным размышлениям. Если Ольга Алексеевна и замечала какие-то в нем изменения, то только физические, пришедшие со временем. И все, лысина, живот, горький утренний запах изо рта, тяжелый запах пота, — он возвращался домой после рабочего дня, проведенного в кабинете, в машине с водителем, в президиумах, как будто поле пахал, — все было ей мило, все эти возрастные изменения отчего-то не уменьшали, а усиливали ее физическую тягу к нему. Но, услышав «умер в машине „скорой помощи“» и почему-то так и не положив на рычаг трубку, она вслух сказала: «Но ведь Андрюша раньше был такой смешной, милый!..»

Андрюша был смешной, милый… Стеснялся, что она городская, а он деревенский. Что же произошло с тем милым Андрюшей — переродился, сформировал себя заново? Сидя у телефона с трубкой в руке, спустя долгие годы брака она вдруг засомневалась, что милый деревенский парень, за которого она выходила замуж, перспективный комсомольский лидер Андрюша Смирнов — это личность, тождественная первому секретарю Андрею Петровичу Смирнову.

Ольга Алексеевна была человеком неглупым, даже умным. Подумала — и поняла. Андрюша не виноват. Нет тут правых и виноватых. Всю свою взрослую жизнь он провел в системе, где люди разделяются на две категории — начальники и подчиненные. Разве он виноват, что умеет быть только начальником, таким начальником, который только и требуется этой системе?.. А может быть, в нем с самого начала все это было — звериная сила?.. А если бы он был иной, не «зверь такой», то и не достиг бы своего положения?..