Татьяна Соломатина - Узелки Страница 35

Старость — драма

Я вот не понимаю — что, во времена всех этих абортов, разводов, уходов-приходов, безденежья, безтампаксья, юности и старости, солнце перестаёт светить? Небо становится не таким? Яблоки пахнут не так? Грибные дожди покидают планету?

Хочешь быть несчастной — будь ею. Только вслух говори об этом поменьше. Потому что подобное притягивается. И прилипает намертво. Навечно. На мёртвую вечность.

Да, я не люблю несчастных людей. Я вообще мало кого люблю. Буквально раз, и обчёлся. Но я не настолько не не люблю остальных, чтобы содействовать сочувствием ещё большей инвазии в них клеток несчастья. Пинок под зад — операция радикальная. Сочувствие — лишь ненадолго сдерживающий низкодифференцированные клетки несчастья паллиатив. А от химиотерапии жалости лишь дух тошнит и душа лысеет.

Видимо, поэтому меня «девушки не любят». Но, честное благородное слово, солнце от этого не светит мне как-то иначе.

Будьте счастливы!

Я как-то в приватной беседе сказала, мол, не люблю, когда бабы, вместо того чтобы быстренько говно по трубам прогнать, если уж заговнение приключилось — никто не застрахован, — начинают его из труб выковыривать и медлительно, и нежно, и томно по стенам размазывать. И, как обычно, сказала, что психологию предпочитаю карательную в режиме пульс-терапии. У меня ехидненько поинтересовались, мол, а как это? А то мы тут вавы, понимаешь, расковыриваем и трепетно глядим, чтобы дыра в душе подольше не затягивалась.

И я пример из жизни привела.

Была у меня толковый парикмахер. Красить не умела, но как стригла!!! Богиня. Муж её уволил, теперь дома сидит, в Железнодорожном. Не то чтобы лень туда тащиться, а муж её ещё, вишь, визитёров не любит. Там этих вояк в Железнодорожном, как говна в канализационных трубах. Потому-то такой талантище сейчас дома сидит, котлетки вертит.

Так вот, рассказывала моя парикмахер, что ходила к ней дама. Долго ходила. Вернее, ездила. Холёная такая дама. Потом пропала. Ну, пропала и пропала. Мало ли.

Появляется через полгода. Холодной лютой московской зимой. Появляется пешком. Из троллейбуса, аки Христос, выходит ногами. Ни тебе шубки. Ни тебе сумки приличной. Ни тебе блеска в глазах и маникюра на ногтях. Болоньевая куртка «и в глазах осень». И говорит:

— Оль, у меня денег нет. Обслужи даром. Работы чуть. Наголо обрей к этим самым собачьим.

— Да вы что?! — возмущается Ольга. — У вас такие волосы роскошные. Как можно наголо? Я вас бесплатно, как надо. — Ничего не спрашивает. Хороший парикмахер — это хороший молчаливый понимающий друг.

— Нет, Оль, налысо на хрен. Я тебе ещё потом заплачу два счётчика.

— Но зачем же? — чуть не плача, вопрошает мастерица.

— У меня сейчас, Оль, чёрная полоса по жизни — мужик бросил, всё отобрал, с работы выгнали. Потому что я в его конторе работала. У меня даже шапки приличной нет — не надо было. Вот я и подумала, что вместо того, чтобы мудовую солёную сырость разводить, буду думать о том, где бы шапочку получше достать и какого это я, дура, налысо побрилась? Рефлексотерапия, андерстэнд?

Ольга была андерстэнд. Обрила наголо тётку в лучшем виде. А летом тётка пришла стильную короткую стрижечку делать. Ну, то есть приехала. С маникюром. И ультрамариновыми глазищами, полными жизни.

Вот так. Это я и называю «карательная психология». Хелпёселф, систерз. Кто же вам ещё хелп?

Я о методе вообще, а не о конкретно налысозаголении. Можно машину разбить. Чёрной ночью белой пьяной женщиной потаскаться в тапках на босу ногу где-нить под нью-джерсийскими граффити, взбеременеть от незнакомца, уйти из креативных директоров в поломойки. Занять, короче, мозг и душу страхами, решениями, поисками выхода и верной дороги. И прекратить тёрки тереть до окончательного проржавления несущей конструкции.

Знакомая на часок заскочила. Поплакаться. Ко мне.

Ах, у неё снова перемены в личной жизни. В отношениях. Да, она поняла, что предыдущие были ошибкой. И предыдущие предыдущим. Но предыдущие предыдущим длились дольше. Она стала умнее и понимает быстрее. И жить торопится, и чувствовать спешит. Учёба? Ах, это так скучно. Уныло. Однообразно. Совсем не так, как в сериалах о студентах. Работа? Она наконец-то поняла, что не создана для работы. Работа — это так бесцветно. Звонки. Бумажки. И вовсе не похоже на искрометно-событийный ряд сериальных тёток-журналисток. С реальными она не знакома и принимает верхушку айсберга в виде фото со знаменитостями за искрящийся лёгкий снежок. Вот если бы ей!.. Вот если бы она!.. Что? Они и правда учились? Что? Они и правда работали? Вот так вот тупо вламывали как лошади? Неправда! Карьера — это… Карьера — это… Карьера — это не для неё. Она создана для любви, как Виктория для Бекхэма. Любовь же — это меха, беззаботность и праздность. Море и омары. И много-много-много денег из ниоткуда — из кошелька следующего мужика. Ах, конечно же она его любит. А уж он как её любит!.. Купит ей это, купит ей то… Мальта и… Короче, саундтрек к «Бригаде». Любит, любит, любит! Прямо страсть! Прямо брендовая зажигалка!

Где он сейчас? Э-э-э…ттто неважно! Потому что надо обдумать, собраться с мыслями. Ей. Ему. Такая любовь.

Потом у неё будет ещё и ещё и ещё…

Я не против.

Я — за.

У каждого своя жизнь.

Единственное, что осталось моей знакомой для полного счастья, — признаться самой себе в том, что она ленивая жадная блядь. Ну ладно. Можно интеллигентнее — приспособленка.

И в этом нет ничего плохого. Это — прекрасно.

Я тоже немного с блядцой. И стигм приспособленчества никто не отменял и не смог выжечь. И — главное — я отдаю себе в этом отчёт. И никогда в самые трудные моменты моей жизни не ждала сочувствия, одобрения и понимания. Я вообще никому ничего не рассказывала.

Только разок вывалила всё будущему мужу и всё.

А когда — ах-ах-ах?!.. И что? Чего же ты ждёшь? Да-да, от меня… Понимания? Девочка, я всё понимаю лучше тебя.

Опять за индульгенциями? Я выпишу. После расскажу, как одиноко будет ничейной мадам, когда ножки и ручки утратят былое, а дум, как жить дальше, и не ночевало в пустой голове, набитой лёгкими расхожими цитатками.

Короче — я за блядство, девушки. Только за осмысленное, разумное и прагматичное. И только не говорите мне о великой любви. Потому что нет её у вас. Есть плюс/минус страсть. Есть плюс/минус приятный формат мужика и плюс/минус бабки. Есть такая работа, девочки, себя продавать. Не лучше и не хуже любой другой работы. Только запомните — и там вламывать надо.

Девушки от двадцати до сорока с лишком пишут об отношениях. Девушки спрашивают себя и пространство: «Влюбляться или не влюбляться?» Вот в чём их, девушек, вопрос. Мне, женщине глубоко замужней, всё это крайне удивительно. Как может порядочная девушка от двадцати и до сорока с безлимитным лишком маяться такой странностью? Я, глубоко и давно замужняя, счастливая, как это ни удивительно, последние пятнадцать лет в браке с одним и тем же мужчиной женщина, отлично знаю ответ на этот вопрос. Потому мне ужасно гадки эти вопросительные инсинуации. Потому мне омерзительны эти глупости от молодых и красивых девушек. Мне стыдно за них и страшно за всех. Только окончательно погрязшая в пластиковом пакете выхухоль не понимает, что любить можно тысячи раз. Но любить — только один. Кажется, это из купринского апокрифа…

Влюбляться надо ежедневно. Не то сдохнешь. Задохнёшься.

Знаете, чем неповторима была Суламифь? Влюблённостью.

Догадываетесь, чем омерзительна была царица Савская? Любовью и мудростью.

Я недавно термоядерно кокетничала через окошко автомобильчика с парнем из джипика. У меня играл «Пикник». И у него играл «Пикник». Два динозавра встретились в воскрешённом мезозое…

Мы перемигнулись, и я подпела:

— Мой телефон ноль-но-о-оль…

— Тот, кто видел меня в эти дни, сказал бы, что я — молоде-е-ец… — тут же подхватил парень лет сорока с лишком.

Влюбляйтесь, девушки от и до. Только перестаньте корчить из себя цариц Савских. Затрахали вы потому что своей типа «мудростью», своей типа «хитростью» и своей типа «индустриальной красотой».

В далёком-далёком голубом, как небеса Средней Полосы, и розовом, как Одесский закат, отрочестве у меня было две приятельницы. Или даже можно сказать — подруги. Девочка А и девочка Б.

У девочки А, моей одногодки, были принципы. Она всегда была вся в накрахмаленном белом, на сплетни об общих знакомых не велась (а о чём ещё, извините, разговаривать в женском кругу?), презрительно поджимая губы, «гадости» (весьма достоверные) о своих ухажерах не слушала, выгоняя любую и любого, кто посмел, вон. Вон! Вон!!! С девочкой А можно было разговаривать только о достижениях микробиологии и феминизма, о творчестве Ремарка (обсуждение личной жизни даже Ремарка нещадно пресекалось) и о реставрации Одесского оперного. Согласитесь, сколько ни говори о Ремарке и оперном, сколь неисчерпаемо творчество первого и реставрация последнего, рано или поздно надоест.