Джулиан Барнс - Метроленд Страница 35

— Я женат.

— У меня нет предубеждений на этот счет.

Самое странное, что я вовсе не чувствовал, что ситуация неудобная с точки зрения морали (может быть, потому что эта милая девушка ничего для меня не значила); это была неудобная ситуация всего лишь с точки зрения общения. Я слегка успокоился — вернул себе уверенность и самообладание.

— Очень за тебя рад. Но видишь ли, «я женат» — вполне однозначный ответ.

— Как обычно. И что он значит на этот раз? «Мы с тобой переспим, но только разок, а потом разбежимся без всяких обид»; или «Мы с тобой переспим, и ты мне нравишься, но не рассчитывай, что я ради тебя брошу семью»; или «Меня жена не поймет, и я даже не знаю, спать нам с тобой или нет, но может, мы просто куда-нибудь сходим, выпьем, поговорим»; или просто «Я не хочу с тобой спать»?

— Если надо обязательно выбирать из этих четырех, то тогда последнее.

— В таком случае… — она наклонилась ко мне так близко, что мне пришлось отодвинуться, — …не возбуждай понапрасну разгоряченных девочек. Это, знаешь ли, опасно.

Господи. Откуда такая агрессия? Неужели они теперь все так разговаривают?! Десять лет разницы вдруг показались мне целой эпохой. И я подумал: погоди, это я здесь большой и взрослый; этоя опытный и искушенный, но при этом сдержанный и знающий себе цену; принципиальный, но не закосневший в своих принципах. Это я.

— Что еще за ерунда?

— Ну, ты же не будешь отрицать, что ты — как бы ты это сказал? — меня завлекал?

— Ну, не больше, чем ты — меня.

(В наше время нельзя даже сделать девушке комплимент без того, чтобы тебя не обвинили в нарушении обещаний.)

— Но я и пыталась уйти с тобой, правильно?

— Я признаю, что немного с тобой… флиртовал.

— То есть ты меня возбуждал понапрасну, потому что ты не собирался со мной идти. — И она повторила терпеливым и снисходительным тоном, словно говорила с тупым ребенком: — Не возбуждай понапрасну разгоряченных девочек.

Самое странное, что я по-прежнему находил ее очень даже привлекательной (хотя вблизи ее черты казались чуть резковатыми); и мне по-прежнему хотелось ей понравиться.

— Но почему все должно быть таким предсказуемым и обязательным? Неужели нельзя просто посидеть, поболтать, послушать музыку? Если ты… я не знаю… открываешь пакетик с финиками, обязательно есть его сразу весь?

— Спасибо за образное сравнение. Но тут дело не в том, сколько съесть и когда. Дело в искренности намерений. Ты был неискренним. Ты…

— Ну хорошо, хорошо. — Мне совсем не хотелось выслушивать все по новой. — Признаю, я был немного неискренним. Но не более, как если бы я спросил, где ты работаешь, ты бы ответила, а я бы сказал: «Как интересно», хотя на самом деле считал бы, что это самая скучная работа на свете. Просто так принято в обществе… есть какие-то нормы общения…

Она одарила меня жгучим взглядом, составленным в равных долях из недоверия и презрения, и ушла. Почему меня обвинили в обмане? Мне было даже обидно. И почему существует так много недопонимания, когда речь заходит о сексе?

Позже, уже по пути домой, я вспомнил теорию пригородного секса, которую придумал Тони и которой поделился со мной, когда нам обоим было шестнадцать и только еще предстояло выйти на дорогу без указателей. Лондон, объяснил он, это центр, где сосредоточены власть, промышленность, финансы, культура и вообще все ценное, важное и хорошее; следовательно, и секс тоже. Во-первых, сколько там проституток с золотыми цепочками на щиколотках; во-вторых, посмотри, что творится в вагонах метро: повсюду молоденькие потаскушки в обтягивающих нарядах, стоят — прижимаются задницами к карикатурам Гроша. Теснота, запах пота, суета, напор большого города — все ревет: «СЕКС» для любого более или менее проницательного наблюдателя. Но по мере того как ты удаляешься от метрополиса, продолжал Тони, сексуальная энергия постепенно слабеет, и где-нибудь в Хитчине, Уэндовере или Хейуард-Хит люди уже сверяются с книжками, чего и куда совать. Этим, кстати, и объясняются широко распространенные в деревне сексуальные злоупотребления с животными, а именно — полным невежеством. В больших городах никто не использует бедных зверюшек в сексуальных целях.

Но в пригородах и предместьях, продолжал Тони (вполне вероятно, тогда он пытался помочь мне понять своих родителей), образуется некое промежуточное пространство сексуальных сумерек. Пригороды и предместья — Метроленд, к примеру, — эротически сонные или даже, верней, усыпляющие; и тем не менее именно здесь рождаются самые изощренные желания, которые «поражают» самых неподходящих людей. Здесь ты никогда не знаешь, чего от кого ожидать: дешевая проститутка может послать тебя куда подальше; благополучная супруга какого-нибудь гольфиста может наброситься на тебя безо всяких прелюдий, сорвать с тебя школьную форму и проделать с тобой самые что ни на есть извращенные, замысловатые штуки; с продавщицами из магазинов может повернуться и так, и этак. Папа Римский запретил монахиням селиться в пригородах, утверждал Тони. Именно здесь, говорил он, случается по-настоящему интересный секс.

В тот вечер мне показалось, что что-то в ней все-таки было, в этой теории.

4. Секс — это тоже своеобразное путешествие

Мы с Марион не видели дядю Артура уже несколько месяцев, а потом позвонил Найджел и сказал нам, что дядя умер. Не буду врать: никто из семейства не облачился в траур. Скорбеть никто не собирался; если кто и сподобился на какое-то чувство, то исключительно — на удивление. За последние пятнадцать лет я не воспылал к дяде нежной любовью; единственное, на что меня хватило, — это понять, что его неприязнь ко мне достойна всяческого уважения, потому что она была честной. И еще я отдавал должное его извращенной самодостаточности.

Под старость он стал еще более откровенным обманщиком, если такое определение вообще уместно. В лучшие годы все его выходки были тщательно продуманы и спланированы: он вечно жаловался на поясницу и на боли в колене — по его «честному» взгляду можно было заподозрить, что он нагло врет, но была все-таки вероятность, что он говорит правду. И только потом, когда он как бы вскользь упоминал о каком-то занятии, которое просто физически невозможно выполнить с больной поясницей или с негнущимся коленом, ты понимал, что тебя обманули. И оставалось лишь улыбаться, признавая свое поражение.

Но в последние годы дядя оставил все эти тонкости. А про элементарную вежливость он забыл еще раньше.

— Хотите чаю? — спрашивал он, приподнимался на дюйм над креслом и падал обратно с натужным: «Ох». — Проклятое колено/нога/печень, — сообщал он Марион и даже не утруждал себя пылкими благодарственными словами (из которых раньше устраивал целый спектакль), когда она вызывалась сходить на кухню и приготовить чай. Из-за всяческих хворей-болезней — долгосрочных, хронических, рецидивных и одноразово-однодневных — он не мог ничего делать: менять прокладки в водопроводных кранах, протирать пыль на верхних полках, штопать одежду, мыть посуду и провожать нас с Марион до порога. Однажды, когда он за полчаса успел пожаловаться на артрит большого пальца, помутнение зрения и боль в ноге, Марион предложила вызвать врача.

— Чтобы выкинуть деньги на ветер?! Они же все коновалы, все до единого! Им только и нужно, чтобы вытянуть из тебя больше денег: даже если ты совершенно здоров, они объявят тебя больным. И залечат до смерти.

— Но, Артур, — Марион изобразила тревогу, — а вдруг это что-то серьезное?

— Ничего такого, чего нельзя вылечить дополнительной мягкой подушкой. — Он сделал вид, что потянулся за этой самой подушкой. — Ох, э… спасибо, малыш. — После чего он добавил с сознанием исполненного долга: — Проклятое колено.

Его беспредельная подлость, которую раньше он еще хоть как-то маскировал, со временем проступила во всей красе. Такой он был человек: находил удовольствие в том, чтобы делать ближнему мелкие гадости. Его пес Фердинанд умер вскоре после того, как дядюшка решил, что количество мяса в собачьей еде явно излишне, и стал кормить Фердинанда «съедобной» смесью, которая состояла наполовину из сухих собачьих котлеток и наполовину из древесных опилок. Он бы, наверное, разбавлял водой даже воду для Фердинанда, если бы знал — как.

К старости он растерял всех друзей. Он не чинил изгородь вокруг сада, никогда не задергивал занавески на окнах и любил раздражать соседей затяжными приступами чесотки. На Рождество он рассылал старые открытки, которые раньше присылали ему, с нарочито зачеркнутой подписью предыдущего отправителя. Нередко случалось, что он — ничтоже сумняшеся — присылал нам с Марион ту же самую открытку, которую мы отправляли ему на прошлое Рождество.

Остальную переписку он вел преимущественно с директорами фирм, продающих товары по почте. Надувать эти фирмы было одним из любимым дядиных развлечений. И надо сказать, у него это здорово получалось. Тактика заключалась в следующем: он отправлял в фирму заказ на товары с оплатой по получении; когда товар доставляли, дядя ждал месяц, чек выкидывал в мусорное ведро и давал указание банку не оплачивать чек данной фирмы, буде таковой придет. А когда дядюшке присылали запрос и повторный чек, он писал в фирму длинное гневное письмо (причем ставил дату двумя-тремя днями позже; якобы он отправил письмо еще до того, как ему выслали повторный чек, и оно просто чуть задержалось на почте), в котором жаловался на низкое качество товара, требовал заменить его, прежде чем он вышлет назад испорченный, и просил заранее оплатить ему почтовые и упаковочные расходы. У него были и другие — еще более коварные — уловки, и нередко случалось, что он получал форменную офицерскую куртку добровольческого резерва ВМС или самозатачивающиеся садовые ножницы с пластиковыми ручками всего за несколько марок, аккуратно отклеенных на пару от старых конвертов.