Дон Делилло - Ноль К Страница 35

– Собирать, но только самое необходимое.

Он и не думал меня смешить.

– Есть какие-то сроки? Интересуюсь, потому что у меня предложение о работе подвисло.

– Есть хочешь? Какое предложение?

– Инспектор по вопросам этики и соблюдения норм. Четыре дня в неделю.

– Повтори.

– Зато лишний выходной задаром.

Росс теперь носил унылую джинсу. Надевал каждый день одну и ту же пару штанов, будничную синюю рубашку, серые кроссовки без носков. Я ел сэндвич, пил пиво и, пока звук пылесоса постепенно ослабевал, пытался представить, как этот мужчина проводит дни и ночи без той женщины. Все блага его, привилегии – теперь их смысл исчерпан. Деньги. Это деньги, отцовы деньги, определяют мой способ жизни и мышления? И преобладают над всем остальным, независимо от того, принимаю я, что он предлагает, или категорически отвергаю?

– Когда мне сообщат?

– В течение нескольких дней. С тобой свяжутся, – сказал он.

– Как?

– Каким-то привычным способом. А я просто исчезаю. Некоторое время как профессионал бездействовал, теперь просто исчезаю.

– Но есть же люди, которым известно о цели путешествия. Доверенные лица.

– Им известны определенные вещи. Известно, что у меня есть сын. Известно, что я исчезаю.

А дальше мы опять почти не говорили, я ждал, что у него затрясутся руки, но он заслонился своей бородой и стал рассказывать, как однажды исследовал верхние ярусы Восточной комнаты Библиотеки Моргана, в нерабочее время, читал и запоминал названия на корешках бесценных томов, выстроившихся в ряд прямо под расписным потолком, и я решил не обращать внимания на тот факт, что был тогда вместе с ним.

Увидел женщину в метро, на платформе – нас разделяли пути. В широких штанах и светлой кофте она стояла у стены, закрыв глаза, а кто же так делает в метро, на платформе – люди толкутся, приезжают-уезжают поезда. Я наблюдал за ней и, когда пришел мой поезд, не стал садиться, подождал, пока пути снова будут свободны и продолжил наблюдение – за женщиной, как бы безвозвратно переместившейся во внутренние сферы, – я решил в это верить. Вот бы она оказалась женщиной, которую я уже видел, – стоявшей на тротуаре, неподвижно, с закрытыми глазами. На платформе опять собиралась толпа, пришлось сместиться, чтобы видеть женщину. Я подумал, может быть, она участница войны – культурной войны неких кланов или член какой-нибудь партийной группировки в изгнании, разъясняющей свою роль, свою миссию. И тогда этот знак (если, конечно, тут есть знак) имеет смысл: это сообщение, адресованное другим группировкам, партизанам другого учения, других убеждений.

Мне понравилась эта идея, логичная в совокупности, и я представил, как ухожу с платформы, бегу вверх по ступенькам, потом через улицу и вниз, по другому лестничному пролету, через турникет на другую платформу, чтоб расспросить ее обо всем – что за организация, что за секта.

Но женщина была другая и никаких знаков не подавала. Конечно, я с самого начала это знал. И мне ничего не оставалось делать – только ждать, когда ее поезд прибудет на станцию, люди выйдут, люди зайдут. Хотелось убедиться, что она не останется стоять, подняв согнутые руки к талии, закрыв глаза, там, на пустой платформе.

Я звонил, оставлял сообщения, а однажды понял, что стою напротив ее дома, Эмминого, на другой стороне улицы. Мимо прошел человек в запыленных ботинках, на поясе у него, на кольце болталась связка ключей. Я проверил свои ключи. Потом пересек улицу, вошел в холл, нажал на ее звонок. Внутренняя дверь, само собой, была заперта. Я подождал, снова позвонил. Представил, как пойду к ней в школу и спрошу кого-нибудь, могу ли я видеть Эмму Бреслоу. Произнес про себя ее полное имя.

Мобильный у нее перестал работать. Погружение в предысторию. Что я скажу ей в первую очередь, когда мы встретимся и поговорим, в конце концов?

Инспектор по вопросам этики и соблюдения норм.

А потом что?

Колледж в Западном Коннектикуте. Недалеко от конной фермы, где мы встретились. Приезжай в гости. Покатаемся на лошадях.

К ней в школу я не пошел. Долго гулял по многолюдным улицам, встретил четырех молодых женщин с бритыми головами. Одна компания, подруги, они не метались туда-сюда, как манекенщицы на подиуме, разодетые по случаю крушения пресытившегося мира. Туристки, подумал я, из Северной Европы, и сделал равнодушную попытку увидеть смысл в их обличье. Но улица порой захлестывает меня – слишком много приходится впитывать, и тогда нужно отключить голову, продолжая рабо-тать ногами.

Я позвонил в школу: сказали, Эмма взяла небольшой отпуск.

С работой все улажено, через две недели приступать, задолго до начала учебного года, – время сопроводить Росса, приехать обратно, привыкнуть, а я даже не знаю, что думаю о возвращении туда, в Конвергенцию – в пробоину в земле. Здесь, в надежных границах дней и ночей, не высказать возражений, не предложить альтернатив. Я вошел в положение – отцовское положение. Но мне нужно прежде поговорить с Эммой, все ей рассказать в конце концов: про маму, папу, мачеху, перемену имени, многоуровневое подземелье – все то, что в крови и с чем вечером я отхожу ко сну.

Она позвонила в тот вечер, поздно, крайне подавленная, говорила, явно очень спеша. Стак исчез. Пять дней назад. Сейчас она в Денвере с отцом мальчика. Была там уже на второй день. Полиция объявила о пропавшем человеке. Поисковая группа взялась за дело. Изъяли его компьютер и прочие девайсы. Родители связались с частным детективом.

Они вместе, мать и отец, одно на двоих страдание, загадка сына, пожелавшего скрыться. Отец уверен, что о похищении и незаконном удержании третьими лицами речи не идет. За обычным рассеянным поведением Стака угадывались признаки какой-то деятельности. Вот и все. А что еще тут могло быть? Она измоталась. Я говорил коротко и то, что следовало, спросил, как мне теперь с ней связываться. Она сказала, что еще позвонит, и разговор закончился.

Я стоял посреди спальни и чувствовал себя поверженным. Мелочное, эгоистическое чувство, ожесточение души. Дождь лупил в окно, я поднял раму, впустил прохладный воздух. Потом глянул в зеркало над комодом и симулировал самоубийство выстрелом в голову. А затем проделал это с разным выражением лица еще три раза.

7

Над землей волновалась песчаная буря, и какое-то время взлетно-посадочная полоса оставалась недостижимой. Наш самолетик кружил над комплексом, выжидая удобный момент для посадки. С такой высоты сооружение представлялось моделью определенных форм и очертаний, видением, возникшим в пустыне, – углы, и линии, и вытянутые крылья, направленные в безопасную пустоту.

Росс сидел в кресле передо мной и через узкий проход разговаривал по-французски с какой-то женщиной. В самолете было пять посадочных мест, а из пассажиров – только мы трое. Мы с ним находились в пути уже много часов, перераставших в дни, ночевали в каком-нибудь посольстве или консульстве, и у меня возникло ощущение, что отец тянет время – не для того, чтоб отсрочить прибытие и прожить лишний день, а просто чтоб рассмотреть что-то в перспективе.

Что именно?

Мысли и воспоминания, наверное. Свое решение. Нашу встречу, отца и сына, тридцать с лишним лет, всякие провалы и отклонения.

Для того и нужны долгие путешествия. Увидеть, что осталось позади, взглянуть на расстоянии, найти закономерности, узнать людей, оценить значение того или иного предмета, а потом проклинать самого себя, или благодарить, или, как в случае с моим отцом, убеждать себя, что есть шанс повторить еще раз все то же самое с вариациями.

Он был в куртке сафари и синих джинсах.

Когда мы с Россом поднялись на борт этого последнего самолета, женщина уже сидела в кресле. Она гид, будет вести отца в последние часы. Я слушал их, то включаясь, то отключаясь, ухватывал отдельные фразы там и сям – все о процедурах и графиках и о том, какая работа предстоит уже на месте завтра. Эту женщину лет тридцати пяти в зеленом костюме-двойке, фасон которого ассоциировался с медперсоналом, звали Далия.

Самолет снижался, описывая круги, и комплекс, казалось, всплывал из земли. А вокруг – один бескрайний ожог, горячка камня и пепла. Песчаная буря была уже рядом, приобрела реальные очертания – пыль вздымалась, вспухала огромными темными волнами, только отвесными, расходились вертикальные валы, высотой в милю, в две – я не мог определить, укладывал мили в километры, думал об арабском слове, обозначающем этот феномен. Делаю так, чтоб защититься от иных зрелищ, которые, бывает, наблюдаешь в натуре. Думаю о слове.

Хабуб, думаю.

Когда до нас докатился рев бури и ветер принялся раскачивать самолет, мы буквально ощутили опасность. Женщина сказала что-то, я попросил отца перевести.

– Трепетные хитросплетения, – сказал он.

Даже на английском это звучало так по-французски, и я повторил фразу, и он повторил, и самолет, накренившись, ушел, от надвигающегося на нас земляного вала, и мне подумалось, вдруг это предпросмотр и я нахожусь в дрожащей глубине картинки, которую увижу, может быть, наткнувшись на один из экранов в одном из коридоров, где скоро буду ходить.