Геннадий Алексеев - Зеленые берега Страница 35

"Да нет, он просто трус! Он притворился, что проспал!"

"Ах, полно! У него не было будильника, и он не проснулся вовремя!"

"Э, бросьте! Разве можно уснуть перед дуэлью?"

А что подумает Ксения, когда узнает, что я позорно не явился на поединок?

Сижу за столом. На столе предо мною лампа. Вокруг нее кружится ночная бабочка. Три часа ночи. Мне уже не страшно. Мне уже надоело думать о смерти. Ксения небось сладко спит. Волосы разбросаны по подушке, лежат под щекой, опутывают голое плечо. Вот она вздохнула во сне, повернулась на другой бок, подложила ладонь под щеку и чмокнула губами. Она спокойно спит и ничего не знает, и ни о чем не догадывается, и дурные предчувствия ее не тревожат, и сон ей снится легкий, светлый. Утром ей скажут. Она закричит. Что она будет кричать? Что кричат женщины в подобных случаях? "Нет! Не верю! Это ложь! Не верю!" Она бросится на Одинцова. Она будет кусаться и царапаться. Она упадет без чувств. Бедная Ксюша!

По-прежнему сижу за столом, подперев голову руками. В дверь тихонько стучат. "Кто это, — думаю, — кого это несет в три часа ночи?"

— Да, да! Входите! — говорю.

Дверь открывается. На пороге Ксения. Она в чем-то черном. Глаза у нее испуганные. Она кидается мне на грудь, она обнимает меня, она плачет.

— Ничего нельзя поделать, — говорю я, гладя ее волосы. — Я должен стреляться. Моли Бога, чтобы он меня спас.

Ксения исчезает. Я просыпаюсь — все-таки задремал. Предо мною горит лампа. Около нее лежит мертвая бабочка с обгоревшими крылышками. Смотрю на часы — уже четыре. За окном светает. Из сада доносятся голоса пробуждающихся птиц.

Встаю из-за стола и иду умываться. Умываюсь долго, старательно. После так же старательно подстригаю перед зеркалом бороду. Аккуратно сложив пляжное полотенце, беру его под мышку, выхожу из комнаты и запираю дверь на ключ.

Не слишком спеша, но все же достаточно быстро топаем с Евграфом Петровичем по утренним, пустынным улицам Ялты. Стук наших шагов разносится над городом и затихает где-то над морем. Дворники подметают тротуары. Тощие беспризорные кошки то и дело перебегают нам дорогу. Поливальные машины, проезжая мимо, обдают нас фонтанами брызг. У Евграфа Петровича, как и у меня, под мышкой полотенце. У Евграфа Петровича, как и у меня, сосредоточенное выражение лица.

— Между прочим, — говорю, — мы с вами еще не вполне знакомы. Какой областью литературы вы, собственно, занимаетесь? Если я не ошибаюсь, вы прозаик?

— В некоторой степени да, — отвечает мой секундант. — Я очеркист и немножко критик, пописываю статейки о современной русской прозе. А вы, как я догадываюсь, стихотворец?

— Верно. Стихотворец. Скоро выйдет из печати мой третий сборник, и, если вы дадите свой адрес, я с радостью вам его пришлю.

— Буду польщен! — говорит Евграф Петрович. На секунду остановившись, он вынимает из кармана маленькую визитную карточку на плотной глянцевой бумаге и протягивает ее мне.

— Так вы из Воронежа!

— Да, из Воронежа. А почему это вас удивляет?

— А потому что, впервые увидев вас в столовой, я почему-то подумал, что вы из Воронежа. И оказалось, что я не ошибся.

— Интуиция! — улыбается Евграф Петрович. — Или попросту, по-русски, нюх.

На Рыночной площади нас уже поджидали. У закрытых ворот рынка стоял громоздкий четырехместный тарантас, запряженный парой чистеньких, сытых буланых лошадок. На козлах сидел солдат в белой гимнастерке. У тарантаса стояли двое — Одинцов и незнакомый мне высокий, узкоплечий офицер, немного похожий на Ковыряхина. ("Всюду мне мерещится этот трактирщик!" подумал я.) Оба были в белых длинных кителях с погонами и в высоких белых фуражках. Незнакомый офицер был в пенсне.

— Что это? — зашептал Евграф Петрович. — Форма начала века! И экипаж старинный!

— Не удивляйтесь, ради бога, ничему не удивляйтесь! — шепнул я.

Подошли к тарантасу.

— Доброе утро, господа! — сказал Одинцов, приложив руку к фуражке. Позвольте представить моего секунданта — полковой врач барон фон Клюгенау!

— Мой секундант — литератор Обрезков! — произнес я в ответ.

Уселись в экипаж. Одинцов и Клюгенау на переднем сиденье, я и Евграф Петрович — на заднем. Ехали молча. Клюгенау пристально смотрел на меня сквозь стекла пенсне. Одинцов глядел на носки своих хорошо начищенных хромовых сапог. Лошадки бежали резво. Их копыта весело цокали по булыжной мостовой. Ехали в сторону Симферопольского шоссе. Выехали из города. Стали подыматься все выше и выше. Миновали Верхнюю Массандру и свернули на грунтовую дорогу, которая вела в горы. Дорога долго петляла между рыжих скал. Наконец она вырвалась на ровную открытую площадку. Остановились.

Вылезли из тарантаса.

Площадка имела форму вытянутого прямоугольника. С одной стороны возвышалась отвесная серая скала, на вершине которой росли сосны. С другой стороны начинался крутой каменистый склон, кое-где поросший кустарником. Далеко внизу лежало море. Оно было серым и сливалось с таким же серым, бесцветным небом. В небе низко висел багровый диск уже взошедшего солнца. Одинцов сказал:

— Если вы не возражаете, господа, то мы попросим барона вести дуэль.

— Мы не возражаем, — ответил Евграф Петрович спокойным тоном завзятого секунданта.

Длинноногий, похожий на аиста полковой врач отметил пятнадцать широких шагов. После он направился к экипажу и вытащил из него ящик с пистолетами. Один пистолет он подал мне.

Пистолет был большой и тяжелый. Вороненая сталь отливала синевой. На длинном стволе серебряными буквами было выгравировано наименование оружейной фирмы.

— Мне надо попробовать! — обратился я к барону. — Ни разу не стрелял из такого оружия.

— Пробуйте! — сказал барон, поправив свое пенсне. При этом обнаружилось, что у него очень тонкий голос.

Я выбрал цель — небольшой, почти круглый камень на краю площадки шагах в двадцати от себя. "Нельзя долго целиться, — вспомнил я наставления, которые давал мне когда-то в тире мой учитель — молоденький лейтенантик, — рука должна быть прямая, но не напрягайте ее. Спокойненько подымайте пистолет, ловите мушку и плавно нажимайте на спуск".

Я выстрелил. От камня веером полетели осколки. Клюгенау перезарядил мой пистолет.

— Бросаем жребий, господа! — объявил барон.

— Решка! — нервно кашлянув, поспешно сказал Одинцов.

Я промолчал.

— Почему вы молчите? — спросил барон.

— Подполковник опередил меня, — ответил я, натянуто улыбнувшись. Выбор уже состоялся. Если ему решка, то мне, естественно, остается только орел. Надеюсь, что он не ошибся.

Серебряный рубль, сверкнув, взлетел вверх и упал к ногам Одинцова. Выпала решка.

В писклявом, детском голоске барона появилась торжественность.

— Итак, господа, первый выстрел делает подполковник Одинцов! Прошу участников поединка занять свои позиции!

"Занять свои позиции…" — отдалось в ближайших скалах. "Свои позиции…" — отозвалось чуть подальше. "Иции… ицииии… иции…" — рассыпалось по отдаленным горным склонам.

"Все как у Лермонтова!" — подумал я и взглянул на солнце. Оно было уже не багровым, а оранжевым. И море уже отделилось от неба, которое заметно посветлело.

— Начинаем! — пискнул барон и махнул платком.

Одинцов, державший пистолет вертикально, стал медленно опускать ствол.

— Подождите! — остановил его Клюгенау. — Еще есть время закончить по-хорошему, без пролития крови. Быть может, подполковник, вы удовлетворитесь извинениями своего противника?

— Какие там к черту извинения! — процедил Одинцов сквозь зубы. — Продолжаем! — Он снова стал опускать ствол своего пистолета. Рот его был плотно сжат. Рука его не дрожала. Я зажмурился.

Хлопнул выстрел. Что-то шаркнуло у меня над ухом. Запахло паленым. Я открыл глаза. Все было как прежде. Оранжевое солнце по-прежнему висело над морем.

"Вроде бы жив! — подумал я и потрогал висок. На моей ладони остался клок волос. — Прямо в лоб метил! — догадался я. — Прямехонько в лоб, скотина! Сантиметра бы три правее!.."

Меня вдруг охватила злоба. "Ах ты сукин сын! Ах ты!.."

Одинцов бросил пистолет на землю. Одинцов был бледен, как его китель, как парное молоко, как морская пена, как первый осенний снег. Одинцов был страшно бледен.

"Ах ты мерзавец!"

Я поднял свой пистолет и, почти не целясь, выстрелил в ноги подполковнику Гвардии Его Императорского Величества Аркадию Георгиевичу Одинцову.

Он вскрикнул, согнулся пополам, схватился обеими руками за колено и грузно сел на землю. Клюгенау и Евграф Петрович бросились к нему.

— Берите полотенце! Затягивайте потуже! Потуже! — суетился мой отважный секундант. ("Вот и полотенце пригодилось!" — подумал я.)

— Не учите меня, милсдарь! — сердито попискивал барон. — Я военный медик и отлично знаю, что следует делать в подобных случаях!