Айтеч Хагуров - Жизнь коротка, как журавлиный крик Страница 35

Ветер, обращаясь к Глазу, сказал: «Я бываю везде, на всех морях и континентах. Поэтому мне всё известно. Ни один дом, как бы он ни закрывался, не может от меня скрыть свои тайны — я проникаю в любую щель. Я знаю каждую щель потому, что могу обнять ее со всех сторон. Однако ты хотя не всё видишь, и не везде бываешь, знаешь больше меня. Почему?».

«Я связан естественным образом с Мозгом, — ответил Глаз, — передаю ему все образы, и он раскрывает их смысл. Таково наше естественное устройство».

Глаз, обращаясь к сердцу, сказал: «Мы с мозгом должны много трудиться, чтобы дойти до какой‑нибудь Истины и не впасть в ошибку. И нет у нас покоя, но много сомнений. А ты можешь постичь Истину мгновенно и без сомнений. Почему?».

«Ваши мысли, — ответило Сердце, — подобны плывущим по небу облакам. Они приходят и уходят. Поэтому все чем‑то похожи на Ветер. У вас нет покоя, потому что вы живете только с этими облаками

— мыслями. Я же смотрю не на облака, а на бескрайнюю голубизну неба, что за облаками, и сливаюсь с ним. Моё спокойствие от того, что в этом слиянии я полностью нахожу себя».

Нотабене: Глаз, Мозг и Сердце находятся в разных местах человеческого тела. Что они хотят этим подчеркнуть — свою самостоятельность или Гармонию? А может и то и другое. Ибо Гармония предполагает согласованность различных частей.

ЧАСТЬ II

РЕФОРМА. КУЛЬТУРА. ЧЕЛОВЕК

из публицистики 90–х годов

НАШ УЧИТЕЛЬ ЕВГЕНИЙ КОГАН

Наша жизнь — своего рода тканый ковер, в котором все нити переплетены и взаимозависимы, и связь эта рисует узоры ковра жизни. И в большой философии, и в повседневной жизни важно помнить: если мы потянем одну нить ковра, то она обозначит бороздку по всей непрерывной ее длине из прошлого через настоящее в будущее.

И еще — об энергетике этой переплетенной социальной материи. Наверное, человеческая культура питается каким‑то Огнем, который у разных народов в разное время называется то Дао, то Праной, то Законом… Последнее определение — Пассионарность — дал ему Лев Николаевич Гумилев, оригинальный мыслитель и человек с тяжелой лагерной судьбой.

Первый и верный признак наличия такого Огня в человеке в том, что встречи с ним, как правило, бывают судьбоносными. О таком человеке и пойдет речь.

В 50–х и 60–х годах в Краснодаре среди благополучных и неблагополучных подростков и юношей одной из самых популярных была личность тренера по боксу Евгения Когана — человека, в котором горел и горит сильный и чистый огонь.

Я стал тренироваться у Евгения Давыдовича еще в 9 классе и расстался с ним после окончания сельскохозяйственного института в 1959 году. Я и мои друзья были во втором, а может, и в третьем эшелоне краснодарских боксеров 50–х годов. Однако тогда и этого было немало. Краснодарская школа бокса была сильнейшей в стране. Здесь выросли такие суперзвезды, как один из первых в послевоенное время олимпийский медалист Ю. Лагетко и первый чемпион Европы среди тяжеловесов А. Изосимов. В первом эшелоне бок-, серов были Кийко, Болоховец, Шаевич, Северин…

Но не о боксерском мастерстве моя речь, а о другом, более важном — об Учителе.

Однако вначале снова об Огне, о том, как он передается эстафетой от одной души к другой. Три эпизода из моих встреч с людьми я вспоминаю по этому поводу.

В 1960 году я работал механиком в автохозяйстве, которое находилось в глухом хуторе Шевченко Теучежского района Адыгеи. Зимой было не так много работы, зато много свободного времени. Знакомый директор школы в ауле Габукай, что в девяти километрах 146

от хутора Шевченко, предложил мне тренировать старшеклассников по боксу — нечем было занять ребят по вечерам. Три месяца я ездил туда. Школа была старая, спортзала не было. Из одного самого большого класса мы выносили парты в коридор и превращали его в спортивный зал. Когда настала весна — время техосмотра в гараже — свободного времени уже не было, и я перестал тренировать ребят. Потом меня назначили главным инженером — дел стало невпроворот. Потом уехал в Краснодар. Потом, стремясь осмыслить извечное расхождение «сухой» теории и вечно зеленеющего древа жизни, сменил профессию инженера — механика на философа…

И вот прошло девять лет. В 1969 году я, возвращаясь из Москвы на перекладных, в Ростовском аэропорту ждал свой самолет. В Москве провел месяц, обсудил кандидатскую диссертацию, и, сами понимаете, денег было почти ничего. Захотелось поесть, но хватало лишь на чай, который я и заказал в ресторане, чтобы пить его с шармом. Вдруг официантка стала мне на стол приносить такие яства, от которых слюнки потекли. Плюс коньяк, плюс еще многое… Однако к моему столу никто не подсаживался. А официантка попалась с юмором, видимо, понимала мое финансовое положение и стала без пояснений предлагать мне все это есть. Я испугался, стал оправдываться, что кроме чая ничего не хочу. Наконец она пояснила, что меня угощают. Я оглядел весь ресторан. Не было ни одного лица кавказской национальности, которое могло бы по кавказским обычаям так меня угощать. И тут к столу подошел стройный парень и спросил, узнаю ли я его. Нет, не узнавал. Он представился и напомнил, что я у них в девятом классе вел секцию бокса в ауле Габукай. Оказалось, этот парень после окончания школы жил и работал в Майкопе и все это время занимался боксом. Теперь он мастер спорта и едет в Минск на Всесоюзные соревнования.

Не успел я прийти в себя, как объявили его рейс и он попрощался со мной. Ну, а у меня был настоящий педагогический пир и праздник души.

Адыгский этикет, как и сам Восток, дело тонкое. В нем много оттенков, не заметных для непосвященного. К сожалению, не могу отвлекаться на разъяснения этих тонкостей. Отмечу лишь, что в процедуре угощения был нюанс, который я хотел заметить и заметил: «Посмотри, Учитель, каким ты меня сделал».

Вторая встреча тоже была регламентирована адыгским этикетом, и прошу это учитывать, чтобы понять логику общения.

Прошло еще девять лет. В один из дней 1978 года стою на вокзале Краснодара и тщетно пытаюсь найти транспорт, чтобы доехать до Майкопа. Автобус ушел. На нашем транспорте, как вы знаете, периодически бывало то «все можно», то «ничего нельзя». Было время «нельзя». Городские такси не имели права выезжать за черту города.

Я бродил по привокзальной площади, не зная, что предпри-. нять — ехать надо было обязательно. И тут подошел знакомый парень, философ по образованию, и поинтересовался, чем я озабочен. У нас, у адыгов, так положено — проявлять внимание к старшему. Узнав мои проблемы, парень предложил такой вариант: есть таксист, которого он может уговорить доехать до аула Габукай (опять тот аул!), а там он найдет для себя машину. Мы поехали. В ауле мой приятель (сразу оговорюсь, что он к боксу не имел отношения) везет меня домой, где сразу усадили за стол, а сам пошел искать машину. Скоро подъехал десятитонный КамАЗ. Из него вышел подвыпивший водитель и стал спрашивать хозяев, кого надо вести в Майкоп.

Когда я подошел к кабине, там оказался еще более пьяный парень, который сказал: «Мой товарищ немного выпил, поэтому я на всякий случай поеду тоже». Дескать, для гарантии безопасности. Как оказалось потом, мой приятель их не просил сразу вести меня в Майкоп, а просто предупредил, что обратится к ним, на худой конец, если не найдет легковую машину. Но эти ребята превзошли навязчивый западный сервис.

По дороге «запасной» водитель решил со мной познакомиться. Как только я представился, он вспомнил: «А у моего старшего брата был в школе тренер по боксу с вашей фамилией. Он его часто вспоминает. Сейчас служит в Германии». Я решил провести небольшой эксперимент и спросил: «Скажи, а ты что‑либо слышал о Хагурове, который работал тогда главным инженером в автохозяйстве, что на хуторе Шевченко?». — «Нет, ничего о нем не слышал, не знаю его».

Меня охватила досада: три года месил я грязь в том хуторе, решая транспортные проблемы всего района. И все забыто. А всего три месяца; раз в неделю, встречи с ребятами на тренировках помнят и через двадцать лет…

Когда я объявил, что был тренером его брата, что‑то в нашей кабине изменилось. Мне показалось, что ребята протрезвели. Я почувствовал, что планка отношения ко мне сразу поднялась. «Да-

вай, Магомет, поторапливайся, наш гость запаздывает», — сказал мой новый поклонник другу, сидевшему за рулем.

О скорости нашего КамАЗа, занимавшего всю ширину дороги, я и раньше мог судить по тому, как встречные легковушки жались к кювету. А теперь и вовсе наше движение становилось опасным для всей трассы. Надо было что‑то предпринять. Учитывая рыцарский настрой ребят, я сказал: «Знаете, я еду к даме и мне не хотелось бы на грузовике к ней подъезжать. Завезите меня в Белореченск, а там я возьму такси». Такой довод их убедил. В Белореченске меня посадили на такси, предварительно расплатившись с таксистом. По учтивости таксиста, его вниманию и предупредительности я понимал, что расплатились с ним щедро. Таков был второй отзвук на мою кратковременную тренерскую работу двадцать лет спустя.