Денис Гуцко - Бета-самец Страница 35

На кухню заходит папа и кладет под хлебницу деньги.

Там нечто вроде семейного сейфа. «Пап, мам, у меня на проезд закончилось. — Возьми в сейфе».

Зарплаты задерживали по несколько месяцев. Папа стал приносить деньги с дежурств. Иногда как давали — в конвертах. Так же, в конвертах, и совал под хлебницу.

Сделав дело, папа собирается уходить — а мама смотрит на него так, что я краснею и утыкаю взгляд в мокрую тарелку. Папа с нервной поспешностью поворачивается к маме.

— А я при чем? — бросает он хмуро. — С голоду сдохнуть, что ли?

И выходит из кухни.

Мама сворачивает телефонный разговор, кладет трубку — и долго смотрит в темное окно тоскливым ищущим взглядом.

Я расставляю посуду в сушилке. Вставая в металлические пазы, тарелки хрустят и цокают.

Мамин мир разваливается по кускам, как застигнутая дождем бутафория. Нерадивые грузчики ушли на обед, бросив декорации под открытым небом, — тут-то и хлынуло. Сейчас ливень размоет клей, просочится в щели, побежит по стенам, слизывая обои. Вывалится окно, тарелки из шкафчика посыплются на вязкий пол…

Какой у нее был выбор?

27

Однажды Топилин перестал верить в сумасшествие Зинаиды. Что она всерьез и неизлечимо больна. Что любой припадок может стать последним — и она не вернется оттуда, куда уходит. Не верил, и всё. Как не верил, к примеру, в полтергейст, фэн-шуй и всеобщее равенство. Неизлечимая болезнь — так он рассуждал — подобна вражеской армии, которой некому дать отпор. Всё совершается быстро: ранил, ранил, убил. А Зинаида живее всех живых. Сериалы смотрит, читает журналы. От гибели откупилась — да и то не за свой счет. Неубедительная какая-то шизофрения: без галлюцинаций и бреда, без жутких мимических калейдоскопов. Невелик труд трижды в год в течение двух недель, пока длится курс лечения, потерпеть соседство настоящих психов в клинике доктора Хорватова. В палате «люкс», в компании своей спасительницы Марины Никитичны. Птички в вольере, кабинет релаксации. Лафа полнейшая: круглосуточный присмотр, рацион отменный, каждый год курорт. На такую жизнь несложно найти желающих среди самых что ни наесть здоровых. То есть Топилин допускал, что в самом начале психические проблемы имели место быть (бутафорские снежинки в памяти заметали молодую бедрастую Зинаиду с косичками Падчерицы). Допускал. С кем не бывает. Короткое замыкание. Психоз. Его самого, случалось, нервы заставляли выделывать презанятнейшие кульбиты.

— Запаситесь терпением, — отрезал доктор Хорватов, когда Топилин поинтересовался, может ли эта болезнь длиться так долго, проявляясь так редко.

«Запаситесь терпением»… Решил, что Топилин пытается выяснить, сколько проживет Зинаида. Не пожелал развивать тему. А мог бы, учитывая величину гонораров. Впрочем, не в интересах доктора правильно понять этот вопрос — именно ввиду размера гонораров. «Вы правы, Зинаида симулянтка. Она совершенно здорова. Я не буду ее больше наблюдать», — глупо было рассчитывать, что он так скажет.

Но Топилин и без его признаний не верил. Довольно долго.

Наведываясь к маме, присматривался к Зинаиде, искал несоответствия между ее поведением и параграфами психиатрических учебников. Собирался показать ее каким-нибудь незаинтересованным нездешним светилам.

А потом звонила мама и произносила эту ненавистную фразу, которую он распознавал еще по первому зудящему звуку: «Зине плохо, Саша». И Саша бросал все и мчался к маме. А вчерашняя симулянтка, которую он чуть было не вывел на чистую воду, торчала из своего небытия, как морковка из грядки.

Пока в клинике Хорватова не появилась «скорая» для перевозки больных, возить приходилось самим. Они ехали, мама придерживала Зинаиду, чтобы та не заваливалась. Фантастический Зиноовощ — с морщинистым лицом, с маникюром, с хлипким хвостиком на затылке. И кажется, что мчатся они не в психиатрическую клинику, а на выставку достижений народного хозяйства, где ждут их салют и медали.

Сегодня подходящий день, чтобы вновь перестать верить в ее болезнь. Мама с Зинаидой возвращаются из Греции.

Топилин много раз подумывал отменить их ежегодные вояжи: вдруг приступ случится на курорте — не оберешься хлопот. Каждый раз приходится оплачивать Зиночке медицинскую страховку, которая обходится чуть дешевле билета туда-обратно. Будто летают втроем — что с учетом диагноза добавляет этому обстоятельству пикантности. Но как отменить то, что позволяет выглядеть в собственных глазах заботливым сыном — и вообще человеком сугубо правильным?

Взгляд выхватил парочку из стайки туристов, направлявшейся к транспортеру для получения багажа. На этот раз хитоны. Вернуться из турпоездки без небольшого маскарада Марина Никитична не могла. Не могла нарушить традицию. Обычно обходилась головными уборами: из Турции они приехали в фесках, из Египта в клетчатых арафатках. Из Греции явились в хитонах. Поверх джинсов и кофт.

Две состоятельные дамы на склоне лет. Бодрые и веселые.

— Здравствуй, Сашенька, — Марина Никитична обняла сына.

Зинаида улыбчиво выглядывала из-за ее плеча.

— Там холодно, — напугал он, указав большим пальцем в сторону выхода.

— А мы сейчас куртки получим. В багаж сдали, чтобы не таскать.

Чмокнул ее в щеку. Соскучился.

— Здравствуй, мама.

Кивнул мельком Зинаиде. Та пошевелила в ответ губами. Топилин иногда перебрасывается с ней короткими фразами, при крайней необходимости. Сейчас не тот случай.

— Как там Закинтос?

— Сказочно. И с погодой повезло.

— Ну и замечательно.

— И не жарко было. Да, Зин?

Вот если бы то же самое, только без Зинотавра, притаившегося за ее спиной. Нормальная человеческая история: мама вернулась из Греции, довольная, посвежевшая, на парковке ждет неплохая машина, можно заехать в ресторан перекусить…

Но Зинотавр прилагается обязательным пунктом. И Топилин с этим смирился.

Давным-давно сознался себе в том, что, не будь Зинаиды Аркадиевны Ситник, в девяностые он вряд ли выбрал бы кооператорскую дорожку, — а стало быть, никакой Греции, машин и ресторанов. Схоронился бы от балаганной страны в интеллигентских катакомбах. Закончил бы свою художку. Вряд ли имелись шансы добиться большого творческого успеха. Не было таланта. Ну не было. Жил бы, скорей всего, с родителями. Эрудит и книголюб. Зачитанный до дыр переросток. Мама библиотекарь, отец врач. Скорей всего, рядовой врач: вряд ли он мог рассчитывать на продвижение — и время упустил, и характер не тот.

Бедность, печать второсортности. Штопаные носки. Переквалифицировался бы со временем в дизайнеры. Газетные, например. Есть же такие? Или рекламные. А чем черт не шутит. Сдружился бы в свое время с великим Сережей Митрохиным, был бы у него на подхвате… ну потому что зачем себя обманывать: второй номер — это судьба, всюду, куда бы ни подался, суждено было сделаться вторым… С Сережей и его женой Анной пили бы в коммуналке портвейн и жигулевское, по праздникам — поддельное французское вино. Много лет подряд. Много, много лет подряд.

Обсуждают артхаус и киберпанк, хиты блогосферы. Сын Сережин Влад называет Топилина дядей Сашей. Случается, просит рассудить свои споры с родоками — пока не становится достаточно взрослым, чтобы его перестали занимать любые второсортные умники в штопаных носках. Топилин стремительно стареет. Вернее, нет, не стареет — тухнет, как рыба, забытая в герметичном пакете. Словосочетание «смысл жизни» вызывает у него нервную икоту.

Однажды без звонка — по старинке — заявился в гости к другу. Проходил мимо, решил покалякать за бутылочкой. А Сережа третьи сутки как домой не показывался. Семейная ссора. У них это часто. И Владик уехал на игру с «Локомотивом». И тот, другой Топилин не спешит уходить. Такое настроение… одиноко и вообще… и Анна, понятно, грустит… Они садятся с ней за стол, пьют вино. В тот раз что-нибудь полусладкое — покупая, вспомнил про Анну: она ведь полусладкое любит. О Сереже не говорят. Вообще мало говорят, не идет разговор. Когда бутылка допита и тот, другой Топилин поднимается, чтобы уйти, Анна делает два неторопливых шага навстречу и, проведя ладонью по его небритой щеке, целует в губы. Он сначала пугается — тот, другой Топилин. Думает суетливо: не пахнет ли у него изо рта — справа сверху кариес, давно нужно было сходить к стоматологу, но там такие очереди — и о том, что Сергей его друг, и заперта ли все-таки дверь… обычно она запирает, но мало ли.

Все заканчивается отвратительно быстро. Анна курит, отрешенно глядя в потолок.

— Ты прости, я…

— Все, Саш, проехали.

— Все-таки не каждый день…

— Саша, пожалуйста! — и через некоторое время, ища взглядом пепельницу: — Все было как нужно.

Он лежит еще какое-то время рядом с ней, раздавленный стыдом — за свой пугливый второсортный организм, за то, что Сергея все-таки предал… да и Анну подвел… за чертовы, будь они прокляты, носки!