Кристофер Бакли - Суматоха в Белом Доме Страница 35

Президент лежал на кровати со специальными приспособлениями. Правая рука была забинтована. Из капельницы что-то лилось ему в вену на ноге. Левую руку президент заложил за голову. Взгляд у него был стеклянный, вероятно, из-за обезболивающих, сообразил я. Сигарета висела с левой стороны рта под углом в сорок пять градусов. Выслушав требование медсестры, он подмигнул мне и попросил принести кофе – черного.

– Мне нельзя спать, – сказал он.

– Ну, конечно, – подтвердил я, – на случай вражеской атаки.

– На случай, если Рейгелат вздумает объявить о моей смерти. – Президент покачал головой. – Кстати, где он?

– Летит из Манитобы, сэр, – отозвался полковник Фрай. – Через полчаса его самолет совершит посадку.

– Нет, скажите ему, пусть поворачивает обратно. Я себя хорошо чувствую.

– Господин президент, – вмешался я, – мы не можем так поступить. Нас не поймут.

– Ну ладно, тогда скажите ему, чтобы не давал интервью. Не хочу, чтобы он завоевывал себе очки тем, как он якобы спокоен в кризисной ситуации. Это мой кризис, черт побери, и я не хочу ни с кем его делить.

Я отправился на поиски Фили, к тому же нужно было присмотреть за прессой. Фили уже около часа отвечал на вопросы.

– Осталось полчаса, – сказал он. – Если ее не будет тут через полчаса, скандала не миновать. Им только это и нужно. Почему ее нет у постели мужа?

Я сообщил ему, что первая леди уже в самолете.

– Что? В самолете? Да в него стреляли два часа назад! За это время ему уже могли бы доставить печень. В случае надобности.

Пришлось напомнить ему о необычных обстоятельствах, в которых благо уже и то, что она согласилась вернуться.

На это Фили заметил, что избирательницам такое вряд ли придется по вкусу. Жена президента занимается в Нью-Йорке своей кинокарьерой, в то время как в Вашингтоне серьезно ранят защитниц равных прав.

– С другой стороны, – продолжал он, – все это должно дать нам повышение рейтинга не меньше чем на пятнадцать пунктов.

Я попенял ему, мол, как он может думать о таких вещах в подобный момент, но Фили был чистейшей воды политиком.

Потом он заговорил о «контроле» за медицинскими сообщениями.

– Не хочу, чтобы рана президента выглядела царапиной. Ведь было совершено покушение на его жизнь.

– Но пуля даже не задела кость, – возразил я. – А вот бедняжки с плакатом…

– Герб, это наш кризис. Мы заслужили его.

И он добавил, что необходимо поговорить с доктором Лоренсом Саладино, который оказался жизнерадостным человеком и весьма компетентным врачом, выходцем из Бруклина, успевшим послужить военным врачом. Он сказал нам, что, по его мнению, президента можно выписать из больницы утром, так как раны у него поверхностные.

– Поверхностные? – переспросил Фили.

Доктор Саладино кивнул и заговорил о том, как президенту повезло. Фили нахмурился.

– Вы считаете, что можете отпустить его завтра!

– Ну да. Дома ему будет куда удобнее.

Недовольству Фили не было предела, и он мрачно заметил, что Саладино наверняка республиканец.

Пришлось сказать ему, что он должен благодарить Бога за то, что не случилось ничего более серьезного. На это он отреагировал по-своему.

– Судя по всему, защитницам женского равноправия повезло куда больше, чем нам. Молитесь, чтобы начались осложнения, – проговорил он, когда мы были в лифте.

Фили использовал все свое красноречие, чтобы убедить майора Арнольда в необходимости перевести президента в военный госпиталь, где врачи, как он надеялся, окажутся менее «заинтересованными в выписке пациента», как он квалифицировал это. Но хотя майора Арнольда не пришлось долго убеждать, он и сам был за перевод президента в госпиталь, сам Такер, попав под влияние доктора Саладино, отверг политическую выгоду, на которой настаивал Фили, и пожелал вернуться в Белый дом.

Первая леди приехала в больницу в десятом часу. К этому времени Фили уже вызвал из Белого дома фотографа и поставил его у дверей президентской палаты, так что первые мгновения семейного воссоединения были запечатлены на знаменитой фотографии. И замечательно, потому что следующие мгновения были уже не такими нежными, ведь первая леди принялась ругать президента за его историческое решение выставить свою кандидатуру на второй срок. Однако она все же прилетела в Вашингтон. И благодарить за это, равно, как и за принятие впоследствии поправки о равных правах для женщин, следует покойного Хэмчака Хартуняна.

24

Переговоры об ограничении появлений на публике

Это будет моя последняя предвыборная кампания.

Наверное, для трудной, требовавшей максимальной отдачи сил предвыборной кампании 1992 года самым показательным было бурчание Фили насчет того, что покушение Хартуняна произошло «слишком рано». И хотя я ругал Фили за подобные жуткие заявления, приходилось с ним соглашаться. Наш рейтинг, который мгновенно подскочил после покушения и позволил нам одолеть предварительные выборы в Нью-Гемпшире, упал до первоначального уровня. Должен заметить, что Ллеланд пишет неправду в своих «мемуарах», будто бы я упрашивал президента вести кампанию в инвалидном кресле. Вероятность того, что партия не даст согласия на кандидатуру президента, оставалась высокой, и это, теперь уже можно сказать, не укрепляло моральный дух в Западном крыле. У меня всегда было убеждение, что чем хуже обстоят дела, тем больше надо работать. Итак, я назначил еженедельные совещания в половине седьмого утра для подведения итогов недели, на которых все сотрудники рангом ниже помощника президента должны были представлять отчеты о проделанной работе объемом примерно в пятьсот слов. И совещания и отчеты были в высшей степени непопулярны. Некто (анонимно) представил подробный отчет о физиологическом функционировании своего организма в течение недели. Через две недели я отменил нововведения, оказавшиеся несостоятельными.

Тем временем вице-президент Рейгелат каждое утро открывал газету, чтобы прочитать о последних достижениях Белого дома в деле его смещения. Это приводило его в ужас. В течение нескольких недель он отказывался участвовать в предвыборной кампании, и передо мной была поставлена задача вернуть его «в команду».

На все мои уговоры он реагировал крайне враждебно. Четыре года жизни в самолете наложили на него суровый отпечаток. Он жаловался на визиты доброй воли на Маврикий и в Эквадор, сетовал на то, что был «выкинут из реальной жизни», словно какой-нибудь «постылый дальний родственник». И еще он сказал, что трижды во время своих путешествий страдал от дизентерии.

Я сказал, что страдал он за родину и что президент искренне благодарен ему за его труды. Еще я произнес речь о том, что демократия досталась нам ценой огромных жертв и мы должны все сделать, чтобы не проворонить ее. Тут он разозлился еще сильнее и заявил о своей возможной отставке с поста вице-президента. Мол, ему со всех сторон советуют сделать это, чтобы окончательно не навредить собственной политической карьере.

Хотя я и подозревал, что он блефует, все же стал немедленно соображать, как бы его успокоить. Пришлось обещать, что поговорю с президентом насчет его постоянных разъездов. И еще я попробовал соблазнить его встречей с президентом в Овальном кабинете «в самом ближайшем будущем». Это немного приободрило вице-президента, и он дал мне обещание «серьезно подумать» о предвыборной поездке в Нью-Джерси.

У меня совсем не оставалось времени, так я был занят то вице-президентом, то президентским братом, который сменил ислам на учение Бхагвана Сатгананды Уи, известного своим последователям как Баба. И в это самое время я спал и видел, как бы вернуться к моей метрической системе.

Единственным приятным событием было возвращение к нам первой леди, пусть даже на время предвыборной кампании. После покушения Хартуняна она и президент заключили мирный договор. Но ей и в голову не приходило скрывать свое мнение о повторном президентском сроке мужа. Мы очень боялись, как бы она не проговорилась об этом в каком-нибудь интервью, но, к счастью, этого не произошло.

Как-то в субботу утром я беседовал с президентом о новой сауне в Кэмп-Дэвиде, когда она вбежала в комнату и сообщила, что несколько минут назад дала согласие мистеру Вейнбергу на съемки в его новом фильме «Несоразмерные пространства».

Миссис Такер была очень возбуждена. Еще, мне кажется, она нервничала из-за ставшей реальной перспективы возвратиться к работе, ведь она не снималась десять лет. Президент сделал над собой почти героическое усилие, чтобы изобразить радость, но я-то видел, как он удручен неожиданной новостью. И еще ему захотелось узнать, когда начнется «операторская прикидка». Кажется, он неплохо разбирался в кинопроцессе.