Ирина Лобановская - После третьего звонка Страница 35

— Тебе придется потерпеть до весны, Татусик, — сказал Виктор, с трудом сдерживаясь, и тоже закурил. — Зимой ни один нормальный человек окон не моет.

— А когда ты здесь видел нормальных? — резонно возразила Татка. — Над чем нынче работаешь?

— Ни над чем! — отрезал Виктор. — Только начал обдумывать новый сюжетик, как ты приперлась мне мешать! Нарушение элементарных человеческих условий труда! Но раз пришла, то слушай: огромная свинья в виде копилки и вокруг жуткая толпа. Потные, очень некрасивые, попросту уродливые ладони прилипают к хрюшке, как к тому смоляному сказочному бычку, рты разинуты в животной радости и идиотическом смехе. Ажиотаж заставляет отпихивать друг друга локтями, бить прямо в лицо, наступать на ноги, плеваться, идти по головам… Гений накопительства. Кто-то уже упал под ноги толпе, которая ничего не замечает… Рожи, морды, оскалы… На бабах жуткие, баснословно дорогие одежды и яркие золотые украшения, золотые коронки и сигареты во рту, бутылки в карманах у мужиков… У девок в руках банки с пивом… Озверевшее стадо. Быдло! И довольный пятачок свиньи! Ну, очень довольный! "Нет у нас совсем мерзавцев, не живут они вокруг!" Как тебе клевая идейка? Не вдохновляет?

— Она должна вдохновлять тебя, Витюша, а не меня, — логично заметила Татка. — И, по-моему, вполне! Когда начнешь писать?

— Вчера начал. Намалюю запросто! И толкну за бешеные деньги! — буркнул Крашенинников. — Тебе тоже звонила Нюся?

— Нет, мне звонил Алексей, а еще раньше — Гера, — сказала честная Татка. — Ты что, Витя, сходишь с ума?

— Есть немного, — покладисто согласился Виктор. — Это мне раз плюнуть! В два счета! "Уже безумие крылом души закрыло половину, и поит огненным вином, и манит в черную долину". Похоже, по-твоему? А почему, собственно, тебя это так удивляет? Ну, Анька, понятно, она от природы туповата, а ты-то могла бы и сама обо всем догадаться!

Татка встала и подошла к мольберту. Он был чист и нетронут, как первый снег в ноябре.

— Мама испекла пирог и просила тебе его передать. И кланялась, — сообщила Кроха. — Ей очень понравилась твоя последняя работа: современная Аленушка у пруда. Ты любишь сказки.

Виктор засмеялся.

— А-а, эта! Ништяк! Большое спасибо передавай Надежде Николаевне. "В вашем доме…", — запел он и в страхе осекся. — Знаешь, кто мне позировал для Аленушки?

Тата провела ладонью по девственно чистому холсту.

— Предположим, знаю, — сказала она. — Какая разница? Твоей девушке на картине совершенно наплевать на все: на себя, на окружающих, на своего хахаля, на лес, на пруд… Ей "все равно, что за него, что в воду…" Она отталкивающая и жалкая одновременно. Жуткое и неразрывное сочетание страдания и омерзения личности. В этом твоя сила и неповторимость.

— Правильно говоришь, правильно! — одобрил ее Виктор. — Даже слушать приятно. А где обещанный пирог? Тащи сюда, пока не засох у тебя в сумке! Сейчас мы его с тобой слопаем. Это нам пара пустяков.

Татка принесла аккуратный пакет и выложила пирог на тарелку. Потом поискала нож.

— Нельзя жить бирюком, Витя, — заявила она, расставляя блюдца. — Тебе лучше переехать на время к Ане.

— Лучше прямо в могилу, — заверил Виктор. — И поскорее! Оптимальный вариант. Еще какими идейками порадуешь? Выкладывай, не томи!

— Вкусно? — спросила Татка.

— Просто замечательно! В самый кайф! — с набитым ртом отозвался Виктор. — Каждый день бы так!

И поперхнулся. Черт его за язык дернул! Несет, не подумав! Татка прореагировала короткой информацией о том, что в стране инфляция и ежеминутно баснословно растут цены на муку, сахар и яйца. А потому каждый день пироги невозможны, увы… Кажется, обошлось… Впредь соображай, старый дурень!

— Знаешь, Витя, что я вдруг обнаружила в мужчинах? — поделилась Татка.

Любопытно, что она там еще обнаружила?

— Я поняла, — продолжала она спокойно, — что вам нужна женщина только в одном-единственном качестве.

Крашенинников снова чуть не подавился пирогом. Все-таки опасно жевать слоеные крошки!

— В каком же, объясни!.. — попросил он, откашлявшись.

— В качестве няни, — со вздохом сообщила Татка. — И больше ни в каком ином. И тебе, и Венечке, и Алеше, и даже Гере, и всем остальным, моему отцу, например, нужны лишь верные, преданные, добрые нянюшки, вытирающие носы и рассказывающие байки. Арины Родионовны.

— И чтоб кашку варили, — добавил Виктор.

— Ну да, само собой, — кивнула Татка. — Кашка обязательно! Манная, овсяная, гречневая — ты какую больше любишь, Витюша?

— Всякую, — ответил Виктор, доедая пирог. — Дай еще кусочек, Татусик, и побольше! А что, если изобразить пирог в разрезе, набитый людьми? "Много-много птичек запекли в пирог!"

— "Семьдесят синичек, сорок семь сорок", — закончила Татка. — И что они будут у тебя в пироге делать?

— А фиг их знает! — задумчиво ответил Виктор, принимаясь за второй кусок. — Чего-нибудь будут… Пока не въехал… Придумаю — скажу. Или можно другое: российская дорога, которая вечно эх! И которую мы никогда не выбираем. В России, как известно, две основные особенности: дураки и дороги. Ну, с дураками я кое-как уже разобрался, теперь остается путь счастья. Надо подумать.

Татка посидела немного и стала собираться.

— Я провожу тебя, — сказал Виктор, вставая. — Прошвырнусь до гастронома, посмотрю что-нибудь пожрать и выпить.

— Там сегодня очень холодно, — предупредила Татка.

— Ничего, прорвемся! Мы к трудностям привычные — без них нам и жизнь не в жизнь, — обнадежил ее Виктор. — И не можем ждать милостей от природы. И вообще ни от кого. С милостями в нашем обществе давно напряженка.

Они вместе вышли на улицу. После подвальчика солнце ослепило, заставив на мгновение зажмуриться. Когда Крашенинников открыл глаза, знакомый мужичонка пугливо шарахнулся за дерево. Снова караулит! В груди опять нехорошо заныло.

— Кто это? — безразлично спросила Татка, проследив его мимолетный взгляд. — Неприятный тип… Уж не собутыльник ли, Витюша?

— Предпочитаю спиваться в одиночку! — объяснил Виктор. — Сосед по дому. Часто встречаемся.

— А почему он прячется от тебя? — не отставала настырная Татка. — Словно боится… Чем ты так его напугал?

— Я тебя умоляю! — буркнул Виктор. — Ну что ты к нему привязалась? Тень отца Гамлета! Понятно?

— Угу! — сказала Татка, кивнула и внимательно посмотрела в сторону дерева, за которым скрывался подозрительный тип.

— Нельзя тебе жить бирюком, Витя, — повторила она.

— Можно, нельзя… Заладила, как скворец! Совсем достала! — взорвался Виктор. — Мне все можно! И пойдем быстрее, а то гастроном закроется на обед!

Он прекрасно знал, что магазин торгует без перерыва.

16

Проводив Татку до метро и купив бутылку — обед приготовила Нелька — Виктор медленно отправился назад. Ноги двигались плохо, с трудом, совсем не подчинялись ему, не слушались. Навязчивое дурное предчувствие, ощущение близкой беды придавливало к земле и заставляло часто останавливаться.

Возле мастерской топтался хорошо знакомый мужичонка. Пути обратно не было.

— Ну, заходи, гостем будешь! — сказал не выдержавший напряжения Виктор, понимая, что продлевать неизвестность и безысходность невозможно.

Необходимо завязывать. Нужен какой угодно, но конец. Пусть даже самый жуткий, непредсказуемый. Мужичонка продолжал смущенно топтаться на месте. Хиляк, конечно, но их тогда было двое…

— Не боись! — успокоил его Виктор. — В подвале тебя не встретят ни установки "Град", ни группа "Альфа".

— В подвале живешь? — оживился мужичок.

— И живу, и работаю. Художник я, — пояснил Крашенинников и начал отпирать замок. — "Ах, Настасья, ты, Настасья, — запел он, — открывай-ка ворота! Открывай-ка ворота, принимай-ка молодца!" Вперед — и с песней!

— Жену Настасьей зовут? — снова обрадовался мужичонка. — Имя хорошее…

— Целина ты неподнятая! — сказал ему Виктор. — Не слыхал, разве, романс по радио? Известный, между прочим…

— Да нет, — втягивая голову в плечи, ответил мужичок. — Не припоминаю… Вроде не слышал… А слова хорошие!

Пристально оглядев его еще раз, Виктор впустил гостя в мастерскую и закрыл дверь.

— Раздевайся и проходи! — пригласил он. — Будь как дома! Тебя как величать?

— Петром, — тихо ответил мужичонка.

— Чудненько! — сообщил Виктор. — У меня так старшего сына зовут. А младшего — Ванькой.

— Богато живешь! — с завистью сказал Петр. — Двух пацанов заимел. Хорошо…

— Еще и дочка имеется, — похвастался Виктор. — Старшенькая, от первого брака. Садись, чего топчешься! Пить будешь? Вон пирог остался…

Крашенинников вынул из сумки бутылку и поставил на стол. Петр с изумлением и безотчетным благоговением и животным страхом осматривался вокруг. С одной стены на него спокойно и ласково смотрела обнаженная женщина, с другой — странные, едва очерченные головы. Всюду валялись подрамники, этюдники, посередине стоял мольберт… Одна большая картина изображала летний глухой лес с таинственным неземным животным на переднем плане.