Татьяна Соломатина - Девять месяцев, или «Комедия женских положений» Страница 36

Из-за неё на родильном доме повис иск за моральный ущерб. Ну, не только из-за неё, конечно же, а ещё из-за того дурака-интерна-неонатолога, что на детской истории, вложенной в историю родов, написал: «Сифилис под вопросом» на основании единственной положительной реакции Вассермана. Мало того – написал. Ещё и красным жирным маркером подчеркнул и три восклицательных знака поставил, Пикассо доморощенный. Хорошо хоть череп со скрещенными костями не пририсовал. Алла Владимировна – лечащий... хотя в её случае корректнее сказать «палатный» врач – историю эту разукрашенную сверху на стопке и оставила, балда. Дамочка к телефону пошла, маму набрала, глядь – её собственная история родов. Из которой она узнаёт, что у её новорождённого сифилис. Вопросов она уже не видит, в тонкости особенностей трактовки РВ не вникает. У её ребёнка сифилис! У неё самой ещё накануне родов – никаких сифилисов, а пару дней спустя у её малыша, их с супругом кровиночки – сифилис!!! Как?! Почему?! В роддоме заразили!!! Дамочка грохается в обморок, не отходя от стола пригламуренной дурёхи Аллы Владимировны. Да и кто будет её – не Степанову, а родильницу – винить, если уж и интерн-неонатолог не знает, как, куда и что писать и каким шифром. Всё в дыму, война в Крыму. Гвалт на весь родильный дом. Павел Петрович рубит бошки, за его спиной тёмные крылья главного врача раскинули свою неподкупную карающую зловещую тень. Интерн-неонатолог переведён на другую базу. Заведующему отделению новорождённых объявлен выговор. Алле Владимировне Степановой, ординатору отделения обсервации, молодому врачу без квалификационной категории, – строгий выговор (а будь категория – тут же бы сняли). Петру Валентиновичу сделано предупреждение. На пятиминутке все профилактически проработаны так, что уши неделю были заложены. Дамочка обласкана, зацелована во все щели. От родильного дома – объяснения подробностей особенностей поведения этой гнусной, лживой реакции Вассермана, заверения в том, что допустившие такое непозволительное слово «си...», нет-нет, не произносим его вслух! – четвертованы. Цветы, подарки в виде тележки памперсов, и всё такое. Выписана в удовлетворительном состоянии вместе с ребёнком. Истории родов и неонатологическая – переписаны, аббревиатура РВ, какое уж там «си...», напрочь выкрещена даже из архивов, чтобы ни-ни-ни! И что?

Спустя месяц к Романцу в кабинет заявляется корректный, тихий, лисий адвокат. И предлагает решить дело мирным путём, полюбовно.

– Какое дело? – спрашивает адвоката очумевший начмед, у которого за месяц тут столько дел было, что он об инциденте с начертательным «сифилитическим» ляпом уже и вспоминать, не то что думать, забыл.

– А вот какое дело, глубокоуважаемый Павел Петрович, – говорит эта шакалья харя и достаёт из портфеля заявление от истицы. А в заявлении том – и про дурное обращение, и про то, что ей в лицо орали, что она сифилитичка и ребёнок её сифилитик. И какие-то бабы в белом били её в родзале по лицу огромными своими дебелыми кулачищами, и акушерка её в вену колола самым болючим двухмоментным способом, хотя вены у неё, истицы, как канаты, а вовсе не хилые тонкие бледно-лазурные жилки, как имела наглость утверждать эта акушерка-садистка-вредительница. И вот-де, дорогой наш и самый гуманный в мире гражданский суд, построенный на основах наимудрейшего Римского Права, пропало на этой всей нервной, мягко сказать, почве молоко у истицы в грудях. И что прикажете делать? Какую (и где?) волчицу искать, чтобы вскормить своего Ромула? Как восполнить дефицит иммуноглобулинов, витаминов и, главное! – интеллекта, неиссякающим источником которого, как давно доказано дорогой нашей Всемирной Организацией Здравоохранения, является не геномный потенциал, не усидчивость и не прочие способности, а именно грудное молоко, а не тот сухой денатурат, что по банкам вредители-сионисты и прочая фармакологическая и РАМНовая[5] мразь распихивает и населению неразумному впаривает для дальнейшего и полнейшего его отупения и поголовной хилости и болезненности? Да она бы и пошла по этапу на молочную кухню и в аптеку, но не на что. Потому что муж, узнав, что у неё сифилис, тут же покинул её, оклеветанную, с голодающим измождённым младенцем (нотариально заверенная копия свидетельства о разводе от позавчерашнего числа прилагается). Не поверил он, что врачи ошиблись, потому как с детства считает их непогрешимыми, а жена его очень даже под сомнениями. А равно как и младенец. От него ли вообще? У него, мужа, в жизни ни младенцев, ни сифилиса не было. Триппер в армии приключился разок после самоволки, а сифилиса ни у него, ни в семи коленах не было и быть не может. Так что теперь она, оболганная, униженная и оскорблённая, без молока и материальных средств, просит самый мудрый в мире наш гражданский суд возместить ей хотя бы крошку понесённого ею физического и морального ущерба и просит сыскать с родильного дома номер N какие-то жалкие пять миллионов наших российских рублей, чтобы хоть как-то исцелиться душевно и толику малую паскудного искусственного пропитания крохе своей осиротевшей сыскать. Всяческие документы, фамилии оболгавших, оскорбивших и унижавших лиц и свидетельства – прилагаются.

Глянул Романец в иск, во всяческие свидетельства, фамилии и в нотариально заверенную копию свидетельства о разводе – и говорит лисе этой адвокатской:

– Что-то сдаётся мне, господин хороший, что вы меня тут разводите пожиже. Что-то иск составлен шибко грамотно для нигде не работающей после восьми классов девицы. Да и от развода фикцией несёт. Решили денег слупить просто так на дурняк? А давайте судиться. Лет пять у нас у всех на это уйдёт совершенно безрезультатно. И вот когда наш самый разумный и гуманный в мире суд докажет нашу абсолютную групповую невиновность, так ваша клиентка ещё и судебные издержки оплатит из кармана того самого мужа, чью, падлы, хитроумную комбинацию вы мне тут и демонстрируете.

Вздохнул адвокат сочувственно, ни капельки не оскорбившись, и завёл понимающим голосом такую песню:

– Так о том и я ей говорил, Павел Петрович. Я же осознаю всю абсурдность требований, предъявленных истицей. И то, что доказать вашу вину невозможно. И говорил я ей, сколько лет, сил и нервных клеток, восстанавливающихся крайне медленно, может уйти на этот бессмысленный надуманный процесс. За вас радея, уговаривал, потому что уважаю белые одежды и прочие зелёные пижамы безмерно. Но такая работа – такая же, как у вас, – хочешь, не хочешь, а назвался водолазом – изволь погружаться куда пошлют – хоть в синь голубую, хоть в говно коричневое! Но ни в какую истица... Три дня и три ночи уговаривал. Умолял! На коленях перед нею, неразумной, ползал. И, наконец, уговорил, умолил, выползал. «Ладно! – говорит наша с вами безрассудная истица. – Согласна на полюбовный миллион из рук в руки – и никаких судов!»

Ох, как Романец орал. Это была коррида, как он орал на адвоката. Как он гнал его из кабинета и родильного дома. Санитарки еле сдержали, а то бы на самого Романца дело бы завели, да не гражданское, а самое что ни на есть уголовное, за нанесение особо тяжких, не совместимых со званием заместителя главного врача по лечебной работе!

Три года с тех пор Павел Петрович Романец, Алла Владимировна Степанова, заведующий отделением неонатологии и ещё парочка плюс-минус причастных лиц регулярно ходили в суд. С семьёй истицы уже сдружились, Роме её матросские костюмчики дарили. Она бы уже и рада была дать задний ход безо всяких миллионов, да нельзя. Вроде как процесс двигался к завершению, с полным и безоговорочным её проигрышем. Впрочем, Романец пообещал ей оплатить судебные издержки, если что. Потому что муж за истекшее время от неё и взаправду ушёл. Почувствовав преимущества фиктивной поначалу свободы, расширил её границы до полной и окончательной объективной. Вжился в роль, чему жена поспособствовала собственными руками. А зачинщица этой комбинации – мамочка дамочки, а вовсе не муж – пыталась ещё стребовать с Романца оплату услуг адвоката за всё истекшее процессуальное время. На что Павел Петрович, бывало, поедая прямо из банки принесенные заботливой мамашей на судебное заседание голубцы (доктор, чай, тоже человек, трое суток перед заседанием из родильного дома не выходил, домашней жратвы ему хочется, да и полезно это для желудка больше буфетной больничной жижи), скручивал ей засаленную сметаной фигу. Вот такие вот последствия одной неверной записи и недолжного хранения служебной документации. А если читатель решит, что автор всё выдумал и в жизни не бывает таких глупых исков и тем более мамаш истиц, таскающих в банках харч для ответчика, то это его право. Было – не было – художественное произведение всё стерпит. Автор даже настаивает на том, что всё изложенное – вымысел, и, таким образом, ограждает себя от малейших поползновений, паче чаяния среди потребителей многотысячного тиража найдётся хоть одна с похожей на вымышленную – вымышленную! – историйку с пасторальными рюшами домашних голубцов.