Евгений Гришковец - Асфальт Страница 36

– А вы не знаете, она болела? – не выдержал и задал вопрос Миша.

– Вы что имеете в виду, какую-нибудь смертельную болезнь? – Борис Львович выпрямился и махнул на Мишу рукой. – Не знаю, молодой человек. Но уверен, что нет. Это в отношении Юли было бы слишком просто. Такой чепухой её было не сломать. Пойдёмте лучше помянем Юлечку. Выпьем водочки. Она её любила, и с ней выпить было одно удовольствие. Удовольствие интеллектуальное, человеческое, эстетическое и даже профессиональное.

Они вернулись, выпили водки, и Борис Львович взял своё пальто, и, не прощаясь, пошёл к выходу. Миша направился за ним, чтобы его проводить.

– Вы, Михаил, большой молодец! – сказал Борис Львович, пресекая Мишино желание его провожать. – Я категорически не хотел делать панихиду в нашем ведомстве. Вы всё организовали правильно и как нельзя лучше. У нас всё вышло бы фальшиво и как-то не так душевно. Спасибо вам от нас всех и от себя лично. Не знаю точно, кем вы Юле приходитесь, но вы молодец. Всех вам благ. Жаль, что познакомились мы с вами при таких скорбных обстоятельствах… Всех благ.

Они пожали друг другу руки, и Борис Львович вышел на улицу, держа пальто в руке. Миша видел, как он сел в служебную машину и уехал. Миша чувствовал, что ему хотелось поговорить с этим человеком ещё и ещё, но он не знал, о чём. Вопросов, конкретных вопросов, у него не осталось. От этого тревога только усилилась, а водка, дошедшая до головы, не успокаивала совершенно.

Миша побыл ещё немного, помянул Юлю ещё раз водкой с Володей, взял у Вики номер телефона туристической фирмы, в которой Юля покупала себе поездку в Италию, и поехал домой на такси. Домой он ехать не хотел, но очень при этом хотел переодеться. Когда Миша доехал до дома, голова у него уже начала сильно болеть от неверного количества выпитой водки, душевной усталости и холодного осеннего ветра.

Дома Миша решил сначала принять таблетку от головной боли, потом душ, а потом включить телефон и подумать, что он будет делать дальше.

Миша давно не открывал себе сам дверь и отвык пользоваться ключом. Он зашёл домой. Дома было тихо и никого. Это было совсем странно и непривычно. Днём, в рабочее время, когда в окна падает солнечный свет и лежит квадратами на полу, и при этом в квартире тишина и никого нет, и непонятно, что с этим всем делать; в такой обстановке Миша не был уже давно. Это напомнило ему почему-то то, как он старшеклассником приходил домой, когда родителей ещё не было дома, а брат был у бабушки. Приходил и думал: чем бы заняться? И было дома хорошо и скучно. А теперь Миша пришёл домой днём, и это было странно и как-то нехорошо.

Таблетки от головной боли он не нашёл, потому что попросту не знал, где лежат медикаменты. Он вообще слабо знал, где что лежит дома, и поэтому о каждой мелочи просил Аню. Свои вещи он оставлял по всему дому, но потом на том месте, где оставлял их, не находил. В этом случае он тоже звал Аню. То есть Миша звал Аню часто и по любому поводу.

Голова болела уже очень сильно. Миша включил свой телефон, дозвонился до Ани, быстро сказал, что поминки прошли очень хорошо, что он уже дома и что ему срочно нужно что-то от головы. Потом он выпил таблетку и стал раздеваться, чтобы пойти в душ. На часах было 15:16. «Забавно», – подумал Миша. Он ещё подумал немного и решил сегодня на работу не ехать. Это было непростое решение, но Миша его принял и совсем растерялся, не зная, что делать с оставшимся временем суток.

Он позвонил Валентине. Захотел сделать этот звонок до душа. Валентина сказала своим усыпляющим голосом, что всё очень хорошо, что Лёня устраивает истерику на пустом месте из-за Петрозаводска, и что, возможно, будет Мише звонить, потому что она ему запретить это сделать не может.

Валентина сказала, что абсолютно всё до завтра терпит, и что она всех предупредила, и Мишу никто особенно не ждёт.

Поговорив с Валентиной, он направился в душ, стараясь ни о чём не думать. Однако под душем он подумал о том, что уже соскучился по быстрому, привычному и незаметному скольжению времени и по беглому проживанию дней. Уже третий день шёл невыносимо медленно, запоминался всеми подробностями и был наполнен постоянными, трудными и тягучими переживаниями.

После душа он помаялся немного, чувствуя зудящую потребность что-то делать или кому-то позвонить, что-то выяснить или, наоборот, дать какие-то указания. Но вместо этого Миша неожиданно для себя пошёл в спальню, лёг на кровать прямо поверх покрывала и в халате, и быстро и очень глубоко ушёл в невнятный и ватный дневной сон. Такой сон, который может навалиться на двадцать минут, а кажется, что спал ты несколько часов. Такой сон облегчения не приносит, путает и ломает ощущение времени суток и сбивает ночной сон. Но такой дневной сон, если наваливается, то он непреодолим, а стало быть, необходим совершенно.

Миша, засыпая, думал, что поспит совсем немножко. Но он заснул, и день для него моментально закончился. Миша спал крепко. Он лежал на животе, растекшись по кровати в необычной для себя позе, и спал, расслабившись до такой степени, что не слышал, как пришли дети с няней, как пришла Аня и как он сам громко храпит.

Миша не любил спать не в ночное время. Он старался этого не делать. Он не спал в самолётах, даже когда летел долго. Он знал про себя, что после дневного или неудобного сидячего сна он долго не может прийти в себя, туго соображает, часто бывает раздражителен и в плохом настроении. Когда Миша, обычно в пятницу вечером, а потом полночи с пятницы на субботу, общался с друзьями и сам себе выдавал санкцию на то, что можно выпить нормально и не особенно держать себя в руках, даже после таких ночных приключений он подолгу не спал и выходные проводил в полусне или в дремоте, но не в постели. Миша приучил себя спать ночью. Это было важным условием для той эффективной и целеустремлённой жизни, которой он жил в последнее время.

Быть во всём продуманным и идеально строгим Миша не хотел. Он был уверен, что в продуманности всегда есть много показного, как для окружающих, так и для самого себя. Мише нравилось быть весёлым, живым, общительным, компанейским, но обязательно со стержнем, и чтобы весёлость и общительность не мешали главному и основному, а ещё не заставляли врать и не отнимали слишком много сил и времени. Так что более-менее стабильный ночной сон Миша считал одним из основных и легко выполнимых условий той жизни, которой он старался жить. К тому же бессонные ночи Мише всегда напоминали те фрагменты и периоды его жизни, когда он спать просто не мог, когда он проводил ночи без сна, терзаемый, к примеру, невыносимым незнанием, как жить дальше и зачем вообще что-то делать. Или не спал, разрываемый любовью на куски. Так что спокойный ночной сон был для Миши первейшей составляющей и признаком того, что всё идёт хорошо. Миша только иногда позволял себе засидеться за полночь у компьютера за творческими фантазиями или просто за написанием писем. Миша очень любил чувствовать себя выспавшимся и бодрым. Поэтому даже во время отдыха и путешествий он почти всегда ложился спать не поздно, а вставал рано.

А ещё Миша очень боялся заснуть за рулём. Когда ему было шестнадцать лет, он с отцом, дядей и братом Димой попал в сильную аварию. Они поехали тогда летом на рыбалку на пару дней. Поехали далеко, больше чем за сто километров от города. Две ночи спали в палатках, точнее, почти не спали, спал только Дима, а остальные «мужики» рыбачили. На обратном пути Мишин дядя, отцовский родной брат, уснул за рулём, и они здорово разбились.

Миша и Дима сидели сзади в старой дядиной машине. Пока тряслись по полям и каким-то просёлкам, отец и дядя всё время говорили и ехали медленно. А потом выехали на пусть старую и плохую, но асфальтовую дорогу. Дима тут же уснул, Миша тоже задремал. Дорога становилась лучше, ехали быстрее, отец и дядя говорить перестали, вечерело, Мишины глаза стали закрываться, а голова то падала на грудь, то закидывалась назад. На какой-то ямке машину тряхнуло, Мишина голова мотанулась сильнее обычного, и он открыл глаза. Миша увидел, что отец навалился на дверцу и спит, машина едет быстро, а дядя держится за руль крепко, но голова его наклонилась вперёд, и он приоткрытыми глазами на дорогу не смотрит, а уставился куда-то на панель приборов. Шумел двигатель, но Мише казалось, что царит мёртвая тишина. И в это время дорога стала уходить затяжным поворотом вправо, а их машина как ехала прямо, так и ехала с прежней скоростью. Миша оцепенел, дыхание его остановилось. Он видел только склонённую голову, приоткрытые незрячие глаза и руки, крепко держащие руль.

– Дя-дя-а-а Ига-а-а-рь!… – заорал Миша. – Па-а-п-а-а!

Дядя Игорь вздрогнул, завизжали тормоза, но было поздно. Миша упал на спящего Диму и закрыл глаза. Ему казалось, что их било и переворачивало очень долго. В той аварии сильнее всех пострадал отец, Миша сломал руку, дядя Игорь сильно разбил лицо, Дима только испугался. Отец долго лежал потом в больнице. С тех пор Миша, не выспавшийся, на дальние расстояния не ездил и не мог спать рядом с водителем. Он ловил себя на том, что всегда присматривает за тем, кто за рулём. В общем, хороший ночной сон был для Миши ещё и результатом долгой, успешной работы и признаком появившегося жизненного опыта.