Владимир Шинкарев - Конец митьков Страница 36

В большом мире людьми двигает стремление облагодетельствовать человечество. Маленький мир далек от таких высоких материй. У его обитателей стремление одно — как-нибудь прожить, не испытывая чувство голода.

Ну, пожалуй, если «маленький» — в смысле для избранных, малодоступный. Не будем сортировать всю деятельность человечества, но если говорить о культуре, то в маленьком мире действуют самые знаменитые и высокооплачиваемые люди: даже не автор, а исполнитель каких-нибудь «Кирпичиков», изобретатели фасона брюк, артисты кино, футболисты и теннисисты — движимые стремлением посытнее прожить. В маленьком мире идет передача «Аншлаг» (реклама: «„Аншлаг“ посмотрел — как меду наелся»), там поет... да не буду я перечислять, любой, сколько бы нос не воротил, обитателей маленького мира знает. (Следует обратить внимание, что звезды маленького мира — только статисты, марионетки в руках продюсеров. Не автор и не исполнитель, а продюсер «Кирпичиков» является хозяином маленького мира.)

Обитателей большого, общедоступного мира не знают — ни психов, движимых стремлением облагодетельствовать человечество, ни нормальных талантливых и бездарных художников, философов, писателей, поэтов, — нигде о них не слыхать, кроме как в их узком кругу. Живопись для маленького мира совсем никчемное занятие. Разве что после смерти, при наличии пикантной биографии, художника с помпой перезахоранивают на шикарное кладбище маленького мира — как Ван Гога, Модильяни, — подобных сентиментальных мифов было много в XX веке. А чтобы живой художник стал полноправным обитателем маленького мира — почти невероятно. У Никаса Сафронова есть шанс. В мировом масштабе пробился Уорхол, примечательный тем, что он еще и хороший художник. Впрочем, Уорхол умер в 1987-м, а в те времена еще возможно было принадлежать и большому и малому миру — таковы были английские вокально-инструментальные ансамбли, Высоцкий, режиссер Кустурица или писатель Лимонов. Теперь так уже не бывает. Большой мир — или маленький, а между ними душный предбанник.

Многие обитатели большого мира демонстрируют явное нежелание вдруг оказаться в маленьком (как Лао-цзы, мечтавший жить потаенно и не иметь имени, — и ведь это когда было! Когда маленький мир не был тем адом, что сейчас. А точнее, тогда не так все было и устроено, тогда индийские поп-музыканты принадлежали к касте неприкасаемых, а неграмотные итальянские крестьяне знали наизусть Данте). Хотят сохранить свою идентичность — или гордые очень, или пугаются грызни в предбаннике маленького мира, где миллионы терпят муки за шанс когда-нибудь прорваться в этот ад.

Наивное и высокопарное рассуждение, понимаю, но с его помощью быстрее всего объяснить Митино стремление: нужно прорываться в маленький мир. Обитателем маленького мира быть лучше, чем политиком. Можно уже и не делать ничего, просто присутствовать в медийном пространстве, являя собой образец персонажа — улыбаться, пошутить как-нибудь, помахать рукой, высказаться по поводу наступающего праздника. Митя все это может делать не хуже других, а сверх того, он колоритен, носит тельняшку и троекратно целуется.

Однажды в Чебоксарах, 2006 год, на каком-то юмористическом юбилее Чапаева я был свидетелем мимолетной встречи Дмитрия Шагина с Яном Арлазоровым и Ефимом Шифриным — чудовищно серьезными, испускающими лучи мрака обитателями маленького мира. Митя учуял, что нельзя кидаться с поцелуями, поздоровался уверенно, но сдержанно, намекая на упрек: отчего ж вы, ребята, не хотите потесниться, я же ваш?

Они хоть и не как равному, но кивнули в ответ. Митя приободрился и гордо вскинулся. Он был на пороге маленького мира. Паспорт этого мира — индекс узнаваемости имени — уже есть, бренд есть, осталось подтянуть общую культуру.

Эта митьковская культура, уровень Митиного мес-седжа, что ли, тот дух, что восторжествовал во всех Ми-тиных интервью, на всех публичных мероприятиях, выставках, — больше всего напоминает телепередачу «Поле Чудес» (где ныне усохла до минимального размера первоначальная суть игры — угадывание букв и слов). Дарят какие-то самоделки, халаты, тельняшки, продукты, перечисляют утомительные анкетные данные, поют частушки и передают привет семье. Ведущий очумело-восторженно застывает в дареном тулупе, вялое сюсюканье с детишками... Нет, уж лучше «ура» кричать с поднятой ногой. Не хочу подрезать Мите крылья, но, боюсь, ему трудновато будет подняться до уровня «Аншлага» — там хоть шутка-юмор, переодевание, буффонада, все быстро, словоохотливо.

Митина ошибка или даже трагедия в том, что ему хочется оставаться и в большом мире — он оттуда родом, там остались знакомые, там в ходу не пресный индекс узнаваемости имени, а фимиам хорошей очистки. Когда я хвалил его за тонкое замечание, он с неожиданным ожесточением вскидывался: «А ты думал, я уже совсем дурак, да? Ничего не понимаю?» — в нем бродила тоска, что не хвалят, уже не воспринимают всерьез в большом мире. Сам Митя видит себя особо выдающимся представителем большого мира, перед которым сдался, распахнул свои неприступные ворота и маленький мир; в числе прочего он позиционирует себя преемником художников арефьевского крута — в своей ставке Митя отвел комнату под их постоянную экспозицию. Это ему в зачет, конечно, но... Когда я пришел в Митину ставку в последний раз и, прощаясь, смотрел на картины Васми и Владимира Шагина — они там как пленники. Как и Митины картины конца 70-х.

Если в ступоре митьковского «Поля Чудес» появляется эстетика — это, конечно, оказывается гламур, официальный стиль маленького мира. Митя, сильно ругая гламур (даже саммит антигламурный созвал), имеет в виду нечто женственное в стиле «модерн», гладкое, лощеное. Такой подвид Митя желал бы потеснить из маленького мира: хорошие братки должны любить гламур братский, улыбчатый, с грязнотцой. Еще более отвечающий признакам гламура: яркий, незамысловатый, сладкий и поглядите, какой хороший.

Татьяна Москвина в своей статье «Фюрер красоты» сосредоточена в основном на этом подвиде, будто пишет критическую статью про Митину нынешнюю живопись, поэзию и общественную деятельность:

Гламур можно было бы назвать демоническим двойником красоты, и это подметил еще Владимир Набоков в двадцатых годах XX века, обозвав рекламную семейку на плакате «стайкой демонов» и заметив со своей несносной проницательностью, что стайка эта занимается «скверным подражанием добру».

Нетрудно представить себе, что именно увидел писатель. Такой плакатик может ныне висеть в каком-нибудь немецком музее, символизируя старые добрые времена. Немецкая семья за столом: розовощекий малыш, малышка в нарядном платьице, белокурая мамаша и папаша в старых добрых усах, на столе какое-нибудь печеньице или какао настоящего немецкого качества. Счастливая семья за столом — разве это не добро? Что делает эту картинку «скверным подражанием», где изъян, в чем скверна?

Между тем, скверна есть, она есть всегда, это родовая скверна гламура, в каких годах мы бы его ни отыскали. Все слишком, чрезмерно, чересчур, напоказ. Слишком рассыпчаты неправдоподобно одинаковые кудри девочки, чересчур сияют голубые глаза мальчика, чересчур сладко улыбается мамаша, вся мизансцена сделана очевидно, преувеличенно напоказ. Это декорация, маскировка, занавес, скрывающий какую-то гадость. Эти твари под видом людей собрались, чтобы людей провести, обмануть, вот и подражают изо всех сил чрезмерно и лживо, чуждым формам поведения... и никогда, нигде, ни в каком уголке своем гламур не сможет потерять главные свойства — лживость и приторность. Видимо, это его сущностные свойства.

48. Уже вторая ставка

Еще до появления второй ставки ушел из «Митьков» Вася Голубев. Сразу после ее получения ушел Флоренский с Олей (описав мне момент принятия решения: «Я зашел в новую ставку, осмотрел вторую по величине комнату — ясно, что первую займет Митя, — и понял, что не стоит она того, чтобы и дальше позориться»).

Несколько слов о том, откуда взялась вторая ставка. В 2004 году непонятные богатые люди захотели себе первую, еще от Собчака, ставку на улице Правды: «Если эта улица будет таким новым Арбатом, то митькам в этом мире чистогана места не будет. Кто-то заплатит — или уже заплатил — за это помещение хорошие деньги» (Д. Шагин. «Вечерний Петербург», 16.04.2004 г.). Много дал Митя горьких интервью про то, как митькам нет места в мире чистогана, и я давал (не имея, впрочем, места не только в мире чистогана, но и в митьковской ставке), и даже моя жена. Непонятным богатым людям эти интервью были по барабану, все протесты общественности были в их глазах словно муравьиное беганье. Начались суды, дело шло к выселению. Мите от тревоги сильно взгрустнулось, даже характер изменился. Если бы я попросил, он бы мне не только ключ от помещения общего пользования, он бы мне и комнату в ставке дал, хоть две, — да какой смысл? Уже вещи надо паковать...