Андрей Аствацатуров - Скунскамера Страница 36

— И еще, что, может быть, это все экстрасексы виноваты.

— Кто-о виноват? — поднял брови папа.

— Экстрасексы… — неуверенно повторил я.

— А, — иронически усмехнулся он. — Экстрасенсы, наверное?

— Ага…

— «Ага», сынок, в Батуми баню держал. Интеллигентные люди говорят «да».

— Да.

— Ты вот, кстати, зря так… — серьезно сказала отцу мама. — Тут Ольга Ефимовна недавно рассказывала… У нее колено разболелось…

— И что? При чем тут колено Ольги Ефимовны?

— Ну вот, дай рассказать. Она — к одному врачу, к другому, куда только ни ходила. Все лекарства перепробовала — ничего не помогает. Колено болит и болит. А тут ей посоветовали к экстрасенсу обратиться. Пришла. Этот экстрасенс усадил ее перед собой и смотрит внимательно на колено. И, представляешь, колено, говорит, теплым становится. Ольга Ефимовна рассказывает. Я, говорит, член партии, материалист. Но колено-то нагревается от одного взгляда.

— Ясно, — перебил ее папа. — Значит, этот экстрасенс, который Ольгу Ефимовну лечил, в их убортресте побывал. Захотелось ему, чтобы у Андрюши в школе спички висели на потолке.

— Нет, но я имела в виду….

— Слушай, — папа уже обратился ко мне. — Ты доел? Чай попил? Иди-ка лучше музыкой позанимайся! Нечего тут балбесничать!

Я встал, сказал «спасибо» и поплелся к пианино, которое за два года мне уже надоело.

Снова за гаражами

Через два дня мы, «гвардейцы кардинала», снова встретились за гаражами. Дул холодный ветер. Под ногами сердито шуршали опавшие листья. Старостин в тот день не смог написать контрольную по русскому языку. Нам задали просклонять в творительном падеже сложные числительные: 13, 15, 23. У Старостина получилось «тринадцатютями», «пятнадцатютями» «двадцатьюмитрями», и ему вкатили двойку. Но вид у него в тот день все равно был очень довольный. Мы радовались нашей первой победе.

Старостин поздравил нас с удачным завершением операции «Сортир» и сообщил, что всех представит к награде. Нам троим он пообещал медали, а себе — орден. — Голосуем! Кто за?

— Как на пионерском собрании, — скривился Барсуков.

— А почему это нам медали, а тебе одному — орден? — недовольно спросил Скачков.

— Как это? — удивился Старостин. — Я все придумал, я спички подбрасывал. Ты ведь только надпись написал. А Барсук с Аствацем вообще на шухере стояли и все. Барсук, скажи!

— Ладно! — махнул рукой Барсуков. — Пусть у Мишки орден будет.

— Кто за? — снова спросил Старостин.

Мы с Барсуковым подняли вверх руки. Скачков сказал, что он не против, но воздерживается.

— Большинством голосов принято! — торжественно объявил Старостин и взялся за портфель. — Пошли, пацаны, по домам. Собрание объявляю закрытым.

— Погоди, — серьезно остановил его Барсуков. — У нас с Антохой есть один план.

Старостин наклонил голову.

— Какой?

— Стырить у Зайца портфель и спрятать его куда-нибудь, чтоб она не нашла.

— Может, не надо? — попросил я.

— Идея суперская! — восхитился Старостин. — Завтра и стырим. Так ей и надо, дуре!

— Завтра опасно, — рассудительно заметил Скачков. — Пусть пройдет две недели.

— Ладно! — поддержал Старостин. — Это будет наше дело номер два. Операция называется «Заячий портфель»! А то она такая наглая ходит, а Скачку замечание тогда вкатили.

Небольшое отступление

Мой опус еще не закончился, дорогие читатели, и вам еще предстоит прочитать про «Операцию № 2», но я уже снова предвижу недовольные лица критиков.

— Бессюжетно! — скажут они мне.

Да ладно…

— Рыхлая композиция!

Да, рыхлая… Ну так что ж? Встаньте к зеркалу боком и присмотритесь. У многих из вас тоже, как говорится, обнаружится «рыхлая композиция».

Или… нет… не будем переходить на личности…

Просто оглянитесь вокруг…

Я вот смотрю из окна дома номер девять. Типовые постройки, укрывшие здание метро, торговые павильоны, овал стадиона, срезанный зданием бассейна, водонапорная башня, две трубы, парк…

Да тут вообще нет никакой композиции… даже самой рыхлой…

Или вот:

— Автор злоупотребляет однотипными сценами допросов, которым подвергают детей.

В самую точку.

Спорить не стану.

Злоупотребляю и буду в этом упорствовать.

— А что, неужели в нашей жизни нет ничего другого? — оживим немного нашего критика.

Почему нет? Много чего есть…

Есть красные колеса, остановка в пустыне, есть письма римскому другу и турецкому султану, есть тендерные исследования и гранты, есть нефть и есть газ, есть офисные работники, принимающие таблетки, и охваченные сомнением мистические библиотекари, есть степные боги, есть нефтяные венеры и священные монстры, есть журавли и есть карлики, есть сказки про людей и не про людей, есть… словом, всего не упомнишь.

Но на самом деле, в глубине всего этого, существует только она — сцена допроса, приправленная дурно пахнущими идеалами и липким страхом. А все события, коими так богата наша жизнь, — всего лишь ее безнадежные отражения. Даже наш разговор с вами: ваши вопросы и мои ответы.

Оглянитесь еще раз и убедитесь. Все вокруг друг друга допрашивают. Учителя — детей, родители — учителей, дети, когда вырастают, — родителей, начальники — подчиненных, подчиненные — своих подчиненных, жены — мужей, мужья — жен, вахтеры — посетителей, гардеробщики — публику, покупатели — продавцов, пассажиры — водителей, контролеры — пассажиров, и только президента никто не допрашивает, а милиция допрашивает всех.

Заяц

Инна Заяц, которой «гвардейцы кардинала» решили отомстить, появилась в нашем классе всего год назад. Помню, я пришел домой и объявил родителям, что у нас теперь в классе есть новенькая — Инна Заяц. На это папа рассмеялся и сказал, что у Инны — подозрительно русская фамилия. Что он имел в виду, я, честно говоря, не понял. Но мама сделала ему замечание, чтобы он прекратил «свои антисемитские выходки» и не морочил ребенку голову.

— Нет, Верочка, ну в самом деле, — оправдывался папа. — Есть такие фамилии — подозрительно русские. Например, Заяц, Волк, Школьник, Учитель, Кремень.

— Что тут такого подозрительного? — спросил я.

— Шучу, шучу, — смутившись, пояснил папа, встретив мамин недовольный взгляд. — Ты же знаешь, что шучу.

Инне очень подходила фамилия «Заяц», потому что она, в самом деле, была очень похожа на большого щекастого зайца, вставшего на задние лапы. На зайца, которому на голову черным ковшиком ручкой назад надели засаленную прическу, собранную в коротенький хвостик. На узком лбу густо собирались складки, когда Заяц, ровно сидя за партой, выполняла задания или слушала учителей. Глаза строго двустволкой смотрели вперед, то сжимаясь, то разжимаясь как по команде.

Иногда, это случалось редко, когда Заяц получала четверку или тройку, она посреди тишины урока вдруг принималась по-птичьи трясти головой и выдавливать то ли изо рта, то ли из носа тихий хлюпающий плач. Родители троечников считали, что Инна Заяц выревывает себе пятерки, но это они так говорили от зависти. Заяц была самой настоящей отличницей. Она всегда все выучивала, все знала и на контрольных аккуратно ладонью-лодочкой прикрывала свою тетрадь — чтобы никто не списал.

— Лучше всех в нашем классе учится Инна Заяц, — докладывала она на пионерском собрании. — Но у Инны Заяц за последний месяц две четверки. Это — много.

— Дура! — бесился Старостин.

Инну Заяц не любили. Сначала даже часто дразнили, обзывали «крысой» и «зубрилкой». Потом к ней постепенно привыкли и перестали цепляться. Кто-то из девчонок с ней даже подружился.

Олимпийский мишка

В четвертом классе Инна Заяц сочинила песню про Московскую Олимпиаду. Об этой Олимпиаде говорили тогда все. На политинформации нам сказали, что спортсмены серьезно готовятся к выступлениям и что в Москве строится «олимпийская деревня». Помню, мне было немного обидно за слово «деревня», но я все равно радовался. Повсюду поперек улиц и зданий висели праздничные надписи: «ДА ЗДРАВСТВУЕТ ОЛИМПИАДА-80!» Еще мне очень нравилось, что хозяин праздника — игрушечный Олимпийский мишка. Я, конечно, знал, что самый главный у нас в стране — дорогой Леонид Ильич Брежнев и что на самом деле это он за все отвечает, но думать хотелось почему-то именно об Олимпийском мишке. По радио, в передаче «Пионерская зорька», ведущий однажды сказал, что после Олимпиады мишку отправят обратно в лес. Мне сделалось грустно и захотелось, чтобы мишка остался с нами навсегда.

Мишку продавали во всех магазинах, он улыбался с этикеток на бутылках и банках. Его рисовали на ручках, карандашах и подарочных коробках. И это было здорово! Настоящий праздник! Даже лучше всякого там Нового года. Правда, родители совершенно не разделяли моих восторгов. Папа говорил, что у моего мишки — рожа дебильная и вдобавок наглая. А мама — что все вещи, на которых есть мишка, продают дороже на пятнадцать процентов.