Александр Кабаков - Старик и ангел Страница 36

— Я из обычной больницы, — с некоторой обидой, хотя сам себя давно считал алкоголиком и сумасшедшим, возразил Кузнецов, — из кардиологии, у меня инфаркт был. Но я не мог там оставаться. Видите ли…

— Все я видю, — злобно перебила его старуха. — Видю, что в ментовку тебя надо сдать, потому что ты дурак психиатрический и пальто украл. Вот мне черножопенькие помогут, повяжем тебя, а шофер на посту остановится… Деньги есть? Давай за проезд пятьдесят рублей, чего расселся?!

Профессор суетливо обхлопал карманы и вытащил сотню, а заодно небольшой пучок тысячных и даже пару красненьких пятитысячных — вероятно, все это были подотчетные, которыми снабдил казенное пальто перед выдачей его разрабатываемому гражданину Кузнецову полковник Михайлов.

Лицо бабки окаменело, она уставилась в окно и сомкнула губы, будто их намазали непреодолимым клеем «Момент».

Тем временем из-за плеча Кузнецова протянулась рука шофера, изгибающаяся противоестественным образом и напоминающая потому толстую змею, безошибочно на ощупь выдернула сотню и через секунду вернулась с горстью металлической сдачи, которую профессор, естественно, рассыпал по полу.

Тут старуха не выдержала. Мгновенно, проползая под сиденьями и распихивая ноги восточных мужчин, не прекращавших телефонные разговоры ни на секунду, она собрала все монеты, ссыпала их в подставленные ковшиком ладони Сергея Григорьевича и заговорила, близко склоняясь к нему всеми своими морщинами.

— Слушай, дед, я тебе предложение исделаю, — старуха не то чтобы шептала, но слов ее никак не мог услышать никто, кроме профессора. — В этом манте тебя сразу, как на конечную приедем, мусора заметут, тут такие не ездиют. Лучше давай сейчас сойдем у Стройдвора, пойдем ко мне. Я тебе полный кустюм дам из гуманитарки, я ее от лица общественности делю, потом покормлю, у меня и картошка есть, и ногу куриную отварю, а ты мне вот столько — с этими словами она выдернула из пучка несколько тысячных — заплотишь, не обеднеешь, и иди себе, если захочешь… А то поживи на воле, покуда ищут тебя. Тебя ж ищут, скажешь нет?

Кузнецов, не поняв половину в словах энергичной бабки, вяло кивнул. Тут же ведьма заорала нечеловеческим голосом: «У Стройдвора останови!» — и машина встала как вкопанная, так что пыль еще не улеглась, когда профессор и его новая дама вылезли через неудобные двери…

Водка у старухи была казенная, не самогон, отвратительного вкуса, с отчетливым запахом ацетона и странным названием «Семен Семеныч». Картошка тоже была из магазина, а не с грядки. О зеленоватой куриной ноге, сваренной почему-то без соли, и говорить было нечего — несомненно, обладатели таких ног были выращены не ближе Средних Штатов.

Такой простой обед вдвоем, в особенности три рюмки именной водки, подействовал на избалованного больничным столом и утомленного впечатлениями профессора оглушающе. Уже переодетый в бабкину «гуманитарку» — джинсовую куртку мешком и джинсы с какого-то баскетболиста, которые пришлось подвернуть почти до колен, — он повалился на отдающую затхлым кровать… И не то чтобы задремал, но несколько утратил способность ясно воспринимать действительность.

Между тем бабка, прибирая со стола, непрерывно рассказывала ему о жизни, в которую он свалился, как парашютист в коровник, — на краю сознания всплыл анекдот древних времен.

— …А три года назад у нас здесь, на Стройдворе — ну, поселок так называется, Стройдвор, — было здесь землетрясение. У нас, конечно, зона не такая, не сисмичная, но они тогда что придумали? Они построили шоссе, ты понял, Григорич? И ночью открыли по нему всю движению сразу, все эти лимузимы пошли, бэмэвэ и мирсидезы… И фуры, конечно. Ну, нас и тряхнуло. У кого дома были кирпичные, те враз рассыпались, кирпич-то новый, слабый. А у кого остались деревянные, как мой, тем ничего, только перекос дали и наличники попадали… Но много пострадало народу. Кого телевизором придавило, кого холодильником — еле вытащили спасатели. Через два дома от меня газовую трубу прорвало, ну, пожар, как положено… И, понятное дело, интернеционал пропал…

— Интернет? — переспросил полусонный Сергей Григорьевич.

— Я ж и говорю, интернеционал всюду поломался, ни письмо написать, ни известия узнать — ничего невозможно. Вот тогда и пошла к нам гуманитарка, из города, даже из-за границы — вот они молодцы, сами там с хлеба на воду живут, кругом цунамы, а нам помогли сильно. И одежа, и бумага сральная, и еда в банках… Грех жаловаться, теперь хорошо живем, никогда так не жили…

— А шоссе какое построили? Которое в трубу сгибается? — спросил Кузнецов, уже засыпая настоящим, крепким сном.

Реакция оказалась такой бурной, что он едва не свалился с пахучего ложа. Старуха что-то уронила с грохотом, подскочила к кровати, зажала Сергею Григорьевичу рот рукой в несмытом жире и зашептала еле слышно.

— Молчи! Если об этом говорить, гуманитарка кончится, — шипела бабка, — и дома наши не снесут, и новые не построят, которые обещали… Ничего ни в какую трубу не сворачивается, понял? Ты вот профессор, а глупый. Как может дорога в трубу сворачиваться? Хочешь, потом пойдем, я тебе ее покажу, дорога как дорога, только ремонт на ней все время делают…

Она оглянулась, хотя дом был пуст, только кошки и собаки бродили по кухне, то и дело пристраиваясь для своих туалетных дел то к ножке стола, то к углу стиралки.

— А теперь они водопровод перекладывают, понял? — уже почти беззвучно, тяжело дыша перевариваемой едой в ухо Кузнецова, сообщила бабка. — И как трубы-то прорвет, так и у нас цунамы будут, и гуманитарка тогда пойдет — только живи, горя не знай…

Изумленный и, как обычно, подозревающий себя в безумии профессор Кузнецов слушал-слушал, да и заснул окончательно.

Разбудила его хозяйка, осторожно дергая за ухо.

— Ты живой? — тревожно осведомилась она. — А то у нас-то ведь больницы нет, случись чего — что я с тобой делать буду?

Ничего бабке не ответив, Сергей Григорьевич потянулся с дрожью, тут же вскочил с постели, ставшей, кажется, еще более вонючей за время его сна, и прислушался по привычке к внутренним органам.

Органы, как у них стало заведено в последние сутки, были в полной боеспособности. «Чудеса, — подумал Кузнецов, — совершеннейшие чудеса, почище дороги трубочкой. Ведь мне при выписке должны инвалидность назначить как минимум третьей группы, врач говорил. А тут впору…»

И он смущенно прервал мысль, потому что, хотя в комнате никого, принадлежащего к женскому полу, кроме бабки, не было, неприличное в его возрасте желание натянуло джинсы.

И бабка, все заметив, отвернулась и хихикнула.

— Пойду я, — решительно и без предисловий сообщил профессор хозяйке. — Пойду, мне до города надо добраться, домой надо… А то меня моя парижанка из квартиры выпишет как покойника или без вести отсутствующего. Сейчас за деньги кого угодно сделают без вести отсутствующим, да хотя бы и натуральным покойником, но на убийство мадам, конечно, не пойдет…

Несмотря на то что смысл сказанного гостем был смутен, суть старуха уловила точно.

— Ты на шоссе ловить машину не думай, — произнося это, она уже снова суетилась вокруг стола, выставляя недопитую водку, соленые огурцы в импортной банке и нарезанный треугольниками хлеб в глубокой тарелке. — На шоссе никто не остановится, там останавливаться нельзя, там везде гибдэдэ в засаде. А из нашего Стройдвора вообще в город запрещено попутчиков брать, за остановку здесь сразу прав лишают часа на четыре или на пять. Лучше давай мне три штуки… то есть, по-вашему, три тысячи, я пойду к соседу Леониду. У него иномарка «хуйдай» есть, ерюдически чистенькая. Он за эти бабки… короче, за такие деньги тебя до самого дома отвезет. У него и номера городские под сиденьем, в администрации выкупил — в лесок заедет, наши стройдворские снимет, а городские поставит, вот и все. Давай, старый, бабло. Это предложение, от которого ты не можешь отказаться. А пока сядь, полдник у тебя, выпивай спокойно, я быстро обернусь.

Сергей Григорьевич выгреб три тысячи, с удовлетворением отметив, что иудиных денег еще остается порядочно, и, севши к столу, мгновенно хлопнул маленький граненый стаканчик отвратительной водки.

— I’ll come back, — сказала окончательно сдвинувшаяся в сторону Голливуда и молодежной субкультуры старуха и вылетела вон.

А профессор выпил второй стаканчик и тяжело задумался.

Конечно, все происходившее с ним в последнее время было, совершенно ясно, противоестественно затянувшимся сном или бредом безумия. Это подтверждалось и навязчивостью самой мысли о сумасшествии, хотя тут и думать не о чем, если бы не три, по крайней мере, обстоятельства, которые заставляли отнестись к этому бреду серьезно.

Во-первых, из него — из бреда то есть — никак невозможно выбраться. Все усилия приводят только к тому, что он длится и усложняется. Вот попытался сбежать от потустороннего полковника, не то вампира, не то обычного отечественного упыря, временно соблюдающего бескровную диету, — и на2 тебе, старуха появилась. Того гляди Вий объявится в образе главы администрации или Хома на машине «хуйдай». Литературно-мистические познания профессора не были обширны, но достаточны, чтобы понять — все это не более и не менее, чем страшная сказка, в которой собраны самые близкие народу архетипы, воплощения генетически закрепленных кошмаров: чекист, баба-яга, байкеры и покойники, толпящиеся на балу.