Хербьёрг Вассму - Наследство Карны Страница 36

Наконец бабушка опустила ее на землю, и тогда Карна почувствовала головокружение и тошноту, но сумела преодолеть их.

— Один дяденька из Трондхейма настроил нам пианино, — сказала она.

— Замечательно!

— У нас тоже есть такая! — Карна показала на футляр с виолончелью.

— Я знаю.

— Откуда?

— Ту виолончель подарил мне учитель, который научил меня буквам.

— Кто?

— Это долгая история. Мы поговорим об этом потом.

Нет, Карна не потеряла бабушку. Просто бабушка спустилась к ней с чердака.

Карна не думала о том, что после ее встречи с бабушкой всем остальным будет легче подойти и поздороваться с Диной. Но может, так думала Дина?

Вениамин пытался держаться как ни в чем не бывало, словно они виделись совсем недавно. Но по Дине он видел, что и ей нелегко.

После их встречи в Копенгагене прошло шесть лет. И восемнадцать — с тех пор, как она покинула Рейнснес.

Он забыл, какие у нее глаза, какие они большие и светлые. Забыл тени, плавающие в их глубине. Он разволновался. И оттого что он забыл, как она выглядит, ему стало нестерпимо жалко их обоих.

Это удержало его от слез. Ему не хотелось разрыдаться на виду у всего Страндстедета только потому, что его мать соизволила увидеться с ним. От одной мысли о такой возможности у него затвердели губы.

— Здравствуй, Вениамин, — просто сказала она.

Он мог бы спросить у нее, как она перенесла путешествие по морю. Но у него словно замкнулась челюсть. Наверное, она это увидела? Как долго не умирает бешенство мальчика? Как свежо кровоточит детство, хотя ты вырос и теперь тебя зовут доктор Грёнэльв!

Его охватила неприязнь, смешанная с тоской, о которой он, как ему казалось, давно забыл; он взял ее руки в свои и на мгновение сжал их. Ее глаза наполнились слезами, и он подумал: нет, я ничего не забыл. Но ведь тоска и надежда последними оставляют человека.

Анна подготовилась к встрече с Диной, но все-таки чувствовала себя неуверенно. Единственный и последний раз она видела Дину в Иванову ночь в Дюрехавене шесть лет назад. Анна была тогда несчастна и не думала ни о ком, кроме Вениамина. Но несколько писем от Дины помогли ей понять ее.

— Добро пожаловать! Я так рада, что ты приехала! — Она обняла Дину.

Дина отстранила Анну от себя и оглядела ее:

— Ты молодец, Анна! Я в тебе не ошиблась. Вениамин, тебе очень повезло!

Люди слушали, вытянув шеи. Из слов Дины они заключили, что она довольна своей невесткой. Не слишком ли она торопится? Невестки никогда не бывают такими, какими они кажутся с первого взгляда. Но ведь и свекрови тоже! Тем более если эта свекровь — Дина из Рейнснеса и если она не изменилась.

Нет, о жене доктора никто не мог сказать худого слова. Но она трудно сближалась с людьми, хотя и заменяла учителя, когда тот бывал занят. Дети любили ее. Она никогда не прибегала к розгам. И пела в церкви. Так красиво, что даже ангелы могли бы заплакать.

Докторша была слишком изысканная и хрупкая. И никто не видел ее на лугу во время сенокоса. Но было в ней что-то, наверное, в этой докторше, если она нравилась и пробсту, и сопливым ребятишкам. Только вот больно уж она тщедушна, и талия у нее чересчур тонка, так что едва ли в Рейнснесе дождутся наследников.

Однако на пристани об этом не говорили. Упаси Бог! Там люди только слушали и смотрели, пуская слюни, точно новорожденные телята.

Зато потом! Они разбились на группы и за чашкой кофе судачили на эту тему. Тема придала неповторимый вкус печенью и сдобным булочкам. Событие дня было приправлено старыми сплетнями. Словно обычный имбирь заменили щепоткой редкого шафрана.

— Стине, я привезла тебе луковиц и семян! Некоторые из них мне прислал мой знакомый из Голландии!

Радость разгладила смуглое лицо Стине, оно посветлело, словно переродилось. Лишь избранным дано видеть такую красоту, но, раз увидев, они хранят ее, и таким образом она становится бессмертной.

Фома ее видел. И он понимал, что после отъезда Дины, кроме него, мало кто ценил Стине.

И оттого, что Дина не переставала удивляться и переменам в Страндстедете — новым домам, пароходной пристани, — и тому, что они все не поленились приехать сюда, чтобы встретить ее, все стало как будто обычным, и Фома отвечал ей как доброй старой знакомой.

Он принялся рассказывать, что пароход больше не заходит в Рейнснес, а жаль, но в этом виноват прогресс. Андерс кивал, поддакивая Фоме. Он согласен, они всем обязаны Вилфреду Олаисену, этот человек умеет добиваться того, чего хочет.

Дина обещала вернуться в Страндстедет и познакомиться со всеми новшествами поближе. Но сейчас ей хотелось поскорее увидеть Рейнснес, оказаться в синей кухне Олине и вспомнить вкус ее рыбного супа.

Взяв Карну за руку, она по очереди оглядела всех и выразила удивление, что они не исхудали без стряпни Олине.

И тогда Карна в четвертый раз за этот день услыхала музыку моря.

Но папа заметил это и взял ее на руки, хотя она была уже большая. Она уткнулась носом в его сюртук из грубого сукна и снова увидела, как Олине распрямилась, лежа на полу в кухне, и не захотела говорить с ней. И ненадолго день перестал быть таким, каким был до того, как бабушка заговорила об Олине.

Однако взрослых уже занимало другое, и бабушка взяла Андерса под руку.

— Андерс, ты совсем не изменился! Это противоестественно! — И она нежно сказала что-то на чужом языке.

Карна ничего не поняла, и Андерс, конечно, тоже. Тогда бабушка толкнула его в бок, как он обычно толкал Карну.

И, прижавшись к папе и ощущая его тепло, Карна поняла, почему Андерс толкал ее в бок именно так — ему тоже не хватало игр с бабушкой.

Поняла она также, что именно в такие дни и творятся чудеса. О таких днях часто говорила Стине. Они случаются редко. И потому надо быть внимательным, а то не заметишь разницы между этими днями и всеми остальными.

Подумать только, стоило этой незнакомой бабушке приплыть на пароходе, как сразу все изменилось! Все сияли. Видно, они уже забыли, как их огорчило сообщение в газете о приезде бабушки!

Когда лодка приблизилась к берегу, бабушка сняла шляпу с вуалью, ботинки и чулки. Расстегнув жакет и подобрав юбки, она прыгнула в ледяную воду. И одна вытянула лодку с людьми на берег!

Карна была поражена.

— Вот как надо! Вот как принято в Рейнснесе! — воскликнула бабушка, словно все время жила тут, а остальные только что приехали сюда из Берлина. Она пошла босиком по дорожке, посыпанной гравием, а деревья склонялись к ней и махали ветвями.

За бабушкой растянулись все остальные, неся ее вещи. Если она останавливалась, останавливались и они. Последняя остановка была у крыльца.

Бабушка задержалась на мгновение и оправила юбку. Потом обернулась и крикнула, широко раскинув руки:

— Прошу всех в дом! Идемте! Идемте!

И все пришли. Все, кто работал в Рейнснесе. И работники, которые были заняты на полях, и все домочадцы — служанка, Бергльот, Сара. Сперва они смущались. Но потом радость преобразила их. Как и всех остальных.

Карна верила, что после музыки моря главное в жизни — радость. Радость была заразительна, и ее сильные руки дотягивались до всех.

А как изменилась Анна! Она сияла!

Может, дело вовсе не в самой бабушке, а в том, что она так радуется и не скрывает этого. Радуется и возвращению в Рейнснес, и встрече с ними. И главное, что для них это неожиданность.

Может, и они, как Карна, ждали чего-то другого?

Потом все как будто куда-то помчалось, и слишком быстро наступила ночь. Склонив голову, бабушка настраивала виолончель. Прислушивалась. Они с Анной разбирали ноты. Анна сказала, что Карна должна им сыграть.

Но у Карны ничего не получилось. Руки стали ватными, она слышала только громкие удары собственного сердца. Как слышала их весь день.

Она замотала головой, и Анна оставила ее в покое.

Потом бабушка и Анна играли, и Анна пела. У папы на лице было написано все, что он чувствовал. У всех блестели глаза. Андерс достал часы, но даже не взглянул на них.

Достал и очки. Но не надел.

Как же они жили в Рейнснесе до того, как пришла радость?

Как могла эта незнакомая бабушка, приплывшая с пароходом, так все изменить, если даже сама Карна не осмелилась сыграть то, что хорошо знала?

На другое утро бабушка спустилась из спальни в желтом утреннем халате, украшенном несколькими рядами тонкого кружева.

Карна никогда не видела такой красоты, она сложила руки и замерла, чтобы получше рассмотреть бабушкин халат.

— Теперь мне недостает только одного, — сказала бабушка.

— Чего? — спросила Карна, выходя за ней на крыльцо.

— Звона берлинских колоколов.

— В Берлине много церквей?

— Очень! И у каждой свой голос.