Владислав Дорофеев - Выкидыш Страница 36

Притом, что в отношении себя и всего мира немецкое телевидение чрезвычайно познавательно, широко, глобально, разносторонне, информативно, оперативно. Почти идеальное телевидение. Современно по форме, жанровому многообразию, стилистике. И не пошлое. Сильное немецкое телевидение – признак сильного общества, динамичной экономики и демократичной политики.

Немецкое телевидение глобально. Глобальное телевидение – суть стран больших свобод. Много передач документальных, раздвигающих мир. Это и есть начало глобального мышления отдельного немецкого гражданина. Это и есть свидетельство превращения Германии в ведущую страну мира. Много исторических и документальных передач о Германии и мире. Прекрасные возможности осмысления и переосмысления мира и себя в этом мире.

В телевизионных передачах очень много простых людей с улицы. Совсем мало интервью с начальниками от власти. И очень много обсуждений, споров, мысли. В этих разговорных программах бросается в глаза – недоступная или еще неизведанная в России свобода самовыражения участников телевизионного трепа.

Но о России всегда или ничего, или плохо, грязно, чернушно, мутно, и всегда зло, часто с ненавистью, с презрением, как бы испражняясь. Редко покровительственно, предполагаю, что мы годны лишь на то, чтобы поучаться у цивилизованных народов.

И это-то немцы. Впрочем, память побежденного не побеждена. Напротив, у побежденного остается лишь одна победа – память. Память побежденного одерживает победу. В молчании и тишине созревают планы побежденного. И планы эти – месть. Месть не всегда сущностно мстительна, напротив, месть чувственно мстительна.

Но о России не спорят. Все ясно. Потому немецкое телевидение создает весьма своеобразный образ России, не просто нищей, не просто бедной, но и потерявшей чувство собственного достоинства, погрязшей в злости, лжи, воровстве и убогости, лености и беспросветности, страны, которая вырождается стремительнее, чем наступает в Германии весна.

В германской – читай: западноевропейской – общественной интерпретации Россию населяют три человека – Горбачев, Ельцин и абстрактный пьяный нищий-попрошайка, в зависимости от ситуации, либо с балалайкой, либо с автоматом, либо с матрешкой, иногда с крестом. Первая и третья фигуры (особенно третья) – величины постоянные. Ельцин – величина переменная. И ничего не меняется в восприятии миром России. Ничего.

Важно другое. Мир сейчас не заметил бы исчезновения России. Россия никому не нужна. Никому. Сейчас. Будто бы ее и не было. Все бы прошли мимо закрытой двери с надписью – «Россия».

Но это проблема не мира. А России. Потому что Россия самой себе сейчас не нужна. Поэтому и никому не нужна.

Надо остановиться и строить страну. По-настоящему, без дерьмовой борьбы за власть. Строить, исходя из власти национальной идеи.

Человек тот, таков, там и так, как он сам хочет и делает. Так и страны. Не иначе.

Хочется помечтать о мире, который может быть, но которого нет. Сделать шаг, совершить, открыть, найти новую идею, которая поможет сблизить давно и сильно отдалившиеся друг от друга миры. Больше будет понимания, меньше поводов для формальных и сущностных конфликтов. Конечно, гражданские войны случаются даже в единой и стабильной, казалось бы стране. Но ведь меньше и реже, нежели межнациональные и межгосударственные войны, причины которых чаще бессмысленны, как распри между католичеством и православием.

Ненавижу. Ненавижу Европу, Запад, западную цивилизацию.

040499. У них свершилось.

Сегодня Пасха у католиков и протестантов.

Ночью мы пошли по храмам.

По ошибке забрели сначала в храм протестантский, тот самый Святого Гереона. У протестантов все упрощено, даже Христос у них воскресает между 22.30 и 23.00, а не в 24.00, как у других христиан.

Хотя буквально, я бы сказал, формально, они правы, отрицая сложившуюся на протяжении многих столетий практику пасхального богослужения, то есть, отрицая Святое предание христианской Церкви, поскольку день, паче время воскрешения, действительно, условны.

Историк Василий Васильевич Болотов во второй части своих «Лекций по истории древней церкви» (гл. «Споры о времени празднования пасхи»), изданных в 1910 году в Санкт-Петербурге, пишет о том, что «Иисус Христос воскрес» или – 1) «неизвестного числа марта или апреля», или 2) «в воскресенье, следующее за полнолунием первого весеннего месяца», или 3) «16 нисана». И дальше продолжает. – «Для христиан не из иудеев всего естественнее было бы принять первую дату для празднования годовщины. Для человека латинского или греческого происхождения совершать годовой праздник воскресения Христова 16 нисана было столь же неестественно… Еврейский лунный год знаком лишь евреям. Эта неестественность увеличивается еще более от того, что 16 нисана расходилось с еженедельным празднованием воскресения…». – Поэтому для христиан из язычников было логичным принять за основу вторую дату. Притом, что «для христиан из иудеев столь же естественно было бы совершать ежегодный праздник воскресения 16 нисана, в виду того, что этот праздник падает на столь знаменательное время в праздничном еврейском круге». Кстати, по свидетельству Болотова, «Константин Великий очень сильно вооружался против обычая праздновать Пасху по примеру иудеев. Иудеи могут сказать, говорил он, что христиане даже важнейшего своего праздника не могут отпраздновать, не отрешившись от иудейского обычая… Во всяком случае, неприлично следовать этому богоубийственному народу».

В конечном итоге, несмотря на то, что западная и восточная Церкви разошлись на григорианский и юлианский календари, принцип исчисления Пасхи, а главное, время празднования Пасхи, начиная с Никейского собора 4 века, остаются неизменными.

Съели по облатке, которую дают у протестантов и католиков по случаю воскрешения Христа. То есть нас причастили. Но протестантское причастие не было ошибкой. Я разделил радость вместе с братьями-христианами. Хотя и вынужденно покаюсь в том на будущей исповеди.

Протестантизм не может быть ошибкой, ложью, глупостью или недоумением. Не могут ошибаться в вере четыреста миллионов человек. Протестантизм имеет столько же прав на жизнь и человек на веру в нем, сколько же и православие и человек в нем. Благословение на том, что существует. Даже на глупости.

Потом мы пошли в Dom.

В Dom очень много людей, те, кому не хватило места, стояли, сидели на стульчиках, на каменных ступенях.

Камень в Dom невероятно холодный. И это даже не холод камня.

Это – холод небес, это – холод истинного слова, не оставляющего надежд человеку помимо его дел и помыслов. Это – холод столетий, многовековой холод спрессованных грехов, страданий и трагедий, разочарования, жертвенности и восторга, откровения и истины, мудрости и одиночества, холод неба и холод ночи, холод боли и холод раскаяния. Вошли и мы и слились с каменным Dom и долгими столетиями его жизни.

Поет детский хор. Ангелы в белых одеждах. Ангелы поют на немецком и латыни.

Служба на немецком, отдельные куски службы на латыни.

Великое молитвенное состояние. Уже близко к полуночи. Закрываю глаза, душа парит, летает радостно, как голубка, вертится в восходящих к небу волнах молитвы и благодарения Господу, исходящих от окружающих меня людей. Я почти физически вижу внутренним зрением голубые потоки восторга и душевного покоя, льющиеся к небесам и повсюду. И моя душа свободна в них.

Выходит, точнее, восходит, поднимается в деревянную беседку на возвышении настоятель храма, или сам архиепископ, – говорить проповедь. Несколько театрален. Нет в его голосе настоящей боли, уже много лет он играет свою роль. Но играет хорошо, почти незаметна его художественность при исполнении единственной своей роли, которую он успешно тиражирует.

Настоятель в золотой тиаре, остальные служители – в серебряных тиарах.

Близится мгновение истины.

Наконец, полночь. «Cristus ist auferstanden» («Христос воскрес») – возопили радостно прихожане вслед своим пастырям на аналое. И все начали друг другу пожимать руки, поздравлять с воскресением Христа, причем, почти молча. Потом пошли за облатками. Выстроившись в молчаливую очередь к аналою. По внутреннему периметру ходили несколько священников и раздавали круглые лепешки-облатки со словами, «Cristus ist auferstanden». Кто-то становился на колени и открывал рот, в такой рот священник клал облатку сам. Это – причастие!

Но уже не для нас. Это уже будет слишком, два раза подряд совершить конфессиональный грех. Православный не может причащаться у католиков, разве, что перед смертью.

Орган играет не переставая, маленькая сидящая фигурка органиста высоко над полом, за стеклом, в вышине храма, освещенная небольшой лампой.