Николай Бахрошин - Фиолетовый гном Страница 36

Зарекалась ворона говна не клевать, добродушно подсказал Серега.

Это точно, это прямо из жизни, подтвердил Жека.

Выставки? Да какие выставки, избави бог, ни о каких выставках и разговора никогда не было, одни рестораны, продолжал он делиться впечатлениями. В кабаки – как на работу, надоело до чертиков… Самое интересное, после того случая, ну, когда Серега их застукал, так и пропала, как отрезало. Куда делась все-таки, даже интересно? Может, ты знаешь?

Серега пожал плечами. Закурил.

Понятно, в общем. Даже прослеживается определенный системный подход. Муж – для выставок, любовник – для злачных мест. Банальная история про скучающую замужем девочку. За чурбаном-мужем, который и на мизинец не стоит проявленного к нему снисхождения. Вот и нашла того, кто бы ее развлекал…

Все логично. Кто говорит, что женская логика непонятна?

Серега рассказал Жеке про свои сказки.

Жека, как профессионал пера, его тягу к творчеству в целом одобрил. Мозговой оргазм, определил он. Бывает. Случается иногда. В основном от недоперепития алкоголя на почве общей утомленности жизнью и желания ее, проклятую, изменить.

Насмешничал, конечно, зараза. Впрочем, теперь было трудно понять, когда Жека смеется, а когда серьезен. Ехидная полуулыбка стала обычным выражением его лица, заметил Серега. Не сказать, что приятным… Чем-то оно напоминало Сереге Фиолетового гнома. Не того, доброго, детского, про которого он писал сказки, а другого, злого и вредного антигнома, который почудился однажды в белогорячем видении.

Стареет друг Жека, определил он для себя…

С годами отпечаток прожитых лет на лице все больше напоминает будущую посмертную маску. Это Серега тоже где-то вычитал. Хорошая фраза. Слишком вычурно, конечно, но запоминается…

Потом Серега показал Жеке свою первую сказку. Выждал какое-то время, сам пару раз перечитывал, кое-что правил. Волновался в глубине души. Жека хоть и насмешничал над его прорезавшейся страстью к бумагомаранию, но, прочитав сказку, неожиданно пришел в полный восторг. Мол, я всегда знал, что ты гений, мой Серый брат! Обычный гений! Именно так, от сохи, от станка, из глубины, так сказать, народа, выходит на белый свет настоящая литература…

Насчет народа он, пожалуй, погорячился, народом Серега себя никогда не считал, индивидуализм не дремлет… Но слушать, как его хвалят, Сереге понравилось. Очень теплое чувство возникает внутри, когда слушаешь похвалы самому себе.

В порядке эксперимента Жека прочитал Серегину сказку своей дочке. Ребенок был в восторге. Гом, гом, коень, коень, требовало от Жеки дитя, и приходилось читать ее снова и снова. Удружил Серега со своей сказкой, сетовал Жека.

Скоро по ночам станут сниться его фиолетовые гномы…

Сниться – это еще ничего, главное, чтоб наяву не увидеть, заметил Серега со знанием дела.

Потом он написал еще несколько сказок. Теперь Жека читал своему ребенку целую книжку про Фиолетового гнома. Сверстал на компьютере, распечатал и сшил скрепками.

Жека уверял, что эти сказки обязательно надо печатать. Просто необходимо. Потому что они настоящие. Именно настоящие, утверждал он. Уж ему-то, как молодому отцу, хорошо известно, какую ахинею пишут сейчас для детей. И печатают, что характерно.

Клан, конечно, детские писатели – это особый клан, кормушка богатая, что и говорить.

Вообще не подступишься, там такие волки подъедаются, из-под себя сожрут, но чужого не пустят. Он, как старый шакал пера, несколько раз сталкивался с этой кодлой. Но талантливые вещи все равно могут пробиться. Обязаны!

Жека горячо взялся за дело. Рассылал Серегины рукописи по электронной почте, встречался с редакторами издательств, доказывал и убеждал. Рассказывал Сереге, что хвалят, черти, не отказываются, но и печатать никто не торопится. Тянут резину, жуют сопли и закусывают собственными губами. Клан, чтоб их разорвало и подпрыгнуло! Ну, ничего-ничего, Москва, как известно, тоже не сразу строилась, а по мере поступления инвестиций… Талантливые вещи, Серый брат, пишутся долго, но и издаются не быстро. Надо ждать…

Серега ждал. Сначала ждал с нетерпением, с лихорадочным, азартным волнением, которое он скрывал по привычке, но оно все равно дрожало и билось внутри.

Серега довольно отчетливо представлял себе свою будущую книгу. Броская ламинированная обложка, смешные рисунки на белом фоне и разноцветные, мохнатые, подпрыгивающие от веселья буквы. И бумага, бумага – главное, свежая, хрустящая, пахнущая клеем и типографией…

Постепенно остыл. Все равно ждал, но с изрядной долей самоиронии. Понятно, что не получится, мало у кого получается. Счастливчиков, попавших в издательскую обойму, по пальцам можно пересчитать, Жека правильно говорил.

Но вдруг? Бывает же! Случается иногда. В конце концов, чего только на белом свете не случается…

Когда он перестал ждать? Со временем. Постепенно. Как всегда. Ирония победила.

Как любит говорить Жека, графомания – пожизненное заболевание, но лечится шоковой издательской терапией. Похоже на правду…

Часть V

Телохранитель

Теперь казалось – это было давно. Жил, как хотел, писал сказки и был от этого почти счастлив… Да, последнее время Серега начал все чаще вспоминать свои старые сказки…

Теперь, когда он вторую неделю жил в греческом доме с видом на морское приволье и вкусным запахом хвои, когда нависшие московские проблемы начали в духе закона перспективы мельчать и таять вдали, многое вспоминалось словно само собой.

А что еще делать в таком климатическом раю? Только вспоминать и думать…

Отрок, обдумывающий житье на берегу греческого моря – в этом определенно есть нечто античное, усмехался Серега. Застывшая скульптурность бытия, очередное свидетельство того, что мир меняется медленно, расставаясь с привычными формами туго и неохотно …

Проблемы – проблемами, конечно, куда от них денешься? Обступили, навалились, наехали… Да, сбежал по большому счету… И из Москвы, и от всех сразу. Главная проблема в том, что ему все это осточертело. Обрыдло – так выразительнее.

И как жить дальше? Пятый десяток пошел, сколько ни хорохорься, а все равно – годы… Слишком поздно, увы, чтобы что-то менять, и слишком рано, чтоб подытожить все вялым «так жизнь сложилась», как точкой – конец предложения.

Но сказки вспоминать было все-таки приятно…

Может, Жека виноват с его романом, рассуждал Серега почти серьезно. Испускает, змей, какие-нибудь писательские флюиды, то бишь антинаучные частицы творческой заразы. А он только губами шлепает, глотая их вместе с пивом…

Стоит задуматься о профилактической выдаче пару раз по шее тем, которые больно умные…

Понаедут тут, литераторы! Здоровому капиталисту некуда икрой харкнуть! В конце концов, литература – опиум для ума, почти как религия для народа, только ехиднее. В строительстве уютного, как пуховая перина, капиталистического завтра, господа, избыток воображения следует признать таким же раздражающим фактором, как пачку дрожжей в армейском сортире. С подобными замашками, граждане, мы еще не скоро построим общество идеального потребления, благодушного переваривания и оптимистичного, фонтанирующего испражнения…

А все-таки – было и у него время сказок! Творческий запой, как он его про себя называл, волнующий, как первая любовь несмышленого девственника. Просветление… Больше того, в лесу это было как вспышка, как спичка, зажженная кромешной ночью, мелькнула и погасла, а сказки – это другое. Глубже. Не просто понимание, но и чувство причастности особого рода…

Хорошо ему тогда жилось, вспоминал Серега. Радостно жилось, когда сюжеты сказок сами собой заплетались в голове в причудливые кружева фраз и абзацев, именно радостно, это слово подходит больше других…

Теперь он думал, что это было лучшее время в его жизни. Казалось бы – чего хорошего: брак рассыпался, лучший друг – предал, служебные перспективы – на уровне оператора пластиковой дубинки.

Нет, определенно, лучшее время…

Просто тогда он этого не понимал. Не сберег. Никогда и ничего не берег. Такой уродился. А он, между прочим, никогда насчет себя и не обольщался, что выросло – то выросло, господа идеальные потребители, способные консервировать даже дерьмо из-под себя…

Конечно, если бы он тогда не повстречался с Татьяной, рассуждал Серега, если бы она за уши не втащила его в охрану почти олигарха Шварцмана, сидеть бы ему в своей парфюмерной лавочке и писать сказки. Глядишь, и дописался бы до чего-нибудь стоящего, украсил существование чувством собственной гениальности, что тоже, безусловно, его украшает. Опять – если бы, да кабы, да во рту росли грибы… В сослагательном наклонении все-таки есть изрядная доля обреченности…

Просто судьба распорядилась по-другому, по-своему. Повела, потащила его по жизни, как на буксире по минному полю, щедро подсыпая в кормушку зелени, словно жеребцу в преддверии призовых забегов. Судьба виновата, кто же еще?