Энтони Берджесс - Доктор болен Страница 36

— Я тут таки думаю, — сказал Гарри Стоун, — мозно вон тех двух использовать. — Его печальные задумчивые глаза устремились на спящих сестер. Эдвин сказал:

— Разве клуб сегодня не откроется?

— Сутите? — закричал Гарри Стоун. — После визитов закона? После того, как вы отклюсились, внусив им подозрения? Нам придется на время поглубзе залесь.

— Кажется, я тебя понял, — сказал Лео Стоун. — Одеть и использовать в качестве пары подружек невесты. А он пусть возьмет в руки какую-то палку и следует взади. Типа на коронации.

— Правильно, — подтвердил Гарри Стоун. — Вон та занавеска сгодится. — И действительно, одним концом к багету над окном прикреплена была тонкая, побитая молью, длинная красная как бы фланель.

— Эти девушки, — сказал Эдвин. — Чем они занимаются на самом деле?

— Ну, — сказал Лео Стоун, — знаете, ночной работой. Мы не совсем в курсе, чем именно, по чем-то занимаются вместе. Две хорошие девушки, если узнать их поближе. Мы зовем их Лили и Марлен. — Мать их тем временем жарила какую-то чесночную мешанину и напевала:

Mit blankem Eis und weisscm SchneeWcinachten kommt, juchhe, juchhe![92]

При упоминании о Рождестве она тихо заплакала, роняя слезы на сковородку, думая о Младенце Христе, о свечах, о тихой снежной ночи, о звоне пивных кружек. Лео Стоун сказал:

— Господи Иисусе, чуть-чуть не забыл. Мне ж надо репетировать. Правда, мысль неплохая, на нем испробовать.

— Токо песню? — уточнил Гарри Стоун, протянув трость своему близнецу.

— Только песню. Прочее могу экспромтом. Знаешь: простите за чуточное опоздание, просто от непроходимости пострадал по дороге. И тому подобное. Вполне легко выходит. Свет, — скомандовал он. — Музыка. — Никакой музыки не прозвучало, однако Гарри Стоун включил единственную голую лампочку, отчего в комнате стало не столь уютно. Спящие сестры заворочались, застонали, нахмурились. Лео Стоун запел в старом хриплом стиле кокни:

Каждый вечер мой старикТащится в пивнушку.Пропивать он там привыкКаждую полушку.Когда явится домой,Мне накостыляетДа поднимет хвост трубой,Только черти знают.Крошке Джеку врежетЗа кухонным столом,Дядю Джо зарежетИ тетю Мейбл притом.Дети в койке мирно дышат,Помня, что он затевает.А когда шаги заслышат,Мы все вместе запеваем…

— А теперь, — объявил Гарри Стоун, — мы все хором вступаем. — Лео Стоун пел дальше, исполняя одновременно рудиментарный танец с тростью:

Он все равно, он все равноДостанет их назло.Он ведь просто алкаш,В стельку пьяный.Пузо пивом налилИ хохочет, дебил.Все равно, все равноИх достанет назло.

Тут погас свет, требуя шиллинга; Лео Стоун прыгал тенью на фоне горевшего газа и восклицал, репетируя хор.

— Еда, — объявила Рената. — Мои дорогие, готова еда.

— Надо по голове бритвой пройтись, — возопил Гарри Стоун. — А света нету. Света, света, — стонал он. — Ох, будь все проклято ко всем таки сертям.

Привлеченный запахом практически невидимой еды, шлепнутой Ренатой на четыре тарелки, из-под кровати девушек выполз пес Ниггер, скуля и потягиваясь. Девушки, как в комедии, одновременно перевернулись; почти было видно дрожание бубенчиков в их эскимосских прическах. Они прочно спали. А Ниггер, виляя хвостом на сложный аромат чеснока, томатного соуса, горелого жира, вареных бобов, жареного черствого хлеба, кусочков бекона и тертого сыра, положил бороду на колено Лео Стоуна, как на скрипку, и поднял пылающий обожанием взор. Ругань хозяина и хозяйской сожительницы для него звучала звуками флейт и виол.

— Нету вон у тех у двух в постели каких-нибудь денег на свет? — спросил Гарри Стоун. — На всю распроклятую ночь денег нету. — Стоя у камина, он тыкал вилкой в еду на темной тарелке. — Сто это у них, прости Господи, за работа, с которой денег домой не приносят?

— Им спать, — сказала Рената, — днем время. Деньги сна во время человек не тратит.

— Но сто за работой они занимаются? — настаивал Гарри Стоун.

— Своей матери для работают они, — с гордостью провозгласила Рената, вытирая хлебом тарелку. — Тяжкий труд, мало денег, не сержусь я, однако, если они приносят джина на бутылку одну вечер каждый достаточно. Достаточно, мать ибо я не жестокая.

— СТО ОНИ ДЕЛАЮТ? — рявкнул Гарри Стоун и ткнул вилкой в стену.

— Могут они делать что? — сказала их мать. — Из-за войны жестокой ни образования не имеют они. Мало спикают на языке английском. В Лондоне во время ночное с отзывчивым девушек телом имеется работа для. Деньги шиллинги порой единственные тяжелым трудом мне приносят они.

— Силлинги, — скорбно сказал Гарри Стоун. — Силлинги на свет, на газ, которые ты спускаес на дзин. — Однако он принялся шариться в поисках бритвы, схватил с полки жестяную кружку с холодной водой, потом приказал Эдвину подойти к газовой горелке. Бритье было проделано тщательно, хотя и агенту и пациенту пришлось горбиться над горевшими язычками газа. Милый домашний вечер: две немки-проститутки в постели, их мать зубом цыкает, Лео Стоуна слышно в уборной, Ниггер моет тарелки и сковородку. Эдвин у огня стал гладким, как яйцо. — Прелесть, — сказал, наконец, Гарри Стоун, ощупав пальцами френолога скальп Эдвина. — Дело выгорит нынсе весером, если вы никакой глупости не усюдите.

Глава 23

Из пяти шиллингов у Эдвина остался теперь один четырехпенсовик. Трем мужчинам и псу с одним четырехпенсовиком на всех надо было добраться до кинотеатра на другом конце Лондона. Стало быть, приходилось идти, но казалось, что времени много, сигарет у Эдвина полно. Решили потратить четырехпенсовик на нехитрое угощение для Ниггера. Немножко поспорили, потаращились в окна дешевых мясницких, в конце концов купили костей с ошметками мяса. Ниггер к ним прикасаться не пожелал. Гарри Стоун, суровый лицом, вернул мяснику кости с уничижительными замечаниями насчет их качества, получил назад четырехпенсовик, после чего купил старую рыбью голову у как раз закрывавшегося рыботорговца. Ниггер с ней забавлялся почти всю дорогу.

Восход луны был прекрасен. Шагая на восток, говорили о многих вещах. Законные способы делать деньги: небольшая сигаретная фабрика на подобранных бычках; ночные туры с экскурсоводом для американских туристов; ставка Лео на жеребца; продажа на радиоантенны старых матрасных пружин; домашнее изготовление картофельных чипсов; крем для лица из конского сала; обучение Ниггера трюкам; хиромантия; возвращение Лео на сцену; продажа пыли в качестве нюхательного порошка; продажа идей крупным фирмам (холодильник с задней дверцей, двухголовые спички ради экономии дерева, машинка для щекотки, подача горячей воды в унитазы); депортация Ренаты, после чего две ее дочки работают только на Стоунов; суповой шестипенсовый бар без ограничения хлеба; продажа туристам в Вестминстере миниатюрных значков (по полдайма) с изображением «Золотой лани»[93] в конвертах по девять пенсов; уличное пение под видом слепых и хромых соответственно; знакомство на Кингс-Кросс с одинокими девушками и их отправка на промысел; дорогие ароматические пузырьки, наполненные «Суар де Сток-на-Тренте»; Эдвин в роли голодающего в интермедиях; лечение от курения (негорящие сигареты); торговля телом Лео для извращенцев; добрый честный труд. Старый Лондон: ворота Сити от западного Лада до восточного Олда[94]; Финсбери Филдс, Сент-Олав; Темз-стрит и флитский ров; газовые фонари и угорь в желе; Джек Потрошитель; Суини Тодд[95]; принцы в Тауэре;[96] трудно выкрасть королевские регалии. Классические убийства; старый плут джентльмен; путешествия для расширения кругозора. Ниггер, танцуя, все гнал перед собой рыбью голову, счастливый, как луна в небе.

Именно Ниггер, хоть и не по своей вине, накликал беду, едва не угробив весь вечер. К моменту происшествия он вместе с Эдвином и хозяевами находился от цели приблизительно через улицу. Они добрались до района, уже хорошо известного мировой прессе в качестве сцены расовых беспорядков, любопытно лишенного всякой полиции, с бандами, постоянно торчавшими на углах и в дверях.

— Ну-ка, — сказал Гарри Стоун своим компаньонам, — потисе тут. Нисего не говорите, нисего не делайте. Проблем нам не надо, токо не сегодня.

Эдвин с интересом взглянул на слонявшуюся группу юнцов с обезьяньими лбами, с лицами восковых масок ужасов, одетых и причесанных на самый что ни на есть цивилизованный по контрасту манер. Пиджаки длинные, как британское лето, штаны почти эпохи Второй империи, обувь на высоченных многослойных подметках. Драматически взбитые волосы не балансирует поэтический галстук; галстук вместо этого рудиментарный — простая веревочка. Этот коллективный дендизм, думал Эдвин, — безумный синтез бунтарства и конформизма.