Абилио Эстевес - Спящий мореплаватель Страница 36

Выйдя на прогалину, она останавливается. Ей нужно отдышаться, успокоиться, оглядеться Из-за зеленого мерцания светлячков она уже не различает, где земля, а где небо. Коломба Бесана, к счастью, ведет себя очень тихо, она по-прежнему спит, далекая от леса, от войны и от смерти.

Мария де Мегара снова видит вдали словно вырезанные в ночном небе языки пламени в Ла-Майе. Они кажутся ей с каждым разом все выше, как будто огонь хочет, чтобы его было видно издалека. Этот огонь, подозревает она, должен быть виден уже отовсюду, из Байамо, Мансанильо, Гуантанамо, да что говорить, даже из Кап-Аитьена и Кингстона уже должно быть видно, как горит Ла-Майя и как умирают негры на Большом острове. Ей кажется, что она слышит удары по дереву, удары мачете. Она замирает, пытаясь угадать, кто еще отважился зайти так далеко в лес. Она слышит хруст веток, но трудно различить, действительно ли кто-то рубит их мачете и откуда идет звук. Она не уверена даже в том, животное это или человек. Один он или несколько. Она пригибается, сжимается, бежит, задыхаясь, изо всех сил, одновременно медленно и быстро, и прячется за куст каперс-ника. Она снова поднимает глаза, и ночное небо кажется ей еще более далеким и высоким. Здесь внизу только коротко вспыхивают зеленоватым светом светлячки.

Она решается покинуть укрытие и спускается по осыпающемуся склону. Ее босые ноги зарываются в землю, впиваются в нее, как крюки Младенца из Аточи. Неожиданно она видит маленькую хижину, сложенную из пальмовых стволов. Крыша почти провалилась, и сама хижина, вся перекошенная, с великим трудом удерживается, чтобы не упасть. В ней нет ни дверей, ни окон. Только проемы — один дверной и два оконных. А в них — темнота и тишина. Темнота заброшенной хижины.

Чтобы ободрить саму себя, она говорит или думает: «Здесь никто не живет». Тем не менее она замирает, спрятавшись за старым деревом. Мария де Мегара хочет удостовериться, что в хижине никого нет. Если она пуста, возможно, они смогут провести в ней остаток этой ночи и дождаться следующей, потому что нельзя растрачивать силы впустую, и, кроме того, нужно будет обследовать местность, найти что-нибудь съедобное, гуавы, авокадо, бобы тамаринда, манго, что-нибудь, что вернет ей веру и силы. Поблизости должен быть ручей. Здесь много ручьев, питаемых водой с гор. В ручье можно не только напиться и омыть израненные ноги, израненное, натруженное, потное тело, но и попытаться, и это нужно ей больше всего, смыть боль, и тогда появятся желание и силы двигаться Дальше, продолжить этот непростой путь.

В хижине темнее, чем в лесу. Несмотря на прорехи в крыше из пальмовых листьев, в нее не проникает свет ветра и ночи. Внутри стоит тревожный запах свечей и жженого фитиля. И мертвых животных. Когда глаза привыкают к темноте, Мария де Мегара замечает, что на полу валяются мертвые голуби. Еще она различает столик, на котором стоит фигурка Христа. Это грубо сработанный столик из стеблей дикого тростника, и фигурка тоже грубо сработанная, без рук, вырезанная тупым ножом, кажется, из ветки акации. Она не может понять, черный ли Христос или это в темноте он кажется почерневшим, как будто вымазанным дегтем. Вокруг фигурки — несколько потухших свечей. Она укладывает Коломбу Бесану у ног Христа и сама пытается встать на колени. У нее не получается, и она просто садится тоже у ног Христа и закрывает глаза. Она не молится. Ни по-французски, ни по-испански. Она не помнит молитвы. Она не плачет. Она устала. Сил ей достало лишь на то, чтобы вздохнуть и закрыть глаза. И еще прежде чем они закрылись, она засыпает.

Она просыпается от лая собаки. Она не знает, сколько спала. Еще не рассвело. Хотя возможно, что уже несколько раз рассветало и снова темнело, но во сне она этого не заметила. Она слышит лай собаки и звук, похожий на человеческий голос. Мария де Мегара кладет Христа в подол своей длинной изодранной юбки. Заворачивает его в ткань и крепко завязывает в узел. Берет Коломбу Бесану и выходит из хижины. Лай и звук, похожий на голос, на песню, на что-то, что напоминает песню, доносятся со стороны Сан-Николаса, Сан-Педро или Эль-Посо. Вдруг это голос солдата? Вряд ли, говорит она себе, солдаты не поют.

Так или иначе, она знает, что не может рисковать. И не может терять времени. Поэтому с завязанным в юбку Христом, как следует укутанной Коломбой Бесаной и крепко зажатым в руке мачете, она снова идет по лесу, по нескончаемой лесной ночи, и кажется, что никогда уже не рассветет.

Вскоре, гораздо быстрее, чем она могла себе представить, рядом оказывается собака. Темносерая, грязная, костлявая, с длинными лапами и длинными, как лапы, отвисшими сосцами сука без хвоста и без шерсти принимается невозмутимо ее обнюхивать. Вместе с собакой появляются пять или шесть цесарок. Мария де Мегара не двигается, ждет, пока ее обнюхают, пытается успокоиться, не показывать страха и говорит животному какие-то ласковые слова, разговаривает с ним будто с ребенком.

— Мамина! — кричит появившийся среди марабу то ли старик, то ли ребенок, маленькая и тощая, как собака, фигурка с фонарем.

Сука не спеша, нехотя поворачивается к хозяину и, кажется, забывает о Марии де Мегаре, которая опускает мачете. Цесарки, роясь в земле, тоже неспешно удаляются.

Опуская мачете, Мария де Мегара тем самым словно хочет сказать: «Не причиняй мне вреда, пожалуйста, мы с дочерью спасаемся от солдат, от огня, от войны, от смерти». Старик, или ребенок, это странное существо, светя фонарем, смотрит на нее несколько минут, которые кажутся вечностью.

— Ты скрываешься? Ты из Ла-Майи? — спрашивает существо, не шевеля губами, как чревовещатель.

Мария де Мегара кивает, стараясь показаться кроткой, безобидной, и даже улыбается.

— Ребенок?

И существо поднимает лампу, проливая на сверток, который держит Мария де Мегара на руках, свет, такой же тусклый, как освещаемые им тряпки.

— Девочка, моя девочка, — отвечает Мария де Мегара, стараясь, чтобы голос не выдал ни ее страх, ни ее отвагу, ни всего того, на что ее могут толкнуть страх и отвага.

Старик, или ребенок, еще выше поднимает руку с фонарем. Другой рукой одновременно делает неловкий взмах, как будто обмахивается веером, приглашая Марию де Мегару следовать за ним. Что-то безобидное есть в этом жесте, что-то обнадеживающее и одновременно комичное, что заставляет ее подчиниться. Собака по имени Мамина словно тоже поняла знак и, подпрыгивая, спускается по каменистому склону, сопровождаемая цесарками. Старик, или ребенок, идет следом за собакой и цесарками. Мария де Мегара с ребенком и с мачете следует за ними. Но в первую очередь она следует за светом этого фонаря, который делает лес гораздо более приветливым местом.

Земля под ногами в свете фонаря кажется белой. Они спускаются по лесистому склону, окруженные ароматами тюльпанного дерева, кордии и ямайской сливы. Влажный ветер доносит снизу другой запах, еще более сильный и приятный, запах разожженного очага и кофе.

В Марии де Мегаре просыпается надежда.

В конце склона начинается тропинка, виляющая в зарослях полыни и дикого чеснока. Здесь сильнее ощущаются свежесть, шум воды и бодрящий запах свежесваренного кофе. Наконец из-за холма показывается еще одна хижина из пальмовых досок, беленая и сияющая своей белизной. Марии де Мегаре кажется, что эта хижина — творение какого-то бога. Она не знает, какого именно, но точно бога, потому что в тот момент, когда они огибают холм и обнаруживают хижину, как всегда, со стороны Ямайки занимается заря, и хижина светится еще сильней, как будто стены ее сами излучают свет, а не скупое рассветное солнце отражается от слоя белой извести, которой хотели облагородить пальмовые доски.

Мамина кротко, по-домашнему лает. Цесарки присоединяются к другим цесаркам и разбредаются, роясь в земле. Другой старик, или ребенок, точная копия того, что привел Марию де Мегару, выглядывает из двери хижины, он не улыбается но хлопает в ладоши, как будто от радости. Если бы не ребенок и не мачете, Мария де Мегара тоже захлопала бы в ладоши. Поскольку она не может хлопать, она улыбается. Благодарно, облегченно и уверенно.

За вторым стариком, или вторым ребенком, появляется толстая белокурая румяная женщина лет шестидесяти и весело и удивленно всплескивает крошечными руками.

— Ты скрываешься, и ты пришла из Ла-Майи, — констатирует она молодым, веселым голосом. — Можешь считать, что тебе крупно повезло, кум говорит, там горы трупов.

Марию де Мегару охватывает чувство необычайного счастья, когда она входит в хижину, ступает по утоптанному земляному полу, выметенному с такой тщательностью, что он кажется глянцевым. Вся обстановка, как и сам дом, из пальмового дерева. Самодельные стулья из пальмовых чурок украшены резным орнаментом, выполненным достаточно искусно. Под высоким потолком из сухих пальмовых листьев подвешены цветные лоскутные флажки. Из тех же лоскутов, навязанных на толстую бечевку, сделаны занавески, служащие одновременно ширмами и дверями.