Владимир Царицын - Касатка и Кит Страница 36

Чего? Оказаться отвергнутым? Боялся получения мягкого деликатного письма? В котором Касатка напишет примерно следующее:

"Дорогой Кит. Спасибо за твои слова, за то, что признался мне в любви. Я верю тому, что ты действительно влюблен в меня и очень рада этому обстоятельству, но, понимаешь, мы с тобой уже далеко не юны…"

Или жесткое:

"Привет, Кит! Извини, но мне не нужна твоя любовь…"

А может, он боялся того, что Касатка напишет ему, что его любовь взаимна? И что тогда?

Он не знал, что тогда? Он не знал, что должно произойти вслед за возможным (или невозможным?) признанием Касатки, понятия не имел, что тогда ему надо будет делать. Он написал, что ему ничего не нужно взамен, но он врал, врал самому себе и ей. Ему нужна была любовь

Касатки, очень нужна, но он… не знал, что с ней делать. Кит находился в каком-то трансе. От недавней решимости не осталось и следа. А может, зря он признался ей в своей любви? Может, надо было оставить все, как есть? Может, так было бы лучше и для него и для нее? Не знать, не признаваться, забыть…, продолжать существовать.

Работать, заниматься чем-то…

Кит ждал. Глядел на экран, ждал, мучился, переживал, боялся…

"Что же ты наделал, Кит? Что же ты натворил, любимый?.. Что же нам делать теперь? Как жить? Ты в Полынограде, я во Владивостоке.

Между нами огромное расстояние в шесть часовых поясов. Но если б дело было только в расстоянии… Нам не суждено быть вместе, и на то много, ой как много причин. У тебя нет никого, тебя ничего не держит. Но у меня-то сын, внук скоро появится. И муж. Нет, не в

Егоре дело, конечно, от него в последнюю очередь может что-то зависеть. Он уже давно мне не муж, да и не был им никогда. Дело в том, что я бабушка, Кит. Бабка! Мне пятьдесят! Пятьдесят, слышишь,

Кит? Не девятнадцать, не тридцать, даже уже не сорок. Пятьдесят! Ты скажешь: ну и что? Мне уже пятьдесят три…"

Касатка поискала глазами сигареты, не нашла.

"…Нет, Кит, пятьдесят это много. Для женщины это много. Это вы, мужики в пятьдесят еще, можно сказать, юны, а мы… Как жалко прожитых лет! Как мучительно больно думать о том, что их не вернуть, не заменить, не вычеркнуть. Они были, и вроде бы их не было. Кит!

Глупый Кит! Ну почему ты не сказал мне этих слов тогда. Тридцать лет назад! Я ждала их, а ты ничего не сказал… О, господи! Как же я ждала от тебя этих слов. Ну, может, не этих, других каких-то. Но хоть каких-то. Но ты ничего не сказал. Ни слова. А теперь поздно, слишком поздно… Но как же хочется прижаться к тебе, Кит! Как хочется услышать эти заветные слова: я люблю тебя, Касатка. Не прочитать, услышать… Как хочется снова почувствовать твое горячее дыхание, ощутить своими губами твои губы. Как хочется…"

Сигареты лежали на самом видном месте - слева от клавиатуры.

Касатка взяла пачку в руки, совершенно не удивившись, что не заметила ее несколько секунд назад, но закуривать не стала.

"Мне нужно к Океану, - решила она. - Я должна с ним поговорить. Я хочу с ним поговорить…"

"Что ж ты молчишь, Касатка? Почему не отвечаешь? Еще не прочла моего письма?.. Или прочла, но не знаешь, что ответить? А может, знаешь, но боишься обидеть меня своим отказом?.. Ответь, Касатка!

Пусть отказ! Пусть… Нет, не пусть. Я не хочу твоего отказа. Я хочу твоей любви, милая моя Касатка! Господи! Как я хочу твоей любви.

Может, я и не заслужил ее, но я хочу… Я люблю тебя, Касатка. Я люблю. Впервые. Я люблю… Вот ведь какая штука! Люблю. Оказалось, что я могу любить, я способен любить. И… я хочу быть любимым…"

Ему вдруг захотелось написать Касатке какие-то нежные ласковые слова. И он стал писать.

Касатка оделась тепло. Уже хотела выходить из квартиры, но вспомнила вдруг, что оставила незакрытым письмо Кита. Егор еще долго будет спать. Но если даже проснется до ее возвращения от Океана, вряд ли зайдет в ее "кабинет". И, тем не менее… Касатка вернулась к компьютеру, а там ее ждал сюрприз - новое письмо от Кита.

"Здравствуй, грусть моя!

Я целую тебя. Ты чувствуешь?

Я нежно касаюсь губами твоих ресниц, глаз, прикрытых веками.

Ты чувствуешь?

Мои поцелуи нежны и невесомы. Как прикосновения ольховой сережки. Нет, как прикосновения снежинок, падающих на твое лицо.

Ты любишь, когда снежинки опускаются с неба на твои ресницы?

Знай, каждая снежинка - мой поцелуй. Я рядом. Я за твоей спиной.

Обернись! Нет меня? Я рядом. Я в тебе.

Я целую твои руки. Они кажутся мне теплыми и мягкими.

Нежными…

Сейчас ты взглянула на свои руки и грустно улыбнулась?

Ты грустно улыбнулась и стала такой, как была в юности…

Жду письма, Касатка.

Всегда жду…"

"Никогда со мной такого не было, - думал Кит. - Никогда я не писал и не говорил таких слов. Я думал, что не умею, не знаю, не могу. Я вообще не думал об этом. Я ни о чем не думал. Я не жил. Я существовал. Интересно… А оказывается, это приятно, говорить нежные слова. Приятно говорить нежные слова любимой женщине…"

Океан был тих и спокоен, как никогда. Казалось, он еще спит после веселой новогодней ночи. Да, он тоже спит. И пускай спит.

"Пускай спит, - решила Касатка. - Спи, Океан, я не буду тебя будить. Я просто постою рядом"

Она посмотрела на небо и улыбнулась. С неба падали снежинки. Они не были такими большими и пушистыми, как в юности, как в

Полынограде, но эти, приморские, сегодняшние тоже были хороши - нежные, тихие, медленные и ни чуточки не холодные. Прикосновения их были приятными.

- Ты спи, Океан. А я пока кое с кем другим поговорю.

Она вспомнила. Слова прозвучали в ней:

- Здравствуй, грусть моя!

Она ответила:

- Здравствуй, Кит.

- Я целую тебя. Ты чувствуешь?

Касатка закрыла глаза. Представила. Почувствовала.

- Да, чувствую.

- Я нежно касаюсь губами твоих ресниц, глаз, прикрытых веками. Ты чувствуешь?

- Чувствую, Кит.

- Мои поцелуи нежны и невесомы. Как прикосновения ольховой сережки. Нет, как прикосновения снежинок, падающих на твое лицо. Ты любишь, когда снежинки опускаются с неба на твои ресницы?

- Да очень люблю… - Касатка подняла лицо к верху.

- Знай, каждая снежинка - мой поцелуй.

- Да, я чувствую прикосновение снежинок. Я чувствую твои поцелуи,

Кит.

- Я рядом. Я за твоей спиной. Обернись! Нет меня? Я рядом. Я в тебе.

- Невозможное… Мне настолько хорошо, что вот-вот станет плохо…

- Я целую твои руки. Они кажутся мне теплыми и мягкими. Нежными…

Касатка грустно улыбнулась.

- Когда-то они были такими. Давно…

- Ты взглянула на свои руки и грустно улыбнулась?

- Да, так и было, взглянула. Прочла эту строчку твоего письма и взглянула. Я теперь грустно улыбаюсь, Кит, и каждый раз, когда смотрюсь в зеркало.

- Ты грустно улыбнулась и стала такой, как была в юности…

- За что мне эти твои строки? Почему слова твоих писем СЕЙЧАС для меня? Разве эта нежность для моих лет? Бесконечная невозможность…

Безнадежная реальность… Как хорошо, что ты так далеко…

Океан молчал. Он все еще спал.

- Как плохо, что ты так далеко, - сказала Касатка. - Как я хочу тебя увидеть, Кит. Как я хочу…

"Неужели она не ответит?.. Нет, не может не ответить. Должна ответить. Я хочу, чтобы Касатка ответила мне. Взаимностью… Я хочу, чтобы Касатка ответила мне взаимностью. Я очень этого хочу. Никогда ничего не хотел так сильно, как ее любви. Но, боже мой, как томительно ожидание!"

Кит прошелся по комнатам. Тихо, пусто, мертво.

"Надо чем-то заняться. Вот только чем?.."

Смешно, заняться было нечем. Абсолютно. Не смотреть же телевизор, в самом деле! Были времена, когда у него имелись занятия. Он много читал. Всегда много читал, и ему это нравилось. И в детстве читал запоем в отличие от многих своих сверстников. Правда, читал он тогда в основном фантастику и приключенческую литературу - Майн Рида,

Фенимора Купера, Дюма, Вальтера Скотта, Жюля Верна. Чуть позже стал читать другую литературу. Сильно увлекся Диккенсом. Не успокоился, пока не прочел его всего - все тридцать томов. Потом был Чехов…

Кит подошел к книжному шкафу, раскрыл створки, пробежался взглядом по корешкам книг. Диккенс, Алексей Толстой, Лермонтов,

Ромен Роллан, Джек Лондон, Жюль Верн, Чехов - все читано-перечитано…

В детстве Кит многое коллекционировал. Как все. Значки и спичечные этикетки, позже марки. Филателией он увлекся всерьез. У

Кита было целых шесть больших кляссеров с марками и столько же маленьких, раскладушек. Он подолгу мог рассматривать свою коллекцию, менять марки местами, группируя их по темам, по сериям, по странам.

Посещал клуб филателистов, менялся марками, искал какую-нибудь одну.

Но это было давно, очень давно. Нет уже этого увлечения. И кляссеров тех уже давно нет. Однажды взял и продал все разом. А на эти деньги купил мопед, который разбил вдребезги тем же летом. Вообще-то

"ботаником" Кит не был. Книги, этикетки и марки не мешали ему вести обычную мальчишескую жизнь. Он и спортом занимался, ходил в секции бокса, фехтования и вольной борьбы. Но почему-то ему все быстро надоедало, спорт не стал смыслом жизни.