Наталия Роллечек - Избранницы Страница 36

Матушка сохла и угасала в своем одиночестве. Сестра Алоиза становилась все более нежной и мечтательной. Без труда упросила я ее освободить меня от обязанности ходить за рассолом. Вместо скотобойни я отправлялась четыре раза в неделю в соседние пансионаты, где собирала в бидоны помои для свиней. И мне нравилось это занятие. Я шла обычно предвечерней порою, когда ближний лес тяжелой громадой давил на нежную лазурь остывающего горизонта. Было уже прохладно и пахло клевером. Мне казалось, что я нахожусь в приюте уже многие, многие годы. И никогда из него не выйду. А если даже это и произойдет, то я все равно вернусь в него, как вернулась Рузя. В конце концов жизнь не представлялась мне в тот момент такой уж плохой. Мы ходили в лес по ягоды, собирали целебные травы, приносили полные мешки шишек и хвороста. Нынешней осенью я должна была ехать за квестой. И это меня очень радовало. Повидаю людей, буду спать в гумнах на соломе, на глиняном полу рядом с телятами. Будет весело. Я привыкала ко всему. Любила так же, как и Рузя, сидеть после работы на каменных ступеньках и, подперев рукою щеку, молчать и отдыхать. Рузя проговорилась, что в пансионате, куда ее приняли в качестве судомойки, нужна будет еще одна работница. Я взволновалась и размечталась. Вот получу и я свои выходные дни, как Рузя. А потом из судомойки, может быть, сделаюсь горничной…

Из этих радужных мечтаний вырвала меня однажды Леоська. Впихивая мне в руку мятый клочок бумаги, она сказала:

— Какая-то девушка остановила меня вчера вечером возле калитки и попросила отдать тебе эту бумажку.

"Жду в полдень возле скотобойни", — сообщали поспешно нацарапанные карандашом печатные буквы.

— Какая она из себя? — спросила я, уверенная, что записка отправлена Гелькой.

— Такая худенькая, высокая.

— Рыжие волосы?

— Может, и рыжие. Не видела — было темно.

"Как заря, приход его…" — во весь голос запела я от радости и вприскочку, словно ошалевшая, помчалась на кухню за бидонами.

Однако возле скотобойни никто меня не ждал. Три четверти часа ходила я там взад — вперед. Сердце мое учащенно билось. Я всматривалась в каждую приближавшуюся стройную девушку, принимая ее за Гельку. Но она не пришла, совсем. Я поняла, что ей просто хотелось посмеяться надо мною, и это больно обидело меня…

Не за горами был праздник "божьего тела", и мы в своем приюте много говорили о том, как украсить алтарь в старом костеле.

Сестры толковали о пущей славе божьей, но нам-то известно было, что речь идет просто-напросто о том, чтобы не позволить сестрам-серцанкам, которые устраивают алтарь напротив парафиального костела, перещеголять нас. Их алтарь не давал покоя особенно сестре Алоизе, которая пеклась о чести монастыря. За несколько дней до праздника она созвала совет воспитанниц — "рыцарей господа Христа".

— Я бы, с вашего позволения, украсила алтарь лентами, — предлагала Зоська. — Много красивых лент и тюль, вышитый звездочками.

Сперва монахиня слушала со вниманием, но потом недовольно поморщилась.

— Алтарь, убранный тюлем, был у нас в прошлом году. Бог имеет право требовать от нас большей изобретательности. Думайте, рыцари, думайте!

— Украсить цветочками, — бухнула Марыся.

— Помилуй, Марыся, разве ты видела когда-нибудь алтарь во время процессии, который бы не был убран цветами?..

— Зажечь лампочки и повесить венки, — предложила Йоася.

— Проведение электричества к алтарю — вещь дорогая. А вот венки — это, возможно, и хорошая идея… Просто не знаю.

Несмотря на некоторые колебания, замысел Йоаси пришелся по вкусу сестре Алоизе. Сразу же на другой день мы взялись за плетение венков. Была их уже целая скирда, когда сестра Алоиза, вернувшись из города, сердито обратилась к Йоасе:

— Йоася, прошу тебя в переговорную.

Из переговорной Йоася вышла, посапывая носом… Оказалось, что венки — это выдумка сестер-серцанок; они сплели их уже несколько десятков из самых различных цветов. Йоася узнала об этом от служанки сестер-серцанок, с которой она встретилась в пекарне.

Было это за два дня до праздника. Мы как раз выбирались с мешками в лес, когда сестра Алоиза задержала нас, чтобы сказать:

— В наших рядах есть одна очень находчивая воспитанница. Удивительное дело. Она берет слово всюду, где надо и не надо, а когда речь идет о чести нашего монастыря и проявлении любви к сердцу Иисусову, — молчит.

Я покраснела под взглядами девчонок. Сестра Алоиза смотрела на меня выжидательно. Стараясь говорить как можно спокойнее и с чувством собственного достоинства, я ответила:

— Это верно: если бы сестра обратилась ко мне, то я бы посоветовала сестре, как должен быть убран алтарь. Но поскольку сестра сама так великолепие оформила мастерскую, когда Людка лежала там в гробу, то я подумала: и на сей раз сестра сама обдумает все убранство алтаря.

По непонятным мне причинам, монахиня слегка побледнела.

— Разумеется, наши сестры имеют свой проект украшения алтаря. Но речь идет о том, чтобы инициатива исходила от рыцарей, а не от нас.

Так как я молчала, девчата начали галдеть:

— Скажи, Наталья! Скажи!

— Алтарь мог бы быть горским. Я таким воображаю его. Очень суровый и простой. Одни только булыжники; много темной зелени, например сосновой, и алые цветы. Пучки маков. Чтобы они производили впечатление пурпурных пятен. И пусть сестры-серцанки спрячутся со своими венками.

Впечатление от моих слов было огромно. Сироты глядели на меня, как на ксендза-катехету после проповеди. Сестра Алоиза долго молчала, а затем сказала:

— Мы еще подумаем над этим.

Однако уже через какую-нибудь минуту подошла ко мне с рюкзаком в руках.

— Пойдешь, моя дорогая, за сосновыми ветками. Постарайся достать ветки с шишками.

— Без шишек, — категорически возразила я. — Одна лишь зелень. Шишки хороши для сестер-серцанок, но не для нас.

— Может быть, ты и права, — мягко призналась монахиня. — В таком случае — одну зелень.

Я натягивала ремни рюкзака на плечи, когда сестра Алоиза, откашлявшись, спросила неуверенно:

— А эти вот камни — ты какие имеешь в виду? На самом деле булыжники?

— Да, с вашего позволения. Одни только булыжники. Пусть Йоаська и Аниеля привезут их на тачках с речки.

Так я стала подлинным диктатором в деле оформления алтаря на праздник "тела господня". Сестра Алоиза по всякому пустяку советовалась со мною. Всякие ее сомнения я разрешала безапелляционно. Воспитательница толковала это по-своему:

— Раскаяние разными путями посещает сердца. Возьмем к примеру Натальку: девочка, вообще-то маловоспитанная и слабо восприимчивая к доброте человеческой, вдруг загорается и как настоящий "рыцарь господа Христа" становится в первой шеренге…

Сосновую зелень, принесенную в рюкзаке, я выбросила в прачечной на пол возле печи, после чего доложила сестре Алоизе:

— Эта зелень не годится, проше сестру. Она производит такое кладбищенское впечатление. Слишком темна и щетиниста. Нужно поискать чего-то другого.

Сестра Алоиза, занятая обрезанием фитилей в часовне, опустила ножницы и с испугом посмотрела на меня.

— Что ты говоришь? Ведь завтра у нас уже праздник!

— Именно так. Поэтому я пойду и принесу еловых веток; на них более свежая зелень и их можно красиво уложить.

Монахиня с минуту колебалась. Неслыханное дело — высылать воспитанницу, да еще во второй раз, так далеко за пределы монастыря!

— Мне все равно, — добавила я равнодушно. — Если сестре нравятся эти кладбищенские сосновые ветки, то украсим алтарь ими.

— Ну, уж иди тогда. Да только быстро возвращайся!

И для успокоения своей совести она сказала, чуть повысив голос:

— Помни: во время пути не забудь читать молитвы. Я заметила, что за последнее время вы не радеете в молитвах.

— Хорошо, хорошо! — обрадованно воскликнула я и помчалась за рюкзаком.

Наконец-то я добилась того, чего желала, — права свободно идти по большой дороге с рюкзаком на спине, с ломтиком хлеба в кармане, — идти к манящим лугам, туда, где безгранична лесная свобода.

Великолепная вещь — пыль большого тракта, если топчешь ее от полноты чувств, вызываемых свободой и независимостью. Как прекрасно, когда из тебя не выжимает пот ненавистная работа! Камень и ручеек смотрят на тебя не врагами. Приятно глядеть на хитросплетения корневищ и трав, среди которых, в парном тепле земли, ползают букашки, различные жучки, божьи коровки, занятые непостижимым для человеческого глаза трудом.

Я вдоволь належалась на мягкой мураве, наелась щавелю и, видя, что солнце клонится к горизонту, пошла в сторону ближайшего леса, чтобы наломать еловых веток.

Возле леса какая-то девушка пасла корову. Я помогла ей распутать веревку, застрявшую в кустах можжевельника, а потом началась наша неторопливая беседа.