Мартин Эмис - Лондонские поля Страница 37

Я могу морочить им голову, но вот долго ли? Денежные затруднения уже начинают глумиться надо мной, путая все мысли, — а художнику не пристало работать под таким давлением. Мне необходимо попечительство. Я, правда, время от времени обедаю у Клинчей, а Лиззибу, надеюсь, настоит на оплате своего билета, когда я приглашу ее в кино. Но уроки метания, которые я беру у Кита; но выпивка, которую я ставлю завсегдатаям «Черного Креста»; но скромные подарки, которыми я радую Ким… у меня таки немалые накладные расходы.

Полагаю, я мог бы попросту все ускорить. Но все, что я знаю наверняка, это последняя сцена. Автомобиль, монтировка, убийца, поджидающий в машине, будущая убиенная, что приближается к нему, цокая каблучками. Я не знаю, как добраться до этой сцены на тупиковой улочке. Закрываю глаза, пытаюсь представить себе ведущую к ней дорогу — как только писатели осмеливаются делать то, что делают? — и вижу один только хаос. По-моему, писательское ремесло неизбежно наносит вред — моральный вред, пока не изученный наукой, — тем, кто им занимается. Даже самым лучшим из них.

Но я знаю, что делать. Спрошу у Николь. Ведь она-то уже располагает планом-конспектом. В такого рода делах она чертовски сильна.

Новостей никаких, но зато уйма слухов. Откуда они, эти слухи, являются? Когда нет новостей, верх отчего-то берет своеобразный скептицизм, но только вывернутый наизнанку.

Астероид Аполлон, вырвавшись из пояса своих собратьев, направляется к нам со скоростью десять миль в секунду. Он так огромен, что, когда и если его передняя кромка врежется в Землю, задняя будет еще пребывать на той высоте, где летают самолеты.

Уникальное взаиморасположение Земли, Луны и Солнца приведет к наводнению, которое накроет целое полушарие. Ожидаются «солнцетрясения», грозы с молниями невероятной силы.

Сверхновая, которая вскоре вспыхнет невдалеке от солнечной системы, пронижет всю планету космическими лучами и приведет к очередному Великому Вымиранию.

Да, и ядерные боеголовки: те еще динозавры.

Болтовня о сверхновой представляется мне образцом слуха. Как можем мы что-то узнать о сверхновой, пока ее не увидим? Ничто, никакая информация не в состоянии достичь нас со скоростью, превышающей скорость света. Там, наверху, установлен предел скорости. По всей вселенной развешаны окаймленные красным ограничительные знаки: 300 000. Не более.

И не надо забывать о Втором Пришествии — его ожидают тоже, причем со спокойной уверенностью. Или — не столь уж спокойной. Бедняки на улицах трясутся и раскачиваются, как похоронные команды. Глаза у них у всех — сущий лед.

— Лучше, Николь, отмените все это, — сказал я (так и чувствовал, что когда-нибудь придется это сказать). — Пока что нет решительно ничего необратимого, во что бы вы ввязались. Забудьте обо всем. Займитесь чем-нибудь другим. Живите себе…

— А правда ведь, забавно, — сказала она, — что в любом сюжете самыми скучными становятся те куски, когда герой колеблется, мнется в нерешительности — мол, а стоит ли делать то, что он собирается сделать? Прервет ли шпион мирное житье-бытье в отставке ради последнего важного задания. Прислушается ли гангстер к увещеваниям жены или все-таки решится на ограбление банка. Это же просто кошмар — жевать подобную тухлятину. Мертвечина, сплошная мертвечина.

— Но разве нерешительность персонажа обязательно такая уж обуза? — сказал я, пытаясь защитить свой отрывок о Гае и его телефонном звонке. — Я вот уверен, что следить за колебаниями героя, когда дело касается секса, очень даже занимательно.

— Да-да, здесь я согласна. Поддастся ли священник искушению очередной Иезавели? Соблазнит ли цыган девственницу? Вот вопросы, заслуживающие вопросительных знаков. Их разрешение само составляет историю. А что до тех вздорных вопросиков, то там даже никакой истории быть не может, пока с ними не покончат.

— Но вы же не в какой-то там истории, — сказал я неловко. — Это же, Николь, не взятое напрокат видео.

— Я всегда чувствовала себя героиней некоей истории, — сказала она, пожимая плечами.

Николь в белом своем халате сидела напротив меня, рядом со столом, на котором стоял телефон. Халат недавно был выстиран, и на этот раз более всего к ней привыкшим, более всего посвященным в ее тайны, более всего пропитанным ее запахами выглядело старое плетеное кресло. Ноги она подогнула под себя. Свернувшись вот таким образом, она провела здесь многие и многие часы своей жизни: углубившись в себя, изнывая от скуки, томясь в ожидании. Но со мной она может расслабиться, отвести душу.

— Гай здесь уже был?

— Нет. Но скоро будет. Через еще один эпизод. Я собираюсь ускорить события. Так сказать, массированная эскалация.

— А так уж вам нужен этот Гай? Может быть, отредактируете его, вымараете вовсе? — Я чувствовал себя обязанным сказать и это тоже. На миг у меня даже возникло опасение, что она может согласиться. Если так, то мне придется иметь дело с крайне мрачным повествованием. Кроме того, я уже отослал Джэнит Слотник первые три главы.

— Согласна, его участие немного затягивает действие, но он мне все-таки нужен. Кит не вытянет всего в одиночку. Он не самодостаточен. Конечно, с этим можно было бы управиться. Легко. Неудачное изнасилование, удушение. Я сумела бы это устроить при первой же встрече. Сумела бы устроить это еще в тот раз, когда он меня провожал домой. Но чего, по-вашему, я добиваюсь? «Бессмысленного убийства»? Так или иначе, события теперь разворачиваются сами. Я просто позволяю случиться очередному эпизоду.

— О да! Николь-детерминистка. «Очередному эпизоду»… Ну и как все это будет происходить? Можете вы… можете изложить мне все хотя бы конспективно?

Она вздохнула — устало и раздраженно. Примерно то же я чувствовал при разговоре с Джэнит.

— Совершенно очевидно, что события будут развиваться по двум широким фронтам. Будут и разного рода переплетения между ними. Но мне не нравится… Почему я вообще говорю вам все это?

— Могу объяснить, почему вы говорите мне все это. Потому что, — я взглянул на нее с некоторым лукавством, — я здесь лицо штатское. У меня неприкосновенность нейтральной стороны. Да, я восхищаюсь вашей красотой, оригинальностью и прочая, и прочая. И этой вашей способностью придавать действительности ту или иную форму. Только со мной это не срабатывает. Ни одно из ваших замечательных качеств на меня не действует. Ни постельное ваше вуду, ни свободолюбивый дух вашего нигилизма, ни сексуальное ваше актерство — ничто из этого меня просто не достигает.

Губы у нее по-рыбьи поджались и выпятились, а глаза удлинились.

— Вот вы-то и попались. Не вы ли — более всех прочих?

Я поднял руку.

— То, что вы сказали, не причина. Я назову вам причину. — Она обвела взглядом комнату и снова стала смотреть на меня. — Готовы? Сказать вам?

Я обвел взглядом комнату и снова стал смотреть на нее. Я кивнул.

— Вы умираете, вот в чем дело.

— Все мы умираем, — сказал я.

Да, все мы в известном смысле умираем. На разных дорогах, с разными скоростями и в разных автомобилях.

Обтекаемый кадиллак Николь мчится со скоростью сто миль в час и не намерен свернуть в сторону или затормозить, когда перед ним вырастет стена смерти.

Личный «кавалер» Кита нуждается в очистке от продуктов коксования, двигатель его из-за дешевого топлива работает с детонацией, на счетчике у него слишком много миль (на этом шоссе жульничать со спидометром бесполезно), и вдобавок назревают серьезные неприятности, которые коснутся трубопровода и кривошипного механизма.

Гай мог бы вечно ехать, не превышая благоразумных тридцати пяти в час, у него полный бак плюс канистры в багажнике — но опускается туман, а прямо по ходу громоздится невесть что.

Что до меня, то я заперт в драндулете с заклинившими дверцами, который слишком быстро трясется по ухабистой почве. Я съехал с дороги и потерял управление. Капот взлетает кверху, а рулевое колесо вырывается из рук. Выход только один.

Погребите мои кости на Лондонских Полях. Там, где я возрос. Вот где я упокоюсь навсегда. Да, я найду себе последнее пристанище там, на лоне Лондонских Полей.

Мне нужно сделать что-нибудь для малышки.

Глава 8. С Богом вместе

В детстве Николь провела в церкви достаточно времени, чтобы приобрести интерес к религии. Она до известных пределов ею интересовалась. (Редкая любительница развлечений откажется от всех надежд на доброго Боженьку — своего рода пожилого поклонника с дорогими подарками наготове.) И уж само собой, Николь была куда как ушлой в богохульстве. Поэтому она частенько ловила себя на том, что воображает, как дает себе волю с Богом вместе.

Или нет. Она не давала себе с Ним воли — больше не давала. Она спала с Ним однажды, и только однажды: она поступила так, чтобы показать ему, чего он будет лишен на веки вечные. В постели Николь заставила Его совершить с нею акт сдвоенной тьмы: составить зверя о двух головах, но с одной спиной. А впредь — ничего, никогда. Бог рыдал на улице под окнами ее квартиры. Он трезвонил по телефону и прибегал к телепатии. Он следовал за ней повсюду, и Его неотрывный взгляд сообщал ей этот ее фантастический голубой нимб. Бог устроил так, чтобы Шекспир и Данте, объединившись в команду, писали для нее стихи. Он нанял Партенопу, Лигею и Левкозию, чтобы те пели ей колыбельные песни и романтические баллады. Появляясь в различных видах, Он соблазнял ее Своей божественной силой: Он приходил к ней как царь Давид, Валентино, Байрон, Джон Диллинджер, Чингисхан, Курбе, Мухаммед Али, Наполеон, Хемингуэй, великий Шварценеггер и Бёртон Элс. Невообразимые цветы материализовывались на ее ступеньках. Утомленная, она спускала в унитаз бесчисленные брильянты. Бог знал, что она всегда хотела, чтобы груди у нее были немножко больше и чуть-чуть сильнее разведены между собой: Он предложил ей Свою помощь. Он хотел взять ее в жены, взять ее к Себе — на небо. Все это Он мог совершить со скоростью света. Бог обещал устроить так, чтобы она жила вечно.