Георгий Садовников - Большая перемена (сборник) Страница 37

— Он уже подтвердил, — сказал я с досадой.

— Во! А Ляпишев, между нами, исключительной честности человек, — пояснил Ганжа, забавляясь нашим бессилием.

Эта неделя стала фестивалем его проделок. Иду я на другой день в школу и вижу: Ганжа любовно, как нечто родное, обнимает почтовый ящик, прибитый у входа в школу. Ящик ничем не отличался от своих почтовых собратьев, развешанных по всему городу, такой же тёмно-синий с гербом страны, но вот, поди же, Ганжа воспылал к нему нежным чувством.

— Гриш, ты никак шизанулся? — спрашивали ученики, проходя мимо Ганжи.

— Я занимаюсь медитацией, погружаюсь в собственный внутренний мир. Но вам этого не понять, двоечники вы и невежды! — отвечал Ганжа, а для меня придумал другое: — Вот, Нестор Петрович, устанавливаю контакт с космосом, при помощи почты. Ищу внеземной разум! О! — Он прильнул к ящику ухом. — Аллё, нельзя ли громче? У нас тут атмосферные помехи. Это Марс! — шепнул он мне. — Так, так! Повторите!

— Не трудитесь! Я расшифровал сигнал: «Ганжа, представление окончено. Пора в класс. Жители Марса», — сказал я и, не став его ждать, вошёл в школьные двери.

А следовало задержаться, — главное представление, оказывается, было впереди.

Как потом утверждали свидетели, вызванные на педсовет, Ганжа ждал Петра Тимохина, и, когда наконец тот появился, подозвал его к себе.

Привожу их диалог по рассказам очевидцев.

— Петьк, понимаешь, какая фигня. Оторвался ящик, слесарь попросил подержать. Сам пошёл за инструментом, да, видать отвлёкся, глушит пивко или что покрепче. Теперь подержи ты, а я найду этого козла, — предложил Ганжа Тимохину.

— Я не домкрат, держать задаром! Ишь, нашёл лоха, — обиделся Тимохин.

— Кто сказал, будто задаром? — удивился Ганжа. — За каждую минуту, пока я буду его искать, ты получишь рубль.

— А если тебя не будет десять минут? Или дольше? — загораясь, поинтересовался Тимохин.

— Значит, с меня червонец. Или соответственно больше, — щедро пообещал Ганжа.

— Ловлю на слове, — предупредил Тимохин. — Давай твой ящик!

— Заменяй меня, только постепенно, смотри не урони, точно он из стекла. А я скоро! — Ганжа передал ящик, изображая осторожность, и поспешил в школу.

— А ты не торопись! — крикнул ему вслед Тимохин.

Он добросовестно держал ящик и то и дело спрашивал зевак:

— Сколько там на часах? — И, выслушав сообщение, возражал: — Твои часы отстают. Рублей прошло гораздо больше. Тянет на все восемь!

До нас же, в учительской, снизу, из вестибюля, донёсся весёлый призыв Ганжи:

— Все на улицу! Аттракцион невероятной жадности! Тимохин зашибает деньгу!

Почувствовав неладное, я выбежал из школы следом за учениками. Тимохина уже обступила толпа зрителей. Из распахнутых дверей вырвался и разлился по улице звонок на урок, но никто и не думал расходиться, ждали что будет.

Увидев меня, Тимохин взмолился:

— Нестор Петрович, сколько намотало на ваших стрелках? У них, у всех, отстают!

— Тимохин, уже был звонок! Отпустите ящик — и в класс!

— Не могу. Я должен его сберечь, вдруг разобьётся, — пояснил Тимохин.

— Тогда аккуратно поставьте на землю, — сказал я, хотя мне сейчас было не до шуток.

Новая проделка Ганжи уже задержала начало занятий на пятнадцать минут, — нетрудно было догадаться: и этого весельчака, а заодно с ним и меня, его классного руководителя, ждут превеликие неприятности.

— Нестор Петрович, мне за это капают монеты, — признался Тимохин. — Минута — рубль. Стало быть, у меня есть шанс загрести кучу денег.

Я вспомнил о его сокровенной мечте, рассказанной мне Нелли. Будь у него ещё одна жизнь, он бы получал вторую зарплату.

Лично бы я, даруй мне судьба вторую, как бы параллельную жизнь, стал бы ещё и врачом. В общем, учил бы и лечил, поймал бы полный кайф, как выражается Лёсик… Но сейчас не до фантазий.

— Тимохин! Сейчас же в класс! — повторил я грозно. — Знания дороже этих денег!

— Не могу! Я жадный! — в отчаянии вскричал Тимохин.

— Так и быть. Я подержу этот чёртов ящик, а вы бегом за парту. Вам повезло, у меня свободен первый урок, — сказал я вздохнув.

— Ага. Хотите подработать сами, — якобы раскусил меня Тимохин.

— Не бойтесь, все деньги я отдам вам.

— Честное слово?

— Слово чести!

— Нет, скажите: «честное слово», — потребовал Тимохин.

— Даю честное слово.

— Будете держать, пока не придёт Гришка?

— Да, пока не явится Ганжа.

Я принял у Тимохина ящик, наказав Петру прислать ко мне Ганжу, и немедля.

Я несомненно влез в идиотскую игру, затеянную Ганжой. Но у меня не было иного решения. Иначе бы мой ученик пропустил урок. А возможно, за ним и второй, и третий… Кто знает, что ещё задумал Ганжа.

Но пока мне приходилось ждать, как приклеенному к почтовому ящику. И конечно, сейчас же по улице пошли мои знакомые. В городе улиц тьма, ходи — не хочу, однако сейчас кто-то, точно специально, их пустил именно по этому маршруту.

И первым появился сплетник Лёсик, — лёгок на помине. Он был тем, кого мне сейчас хотелось видеть в последнюю очередь. Но судьба, словно в насмешку, подсунула именно Лёсика, самого опасного свидетеля. Я очень обиделся на судьбу.

— Ба, что я вижу?! Керосинит сам Нестор Северов! — обрадовался Лёсик, у него азартно заблестели глаза. — Ты уж лучше держись за столб. Он понадёжней.

— Ты не понял. Это ящик цепляется за меня, — сказал я, разоряясь.

— И сколько же ты засосал? Бутылёк? Может, два?

— Четыре! — произнёс я так, будто у меня заплетался язык.

— Ты запил?! Ну и ну! С чего бы? Впрочем, понятно. — Он почесал лоб — Разумеется, я должен тебе помочь. Мы же с тобой друзья. Если у тебе остались бабки, я упакую тебя в такси. И ты поедешь домой. Бай-бай!

— Ни за что! — промычал я. — Мне ещё вести уроки. Целых пять!

Только теперь он обратил внимание на школьный подъезд.

— Шутишь? Ты же в полном распаде.

— Мне не привыкать, — сказал я, словно бы это было для меня привычным делом.

— Ну и ну, — озадаченно повторил Лёсик и пошёл своей дорогой.

Зачем я это сделал? Хотел поизмываться над глуповатым Лёсиком? Теперь он разнесёт на полгорода: мол, Северов, обмишулившись с аспирантурой, стал алкашом и теперь запил по-чёрному.

Но вообще-то сожалеть было некогда. За Лёсиком двинулись другие знакомые, и я им тоже нёс околесицу. А Ганжа не спешил, и обстановка тем временем накалялась. Бдительные жильцы из ближайших домов вызвали участкового, сурового милицейского капитана. И мне пришлось соврать: будто я опустил в ящик письмо неимоверной важности и теперь его сторожу до очередной выемки почты. Капитан покрутил пальцем возле виска и ушёл.

А потом ко мне вышла наш директор Екатерина Ивановна. За её спиной маячила техничка тётя Глаша.

— Нестор Петрович, вы же не Тимохин, — нахмурилась Екатерина Ивановна. — Когда мне сказали, — она бросила взгляд на техничку, — я не поверила, теперь вижу сама. Это же розыгрыш, старый как мир.

— Знаю. — Я печально вздохнул. — Но я дал честное слово: мол, буду держать этот ящик. Хоть до конца света.

— Да, слово тоже нужно держать, — согласилась Екатерина Ивановна. — Но может, я могу вас освободить? От честного слова. Властью директора?

— Тут бессильна даже ваша всемогущая власть, — сказал я горько.

— Что же мы теперь будем делать? — расстроилась Екатерина Ивановна и безвольно опустила руки.

— Как — что делать? — возмутилась тётя Глаша. — Да позвать сюда этого мошенника Гришку. Раз нашкодил, давай исправляй!

Тут из школьных дверей, точно из царских врат, выступил сам Ганжа. Он и теперь не спешил, полюбовался на меня в обнимку с ящиком и известил:

— Нестор Петрович! Так и быть, можете топать на свои уроки!

— А как же ящик? Он упадёт, — спросил я, не скрывая сарказма.

— Пёс с ним. Пусть валяется, — сказал Ганжа. О, сам прирос к стене, — добавил он будто бы восхищённо, когда я опустил руки.

После этого слово взяла директор:

— Ганжа, вы сегодня фактически сорвали урок! Но вам этого мало! Вам мало рукоприкладства. Да, да, Ганжа, мне сегодня звонили из милиции! Так вы ещё поставили, мягко говоря, в нелепое положение своего педагога!

— Екатерина Ивановна, он поставился сам. Добровольно, — возразил Ганжа с самой невинной улыбкой. — Говорят, дал честное слово. Его же никто за язык не тянул? Верно? Или Петька кинул лажу? Сказал: не боись, ящик держит историк, а он дал честное слово. Значит, помрёт, а не бросит. Он — человек железный. Нестор Петрович, или всё было не так? — Ганжа впился в меня испытующим взглядом.

— Всё было так, — подтвердил я. — Кроме одного. Я, увы, не железный.

— И всё равно, Ганжа, по вас давно плачет педсовет, — сурово изрекла директор.

— Это плохо, — притворно озаботился Ганжа, — если он плачет. Говорят, слёзы укорачивают нашу жизнь. Екатерина Ивановна, лично я готов рассмешить и вас, и весь педагогический коллектив.