Павел Вежинов - Весы Страница 37

Прошу простить меня за эти горькие мысли. Я хорошо знаю, что самая страшная из смертей – это когда умирают надежды. Все равно, для человека ли, для всего ли общества или для человечества. Но я не знаю другого: что убивает надежды, правда или ложь? Не знаю и не могу решить.

После завтрака я обычно шел к себе в кабинет – современную берлогу раненого зверя. Мне не хотелось работать, потому что любая работа казалась мне бессмысленной или ненужной. Мне не хотелось думать, потому что всякая мысль доходила до своего абсурда. Не хотелось читать, потому что книги казались грубой имитацией жизни. Даже чувства и страсти представлялись мне неестественным, я бы сказал, болезненным состоянием духа.

Тяжкое утро. Небо еще голубое, но скоро оно побелеет. Где-то далеко воркует горлица, может быть, моя горлица. Не знаю, замечали ли вы, что горлицы никогда не воркуют на улицах города. Эта звала откуда-то издалека, может быть, из Докторского сквера. Хоть сейчас я превратился бы в птицу – птицам не нужна человеческая память. Когда они пролетают над континентами, им не нужно помнить. Когда ищут себе еду, им не нужно знать. Когда выкармливают птенцов, не нужно мыслить. Они все делают совершенно спонтанно. Судя по всему, разум не открывает, а прячет от нас самое важное в жизни. В холле зазвонил телефон, я подошел и снял трубку.

– Старикан, это Христофор! У меня предложение. Хочешь, поедем ко мне на дачу? На субботу и воскресенье.

– А где твоя дача?

– На водохранилище, у «Медведицы». Само собой, и Лидию возьмешь. Подышите свежим воздухом, проветритесь.

Я ухватился за его предложение, как утопающий за соломинку.

– Хорошо, с удовольствием. А что брать с собой?

– Ничего не надо. Наловим рыбы, да столько, что и съедим. Я умею готовить рыбу.

– Ну хорошо, спасибо. Где ты пропадал столько времени?

Христофор тихонько засмеялся.

– Старикан, я ведь не то, что ты. Память – это не свобода, как тебе кажется; память – это кандалы.

Мы договорились, что он заедет за нами на своей машине в пятницу, к шести часам. Я с облегчением повесил трубку и сразу ожил, мрачные мысли разлетелись, как пушинки одуванчика. Кажется, у этого странного человека талант появляться вовремя, в последнюю минуту перед тем, как натянутая пружина лопнет у меня в руках. Через полчаса явилась Лидия со своей тяжелой кошелкой и букетом гвоздики.

– Сегодня я приготовлю тебе котлетки! – заявила она еще с порога. – Ты всегда говорил мне, что я готовлю их как твоя мама. Это – большой комплимент для любой жены.

Я рассказал ей о предложении Христофора. Я был возбужден и не сразу заметил, как застыло ее лицо.

– Поезжай один! – решительно заявила она. – Ноги моей не будет на этой проклятой даче!

– Почему?

– Тяжелые ассоциации… Но ты поезжай, тебе нужно проветриться.

Я пытался разубедить ее, но ничего не вышло. Мне и во сне не могло присниться, что она способна на такое упорное и бессмысленное сопротивление. А ведь она обычно так радовалась любой возможности пойти куда-нибудь вместе со мной!

– Во-первых, там негде спать, – раздраженно заявила она. – Вот увидишь: большой холл с двумя кроватями, правда, одна из них двуспальная. Но неужели ты думаешь, что я могу раздеться перед этим животным?

Дурацкие женские зацепки!

– Да он на улицу выйдет, когда ты будешь раздеваться!

– Ты не желаешь понять меня! Я вообще не хочу дышать с ним одним воздухом!

Эти слова серьезно озадачили меня. До сих пор она отзывалась о Христофоре хотя и сдержанно, но с известной благосклонностью. Что произошло, почему она так изменила отношение к нему? Догадалась, о чем говорили за ее спиной? Невозможно! Я сделал все, не выдать себя. Да и сама Лидия не подавала повода. После того вечера, когда я застал дома гостей, она не прикасалась к рюмке. Разве что пила тайком от меня? Да нет, чепуха! И все-таки что на нее нашло?

– Хорошо, я подумаю, – нерешительно сказал я. – Не так уж важно, поедем мы или не поедем. Ты только не нервничай! – добавил я, увидев, как сильно она расстроена.

Лидия посмотрела мне в глаза как-то особенно, я бы сказал умоляюще. Ее взгляд полоснул меня по сердцу, Смирись, человече, с горечью подумал я, хватит с тебя терзаний! За все на этом свете приходится платить, или поздно. И выходит, что всего дороже плата за человеческие слезы.

На дачу я все-таки поехал. После первой вспышки как-то неожиданно смирилась, стала еще добрее, ласковее, еще терпеливее. А когда в пятницу Христофор подъехал к дому – на больших стенных часах было шесть, – раскаявшаяся супруга чуть не насильно вытолкала меня за дверь.

– Поезжай, поезжай! – чуть не в испуге говорила. Ведь нельзя засиживаться дома. Нельзя так много думать! Ты уже начинаешь пугать меня, я и так не знаю, чем бы тебя развлечь.

Не нужны мне были никакие развлечения. Это слово мне совсем чуждо. Да ведь оно чуждо и всей жизни, всем живым существам, кроме человека. Чем, например, развлекается лев? Чем развлекаются газель, гиппопотам? Да ничем, кроме самых естественных жизненных потребностей. Один человек наполняет свою праздную душу развлечениями. Мне нужны были люди – вот в чем дело. Только за последние дни я начал это сознавать.

Христофор терпеливо ждал в машине. Хорошей, совершенно новой машине – последней модели «фольксвагена», как я потом узнал. Ни пылинки на стеклах или на крыше, будто он только что выкатил из мастерской обслуживания. Но сам он был как будто в неважном настроении и выглядел подавленно. Не обратил никакого внимания на то, что я еду один, даже не спросил о Лидии. Очевидно, Христофор и без того знал, что она не согласится, а пригласил ее просто из вежливости. Здороваясь, он улыбнулся через силу. И машину вел рассеянно, как мне показалось.

Мы выехали из города, а он все молчал. Кто знает, наверное, у него неприятности в управлении, этого следовало ожидать. Стоит шефу покачнуться – фавориты первыми летят за борт. Их судьба всегда самая горькая. Как ни странно, мысль о самом шефе меня ничуть не занимала, будто речь шла о ком-то другом, а не обо мне.

– Ну, старикан, приступим к служебным делам! – внезапно начал Христофор. – Вчера вечером я говорил с Камбуровым. Короткая встреча, минут десять. Он прочел мне приказ из министерства. Во-первых, тебе дают полгода отпуска по болезни. Будешь сидеть на бюллетене. На практике это означает, что ты шесть месяцев будешь получать неполную зарплату.

Это нормально? – спросил я без особого интереса.

По-моему, не нормально! – мрачно отозвался Христофор. – Хотя отвечает букве кодекса. И во-вторых, замещать тебя на это время назначили Камбурова. Приказом министерства.

– На каком основании? Основания не указаны. Так или иначе, меня отодвигают на задний план. Должен тебя успокоить, старикан, это соответствует моему желанию. Я и сам никогда не согласился бы занимать такой тяжелый пост, не хватает нужной подготовки… Они считают, что ответственные вопросы в управлении – финансовые и экономические. Может быть, и так, по крайней для них. Но не в этом дело. Своим приказом они как бы предопределили твою дальнейшую судьбу. Как будто они не ждут, что ты вернешься на работу. Иначе зачем им было разбирать да выбирать заместителей. У меня было такое чувство, что он говорит о ком-то постороннем.

– Я действительно не имею желания возвращаться, буркнул я. – Это вопрос почти решенный.

Пускай так. Но решать должен ты, а не они. Ты ешься одним из лучших руководителей в нашей системе. Как же можно распоряжаться твоей судьбой, даже не спросив тебя? Ты же не тряпка, в конце концов! И наше управление – дело твоих рук, а не их. Это ты его создал – зверским трудом, самолюбием, всем своим авторитетом…

– Не злись, не надо, – посоветовал я.

– А я злюсь! Правда, это со мной бывает редко… Взять хотя бы зарплату. Верно, все соответствует кодексу. Но не отвечает общепринятой практике. В таких случаях человеку обычно дают спокойно выздороветь. Или спокойно умереть. В прошлом году у инженера Горанова обнаружили рак, так на его зарплату не посягнули. Дали человеку спокойно умереть, не отравляя последних месяцев жизни.

Я видел, что он так и кипит от возмущения. Только теперь его чувства как будто начали передаваться и мне.

– И кто, по-твоему, провел эту комбинацию? Камбуров?

– Нет, не может быть, – решительно заявил Христофор. – Все в управлении любят и уважают тебя. Не знаю, в каких звеньях и на каком уровне решаются эти вопросы. Но решил явно человек, которому их существо не ясно!

Мы долго молчали. Я чувствовал, что Христофор нервничает за рулем, но ничего ему не говорил. Другая мысль занимала меня – неужели я раньше был таким же? И что, в самом деле, означает выражение: «чувства бьют через край»?

– Слушай, Форчик, здесь что-то не то!

– Наверняка! – мрачно согласился он. – Но не с моим умом разгадывать такие комбинации. Я могу только предполагать. Как я тебе говорил, они считают, что ты чересчур высоко ставишь авторитет фирмы. Потому что, по сути дела, у нас фирма, а не управление, но ведь государственная фирма, наши доходы идут в карман государства. Как все другие фирмы, мы работаем с проектами и офертами. Они у нас всегда самого высокого качества. И потому стоят дороже, чем проекты разных фирмочек и подрядчиков, среди которых полно обыкновенного жулья. Чтобы выдерживать конкуренцию, надо снижать цены. От этого страдает не только государство, но и наши личные доходы. А министерство, которое нами руководит, часто теряет премиальные. Но тебя это не интересует. Ты знаешь, что рано или поздно авторитет нашей фирмы укрепится. И тогда мы с лихвой компенсируем все убытки.