Максим Чертанов - Правда Страница 37

— Надюша, рыбка... Наверное, скучно тебе со мной?

— Что ты, Ильич! — испуганно прошептала она. — Я совершенно счастлива. Я о тебе забочусь, а больше мне ничего и не надо. И бог с ним, с этим балетом: если тебе жалко денег, то и не пойдем.

— Не выдумывай глупостей! — сердито сказал он: как всякому мужчине, ему было обидно, когда женщина говорила, будто ему жаль денег. — Надя, а в деревню не хочется? Свиньи, куры, гуси...

— Нисколечки.

— Ну, спи. — И он, отвернувшись к стене, закрыл глаза.

— Спокойной ночи, Ильич... — чуть слышно донеслось с соседней кровати.

«Шатле» был полон. Давали «Павильон Армиды». Ленин уже знал, что Матильды Кшесинской не будет, но это не особо его огорчило. К чему ворошить прошлое? «Когда-то юная Малечка была великолепна в постели, но теперь... Да ну ее к чорту. Говорят, эта молодая Карсавина тоже очень мила. И Надя так радуется, бедняжка...» Он искоса глянул на сидевшую подле него подругу жизни: обмахиваясь кружевным веером, она живо стреляла по сторонам своими выпученными глазами. Модный туалет по-прежнему сидел на ней как на пугале, но в остальном она держалась уже вполне светски. Ленин тоже огляделся по сторонам. В зале было полным-полно богатых русских: можно завести полезные знакомства... «Эти набитые кошельки так и просятся, чтоб их облегчили... Да, надо сказать Надюше спасибо, что притащила меня на этот дурацкий балет!»

В другом ряду партера, наискось от их с женою мест, сидела очень изящная женщина с каштаново-рыжими кудрями. Ленин безошибочно, с ходу, определил в ней француженку: никто больше не умеет так одеваться. «Очень даже ничего... Тощевата немного, но глазки, глазки, шейка! Надо будет познакомиться...»

Так Владимир Ильич впервые увидел Инессу Арманд.

Но он тотчас позабыл о ней, потому что его взору представилось нечто куда более занимательное.

В одной из дорогих лож, развязно облокотясь на перила, сидели несколько разодетых вертопрахов, щебеча по-французски; что-то в осанке и движениях одного из них показалось Ленину смутно знакомым. Он попросил у жены бинокль, пригляделся: определенно этот франт б безупречном фраке, с моноклем в глазу, с выкрашенными в смоль волосами и тонкими черными усиками, подкрученными кверху, был Дзержинский! Настроение у Ленина сразу испортилось. «Нигде от этого распросукина сына спасения нет; а говорил, что в Варшаве сидит на нелегальном положении... Небось, специально притащился следить за мной, не трачу ли я на себя и жену партийные деньги... Нако-ся, выкуси! — И он сложил в кармане фигу. — Я и партия едины, как близнецы-братья: куда хочу, туда и трачу». Но загримированный Дзержинский не обращал на Ленина никакого внимания и вроде бы даже не заметил его. «Вот уж никогда б не подумал, что эта снулая рыба балетом интересуется... А кто эти крашеные уродцы с ним в ложе?» Перегнувшись через колени жены, он задал этот вопрос Зиновьеву — тот знал всех и вся.

— Ах. какой же ты некультурный, Voldemare... Это Марсель Пруст и Жан Кокто. А третьего я не знаю, — со вздохом признался Зиновьев. — Но он очень симпатичный.

«Господи, что за идиот! — подумал Ленин. — Однако же Надюша тоже не узнала Дзержинского... Что он тут делает, если не присматривает за мною?! Неплохо бы это выяснить...»

Дирижер встал за пульт, раздался мощный раскат литавр, медленно поднялся занавес, и представление началось. «Пресвятые угодники, красота-то какая... — благоговейно прошептала Надежда Константиновна: она впервые в жизни была в театре. — А это все из золота?!» Ленин недовольно покосился на фыркнувшего Зиновьева — не любил, когда чужие над Надей смеялись — и терпеливо объяснил ей, что такое декорации.

Гигантские часы с амурами пробили полночь; из их раскрывшихся дверец высыпались двенадцать кордебалетных девочек и начали танец. «Вот чего он приперся, — догадался Ленин, — он же известный спец по малолеткам... (Ленин уж несколько лет знал об этом: он слыхал об эротических причудах Дзержинского от петербургских, парижских, лондонских, брюссельских и даже финских проституток.) М-да, ловко он провел меня тогда с той цветочницей... И что хорошего можно в этих детишках найти? Им бы еще в куклы играть... У меня такая дочка могла бы быть... А может, и растет где-нибудь...» Однако же Дзержинский вовсе не глядел на сцену, а болтал о чем-то со своими нелепыми спутниками. «Ну, может, он вербует этих типов в партию. Что за неугомонный человек!»

— Nadine, — зашептал Зиновьев Крупской, — сейчас обратите внимание на это pas-des-trois...

«Если она спросит „чаво?“ — придется провести с ней воспитательную работу», — подумал Ленин. Но Надежда только кивнула: она прекрасно понимала и говорила по-французски, хотя и с выговором, характерным для простонародных кварталов Парижа. Ленин с облегчением вздохнул и стал внимательно глядеть на Карсавину и еще одну хорошенькую балерину «В варьете, конечно, ногами интересней выделывают... Но и эти ничего...»

Началось соло Нижинского; Ленину стало скучно, и он, сунув в рот карамельку, вновь принялся украдкой разглядывать публику. Полюбовался обнаженными плечами Инессы Арманд: «В этой черненькой определенно что-то есть... С виду скромница — знаем мы этих скромниц! — Он перевел взгляд с Инессы на Дзержинского и чуть не подавился: Феликс Эдмундович, как завороженный, впился глазами в расфуфыренного полуголого танцовщика и даже, кажется, что-то шептал в такт его прыжкам и оборотам. — Ну, совсем рехнулся наш железный Феликс. Я всегда говорил, что его пристрастие к маленьким девочкам ничем хорошим не кончится. Надо обрадовать Гришу с Левой, что их полку прибыло».

Ленин, разумеется, заблуждался насчет Феликса Эдмундовича. На самом деле того ничуть не занимали ни балетное искусство вообще, ни танцовщики в частности; пристально наблюдая за движениями рук и ног Нижинского, он отнюдь не наслаждался зрелищем, а деловито считал пируэты, кабриоли, батманы и антраша: таким образом танцовщик сообщал ему зашифрованную по типу азбуки Морзе информацию о состоянии революционного процесса в различных европейских государствах.

Дзержинский завербовал Нижинского (как, кстати, и отсутствующую в Париже Кшесинскую) еще в Петербурге, объяснив, что государственный переворот в России, к которому он готовится, прежде всего пойдет на пользу любимой Польше. Импульсивный и доверчивый соплеменник сразу согласился на сотрудничество. Он был, конечно, слишком глуп и не от мира сего, чтобы самостоятельно добывать секретные сведения: в его обязанности входило лишь во время гастрольных поездок получать эти сведения от других агентов Дзержинского, рассеянных по всей Европе, а после своим танцем передавать их своему шефу, которого он искренне почитал величайшим человеком в мире после Фокина и всеми силами старался ему угодить.

Шеф, однако, был постоянно недоволен агентом и злился на него. И дело тут было вовсе не в частной жизни бедного Вацы. Конечно, Дзержинский, как всякий приличный человек, ненавидел педерастов, но жизнь ежечасно сталкивала его с ними; он воспринимал это как одно из ряда бесчисленных испытаний, ниспосланных ему судьбой, и не роптал, ибо настоящий мужчина не ропщет на испытания, а стремится к ним; исходя из этой посылки, он, повстречав педераста, не бежал от него, а, напротив, спешил как можно скорей с ним познакомиться, чем, собственно, и объяснялось столь странное соседство в ложе. Причина же его злобы на Нижинского заключалась в низкой эффективности работы агента: увлекшись идиотскими танцульками, бестолковый Ваца постоянно забывал шифры и все путал; в результате изумленный Дзержинский читал в его соло, к примеру, следующую информацию: «p-h ...монах уморил зпт европа свербит тчк панталоны среду» и вынужден был мучительно догадываться, что некий монарх умер, Европа скорбит, а в среду состоятся, по-видимому, похороны. (Бесполезность сообщения была очевидна, но это уже была вина не танцора, а других агентов, которые сочли нужным шифровать подобный вздор, воображая, по-видимому, что их шеф не в состоянии прочесть газету.) Бывали у Вацлава сообщения и вовсе не поддающиеся расшифровке, как, в частности, и получилось на премьере «Павильона Армиды».

«Умница Матильда — даром что пьет как лошадь — никогда ничего не путает и не забывает, а этот... Придется лично встретиться и спросить, что все это значит, а затем в последний раз сделать ему внушение, а если не поможет — послать его к чортовой матери», — подумал Дзержинский. Соло завершилось, Нижинский исчез за кулисами, начался танец шутов; Феликс Эдмундович расслабился и, лицемерно обменявшись парой восторженных реплик с Кокто и Прустом, скользнул притворно рассеянным взглядом по партеру: естественно, Ленин заблуждался и относительно того, что Дзержинский его не замечает. «Рыжий шут опять просаживает партийную кассу на развлечения... У Крупской новая шляпка... Matka Boska, как можно жить с такой старой, жирной, грудастой, рыхлой бабищей! И эти два пакостных жиденка тут как тут... Чем они все вчетвером занимаются?!»