Дино Буццати - Шестьдесят рассказов Страница 38

19

КРУШЕНИЕ «БАЛИВЕРНЫ»

Он начнется через неделю, судебный процесс по делу о крушении «Баливерны». Что станет со мной? Неужели меня посадят?

Страшно. Все равно страшно, сколько ни повторяй, что никто против меня давать показаний не собирается, что следователь и не подозревает о моей причастности к делу и что если даже мне предъявят обвинение, то все равно потом оправдают. А если я молчу и не иду с повинной, так от этого никому никакого вреда. Ну явись я и выложи все как есть, разве обвиняемому станет легче?.. Только все эти мысли нисколько меня не утешают. Вообще-то говоря, Дольотти, управляющий хозяйством, который формально в ответе за случившееся, три месяца назад заболел и умер. На скамье подсудимых остался лишь тогдашний заседатель городского управления по обеспечению. Но обвиняют его тоже формально: какой с него спрос, если в то время он только пять дней как вступил в должность? А предшественник его, которого можно было бы засудить, умер за месяц до трагических событий. Закон не сводит счеты с мертвецами.

Два года прошло с того ужасного дня, но его наверняка никто не забыл. «Баливерна» — это было огромное мрачное здание за городскими воротами, сложенное из кирпича. Построили его в XVII веке монахи братства Святого Селестия. В XIX веке, когда орден распался, каменную громаду превратили в казарму, и вплоть до войны она находилась в руках военного ведомства. Потом «Баливерна» какое-то время пустовала — до того самого момента, когда в ней, с молчаливого согласия властей, поселилась всякая рвань: бездомные и беженцы, дома которых разбомбило, бродяги, босяки — одним словом, голытьба. Со временем муниципалитет прибрал здание к рукам, попытался навести там порядок, переписал даже всех жильцов и узаконил отхожие места, а зачинщиков всяких безобразий выселил. Место тем не менее оставалось воровским и пользовалось дурной славой. Не то чтобы оно было рассадником преступности, но все же по ночам никто в окрестности «Баливерны» без дела не наведывался.

Попервоначалу «Баливерна» стояла в чистом поле, но с течением времени пригород вплотную подступил к ней. По соседству, однако, дома строить не решались. Этот угрюмый и зловещий каменный муравейник возвышался над железнодорожной насыпью посреди пустыря, заваленного всяким мусором и старым хламом; да еще кое-где притулились сколоченные из старого железа лачуги бедняков. Снаружи «Баливерна» напоминала тюрьму, больницу и крепость одновременно. В плане она представляла собой четырехугольник метров восьмидесяти длиной и шириной около сорока. Внутри имелся просторный двор, окруженный голыми, без каких-либо навесов, стенами.

Иногда по выходным мы гуляли вокруг «Баливерны» с мужем моей сестры, энтомологом Джузеппе. На пустыре водилось множество насекомых. К тому же это был повод поразмяться и поболтать о том о сем.

Должен признаться, что состояние этой мрачной махины мне не понравилось с первого взгляда. Цвет кирпича, многочисленные, наспех залатанные щели и трещины в кладке, балки, подпирающие откровенно обветшалые стены. Особенно подозрительной показалась мне задняя стена, голая и однообразная, на которой вместо окон в нескольких местах зияли маленькие отверстия, скорее напоминавшие бойницы. Странным образом она выглядела выше фасада с крытой галереей и широкими окнами.

— Ты не находишь, что задняя стена как будто нависает? — спросил я зятя.

— Да брось ты! — засмеялся он. — Это тебе кажется. С высокими стенами всегда так.

Однажды в июле — была суббота — мы отправились на такую прогулку. Зять мой прихватил с собой двух дочек и коллегу-зоолога из университета. Профессору Скавецци лет сорок. Он бледен, вял и очень раздражает меня своим хитрым и важным видом. Зять говорит, что это кладезь премудрости и очень достойный человек. Но я думаю, он дурак, иначе не стал бы так задирать нос только потому, что я портной, а он ученый.

Добравшись до «Баливерны», мы долго бродили вдоль задней стены, которая так меня настораживала. Неподалеку среди травы зияла довольно большая пыльная проплешина — футбольное поле, вытоптанное мальчишками. В обоих концах в землю вбили колья, обозначавшие ворота. Мальчишек в тот день не было, зато на краю поля, где к нему вплотную подходит щебенчатая дорога, сидели в траве мамаши с детьми и грелись на солнышке.

Время было тихое, послеобеденное, и из фаланстера доносились приглушенные голоса. Солнце тускло освещало хмурую стену; из окон торчали длинные шесты, на которых сохло белье; понуро и бездвижно белыми флагами вниз свисали простыни; ни ветерка.

Пока мои спутники занимались поиском насекомых, мне почему-то вздумалось забраться на выпяченную стену. Это оказалось нетрудно: она вся была в выбоинах и выступах, кое-где из трещин торчали ржавые железки. На самый верх я, разумеется, лезть не собирался — просто хотелось немного подвигаться. Желание, не спорю, довольно ребяческое.

Я легко вскарабкался вдоль пилястра замурованных ворот на высоту двух метров. Над архитравом в стене была выложена полукруглая ниша (вероятно, там когда-то стояло изображение святого), а перед ней вместо ограды торчало несколько заржавелых пикообразных спиц.

Ухватившись за одну из них, я попытался подтянуться. Вдруг спица сломалась. Я попробовал удержаться, но потерял равновесие и спрыгнул вниз. К счастью, было не очень высоко. Приземлился я на ноги, и хоть остался цел, все же пребольно ушибся. Обломок железной спицы упал рядом.

В следующий момент из ниши выпала другая, более длинная спица, упиравшаяся посередине в выступ вроде консоли. Судя по всему, она исполняла роль временной распорки. Консоль, лишенная противовеса, тут же подалась вниз, но не упала; эта здоровенная каменная штуковина шириной в три кирпича зависла на краю ниши одним концом наружу.

Разрушения, которые я невольно спровоцировал, на том не кончились. Консоль служила опорой толстой балке метра в полтора высотой, которая другим концом поддерживала балкон (вот когда я разглядел все подробности этой громады, прежде терявшиеся на неохватной поверхности стены). Балка-подпорка не была закреплена и держалась только за счет двух выступов. Секунду спустя после того, как рухнула консоль, балка отошла от стены, полетела вниз и глухо ударилась о землю. Я едва успел отскочить.

Вроде ничего больше не падало. Я повернулся и пошел к своим спутникам. Они напряженно глядели на что-то позади меня. Никогда не забуду выражения их лиц.

— Господи Боже! Посмотри туда! — крикнул мой зять.

Я обернулся: рядом с балконом ровная стена вздулась, как будто к натянутой ткани с изнанки прижали угловатый предмет. Вернее, сначала по стене прошла зыбь, а потом уже выпятился горб. В следующее мгновение кирпичная кладка распалась, обнажив свои гнилые зубы, и сквозь облако пыли проступила зияющая расщелина.

Сколько это длилось минут или секунд — сказать не могу. Но только, пока это происходило — можете считать меня сумасшедшим, — из самых недр здания донесся протяжный, тоскливый гул, похожий на звук трубы, и в ответ ему по всей округе тягуче завыли собаки.

Дальше все смешалось: я опрометью бросился догонять своих спутников, которые были уже далеко; женщины на краю поля вскочили на ноги и страшно кричали, одна из них каталась по земле; в окно верхнего этажа высунулась полуголая девица — посмотреть, что происходит, — а под ней в это время уже разверзалась бездна; и на какую-то долю секунды, как сквозь сон, — видение медленно оседающей стены. Вслед за ней вся необъятная громада здания, окружавшего двор, плавно колыхнулась и стала заваливаться, увлекаемая неодолимой силой разрушения.

Послышался оглушительный грохот, как будто сотни самолетов сбросили одновременно все свои бомбы. Земля содрогнулась, и над гигантской могилой поднялось желтое облако пыли.

Помню, как бежал я домой, стремясь подальше от страшного места, а прохожие, уже знавшие о случившемся, в ужасе смотрели на мою запыленную одежду. Отчетливо помню глаза моего зятя и его дочек, устремленные на меня с выражением испуга и сострадания. Они молча глядели так, как глядят на приговоренных к смерти (а может, мне это только чудилось).

Домашние, узнав, что я стал свидетелем страшного события, восприняли мое состояние как должное. Не удивлялись и тому, что на несколько дней я заперся в комнате и все лежал, отказываясь от газет. (Одну из них я все же увидел мельком, когда брат зашел справиться о моем здоровье: на первой странице была большущая фотография с длинной вереницей траурных катафалков.)

Неужели я — виновник этого кровопролития? Как роковое сплетение причин и следствий могло привести от сломанной мною железной спицы к крушению громаднейшего замка? Или строители умышленно спрятали в соотношении масс и объемов секрет хрупкого равновесия, для нарушения которого достаточно было сдвинуть ничтожнейшую деталь? А мои спутники, неужели они не заметили, что это моих рук дело? Если не заметили, то почему Джузеппе теперь избегает меня? А может, это я, боясь выдать свою тайну, невольно стараюсь пореже с ним встречаться?