Эльмира Нетесова - Забытые смертью Страница 38

Посидев у родных могил, Митька, как всегда, пожаловался отцу с матерью на сестру-пьянчугу, на несносную жизнь, на горбатую судьбу, отнявшую вместе с родителями все радости детства. Просил забрать его с белого света.

Митька плакал искренне. Он просил отца и мать сжалиться над ним хоть раз в жизни и забрать от пьяницы сестры. Мальчишка кланялся могилам, искренне веря, что родители видят и слышат его.

Посидев около могил немного, он встал И, шатаясь, пошел по дорожкам кладбища, вышел и сел у ворот перевести дух и немного успокоиться. Так он делал всякий раз.

На грязном лице его еще не обсохли слезы. И горбун сидел, вздрагивая от недавних рыданий, шептал молитву, какой научила сестра, прося у Бога для родителей царствия небесного.

Он знал, что обращаться к Господу мужчина обязан с непокрытой головой, а потому отложил кепку в сторону — на траву.

Был воскресный день. И люди с утра шли на кладбище со всех концов города. Другие — уже возвращались.

И снова в кепку Митьки посыпались деньги. Разные. Одни бросали их мальчишке мимоходом, другие просили помянуть родственников. Все жалели зареванного, грязного, горбатого мальчишку, худого и дрожащего, как лист на ветру.

Митька не думал попрошайничать у кладбища. Он хотел отдохнуть. Но… Заметив, как щедры подаяния, решил не торопиться.

И лишь под вечер, когда кладбище опустело, мальчишка решил вернуться домой.

Он думал, что Тоська опять накинется на него с пьяной бранью, навешает оплеух и отправит спать не евши, как всегда. Но сестра, на удивление Митьки, встретила его трезвой. И спросила с порога:

— Жрать хочешь?

— Конечно, — ответил, не задумываясь. И сразу сел к столу.

— Руки вымой и лицо. Сразу видать, на кладбище был. Ишь, как рожа заревана. Небось всю меня перед родителями обосрал, жаловался? — спросила мальчишку.

Тот молча выволакивал изо всех карманов милостыню. Сложил на стол в кучу.

— Ты на погосте побирался? А что как мать с отцом увидят? С ума сошел!

— Какая разница, где побираться? Я не отнимал, не просил, так получилось. Наверно, меня нищим родили, если за человека никто не считает, — закинул дверь на крючок.

Тоська считала деньги. Руки подрагивали.

— Хорошо заработал. Почти столько же, сколько вчера. А я думала, что ты не будешь теперь побираться.

— Я не хотел и не думал…

— Кормилец мой, — всплакнула Тоська и достала из стола колбасу и сыр, хлеб и масло, даже чай с конфетами пили они в тот вечер.

Тоська созналась, что сегодня она впервые в жизни купила себе шелковые чулки и парусиновые туфли. А Митьке — рубашку и сатиновые шаровары. И теперь они могут, если захотят, побывать в деревне, где много лет, заколоченный, доживает свой век отцовский дом.

— Не хочу, все деревенские меня дразнят, — отмахнулся Митька. Отказался и от прогулок за городом.

— Меня там узнать могут, кто подавал. Подумают про меня всякое. Еще и побьют, — осторожничал мальчишка.

А наутро, едва поев, поспешил к кинотеатру, где больше всего собиралось народа.

Митька и сам не соображал, что толкает его туда — на люди. Он впервые пошел в кино. И хотя контролерша брезгливо сморщилась, пропуская горбуна, мальчишка уверенно прошел в зал. И диво — он впервые увидел фильм о нищем. Не все понял. Но главное — дошло. Вздумал и сам попробовать свои силы. Стал у двери гастронома. Глаза закатил, сдвинул в сторону рот, затрясся, загнусавил, прося подаяние.

Люди в ужасе шарахались в стороны.

— Смотри, какой страшный урод! И как таких жить оставляют? — взвизгнула бабенка, нечаянно задевшая Митьку.

Тот упал. Сделал вид, что ушибся очень больно, и заплакал так горько, что баба от стыда и жалости половину денег в кепке оставила. Да и как иначе, если вмиг толпа собираться стала, на нее зашикали со всех сторон, посыпались угрозы и мат.

Митька слушал, забывая вытирать слезы, прятал деньги во все карманы. Посетовав на жизнь, выгнавшую детей нищенствовать, пожалев пацана, толпа разошлась. А к Митьке подступили двое милиционеров.

Мальчишка и без того боялся их, здесь же, закатив глаза, забрызгал слюной, из штанов потек зловонный ручеек.

— Тьфу, сукин сын! Слова сказать ему не успели, а он и обосрался, хорек горбатый!

— Давай его в отделение отведем! — предложил второй. И взял Митьку за ухо. Тот завизжал на всю улицу, задергался. И снова к нему подступила толпа.

— Чего к убогому лезете? Слабо воров ловить, к ребенку привязались. Чего от него надо? — обступили зеваки всех троих в кольцо. Чьи-то руки потянулись к милиционерам. Посыпались угрозы, требование отпустить мальчугана.

Милиционеры растерялись. На их вопросы — кто он, где родители и дом, Митька ничего не отвечал. Визжал, плакал, кривлялся, изображая неимоверную боль, жаловался всему свету, что его убивают.

Рука милиционера выпустила ухо, но Митька не торопился убегать. Ему понравилось приносить домой деньги. И пусть всего один раз в день поесть досыта колбасы и конфет, услышать, что стал кормильцем.

Толпа отстояла Митьку, подав ему полную кепку милостыни. Горбун, едва люди стали расходиться, приметил, что милиционеры не ушли, стоят в стороне, ждут, когда он останется один. И Митька решил обхитрить их и заковылял рядом с мужиками, защитившими от милиции.

Заметив, что улица стала пустынной, мальчишка нырнул в первый проулок и задними дворами пробрался домой.

Тоське он рассказал все. Та посетовала, пожалела брата и посоветовала не соваться в центр города, где нищих всегда гоняет милиция. Но сегодня она уже не отговаривала Митьку, не просила сидеть дома и не попрошайничать. Ей понравилось считать деньги, прибавляющиеся с каждым днем.

Тоська даже про выпивку забыла. Наверное, от жадности. Да и понятно. За два дня у нее появилось такое, чего раньше не могла себе позволить.

Хлеб и масло, колбаса и конфеты, молоко и селедка, даже туалетное мыло купила баба. Приобрела себе впервые в жизни настоящее нижнее белье и новый расклешенный халат в белый горошек.

Она слушала Митьку, смеясь. Когда же мальчишка скорчил рожу, с какой он побирался сегодня у гастронома, Тоська даже вскрикнула в ужасе, не на шутку испугавшись:

— Ну и харю состроил! Да на тебя только глянешь и потеряешь душу вместе с кошельком. Кто ж научил так морду корчить? — спросила брата.

— Никто. Сам.

Тоська громко удивлялась. И говорила, что у Митьки прирожденный талант попрошайки.

Мальчишку это не обидело. Он каждый день приносил сестре деньги. Больше или меньше, но они шуршали в его карманах каждый день.

Других побирушек била городская шпана. Отнимала все деньги до копейки. Трясли их и воры, и милиция. Митьку не трогал никто. Его безобразное рыло отпугивало даже милицию. Завидев его, трезвели отпетые алкаши. Ни у кого не шевельнулась мысль, не поднялась рука на чудовищную образину, от которой в ужасе отскакивали бродячие псы и кошки. С ним стерпелась и молча смирилась, как с неизбежным злом, городская милиция.

Его скрюченные ноги и руки узнавали горожане даже в глубоких сумерках. И потому каждый Митькин шаг сопровождался шуршанием и звоном монет, сердобольными и сочувственными вздохами.

Чем старше становился мальчишка, тем отвратительнее было его лицо. Казалось, Митька так и родился в сальном вонючем тряпье и никогда не носил на плечах ничего нового, чистого.

Его сестра давно уже купила на окраине города просторный кирпичный дом, обставила его, сделала настоящими хоромами. Но Митька виделся с нею все в той же замызганной, тесной комнатенке и не желал появляться вблизи дома, купленного сестрой.

Для всех горожан Митька жил один в подвальной комнатенке, еле сводя концы с концами на жалкие подаяния. Глянув на него, ни у кого не возникало вопросов — почему он не учится и не работает?

Его руки, скрученные в неимоверную спираль, а ноги — в немыслимые кренделя, убеждали каждого в полной немощности существа, которого никто не считал полноценным человеком.

С возрастом Митька отточил свое умение до полного совершенства. Он знал, где и когда можно получить хорошее подаяние. И теперь не представлял себе жизни без попрошайничества. Он побирался каждый день, в любую погоду, без выходных и праздников. Митька втянулся в свое ремесло и очень полюбил деньги.

Нет, не все он отдавал сестре. Едва повзрослев, понял, что и самому не грех иметь про запас. И начал копить, пока не зная для чего.

Но однажды переоценил свои возможности. И, просидев без шапки на холоде целый день, простыл. И ночью, хорошо что Тоська навестила, забрали Митьку в больницу на «скорой помощи».

Там его отмыли, уложили в чистую постель в просторной белой палате. Около него неотлучно дежурила сиделка — молодая девушка. Вся в белом, как в облаке, из которого виднелись лишь глаза, зеленые, как трехрублевки.

Митька, едва пришел в себя, влюбился в нее без памяти. Он звал ее днем и ночью, он готов был сутками не отпускать ее от себя. Митька прикидывался умирающим. И девчонка в страхе вскакивала за врачом, но горбун цепко держал ее за руку. Ночью он не смыкал глаз, лишь бы она не ушла. Он измотал, измучил сиделку, пока та не свалилась с ног.