Дональд Томас - Белый отель Страница 38

Когда же наконец ответ пришел, то лишь несколько часов спустя Лиза набралась мужества, чтобы вскрыть конверт. У нее тряслись руки, когда она разворачивала письмо. И она морщилась от боли, читая его (но было это в основном из-за абзаца, посвященного его внуку). И пунцово покраснела, когда он упомянул ее описку, мучительно стараясь вспомнить контекст, который напрочь забыла. В общем, письмо все же оказалось более милосердным, чем она заслуживала.

Берггассе, 19

18 мая 1931.

Дорогая фрау Эрдман,

Спасибо за Ваше письмо от 29 марта. Я, конечно, нашел его очень интересным, и не в последнюю очередь благодаря Вашей описке: «может, я и была» вместо «может, он [мой отец] и был». Но все же она не настолько забавна, как ошибка, сделанная одним из моих английских корреспондентов, выразившим мне сочувствие по поводу «злополучного еврея» (jew) вместо «злополучной челюсти» (jaw). Косвенным образом это является причиной моей задержки с ответом – я имею в виду челюсть. Мне пришлось перенести еще одну операцию на ней, и, боюсь, я совсем запустил свою переписку.

Рад узнать, что с Вами и Вашей тетей все в порядке. Отвечая на Ваш вопрос, сообщаю, что мой маленький внук Гейнц умер, когда ему было четыре года. С ним из моей жизни ушла способность любить.

Теперь о главном. Я склоняюсь к тому, чтобы опубликовать статью в том виде, в каком она есть, несмотря на все недостатки. Мне бы хотелось, если позволите, добавить постскриптум, где бы были представлены и обсуждены Ваши позднейшие признания. Мне, видимо, придется подчеркнуть, что врач должен верить пациенту в той же мере, в какой пациент должен доверять врачу.

Мне вспоминаются слова Гераклита: «Душа человека – это далекая страна, к которой нельзя приблизиться и которую невозможно исследовать». Не думаю, что это непреложная истина, но успех зависит от того, отыщется ли среди скал спокойная бухта.

Искренне Ваш,

Зигмунд Фрейд.

Лиза ответила коротким письмом, в котором благодарила за снисходительность и ужасалась точности своих предчувствий. Она призналась, что испытывает угрызения совести, как будто ее предвидение каким-то образом было виновато в смерти ребенка. Ответа на свою записку она не ждала и даже убедительно просила его не обременять себя ответным письмом. Тем не менее через несколько дней из квартиры на Берггассе пришло письмо:

Дорогая фрау Эрдман,

Вы не должны казниться из-за смерти моего внука. Все это осталось в далеком прошлом. Без сомнения, когда умерла его мать, в нем уже были семена смертельной болезни. Мой опыт занятий психоанализом убедил меня в том, что телепатия существует. Если бы я мог прожить свою жизнь снова, то посвятил бы ее изучению именно этого явления. Совершенно очевидно, что Вы обладаете повышенной восприимчивостью. Не надо незаслуженно терзать себя за это.

Собственно говоря, в том, что Вы обладаете этой способностью, убедил меня один из Ваших снов, рассказанных Вами во время анализа. Вы, возможно, забыли его. Судя по записям, которые я тогда сделал, Вам снилось, что в будапештской церкви венчалась уже немолодая пара и посреди церемонии один из прихожан встал, вынул из кармана пистолет и застрелился. Невеста вскрикнула – это был ее бывший муж – и упала в обморок. Когда Вы подробно излагали мне этот сон, мне было совершенно ясно, что он связан с трагическим событием, случившимся в Будапеште за год до этого (в 1919 году). Один из моих выдающихся коллег, практиковавший в этом городе, женился на женщине, за которой ухаживал восемнадцать лет. Она не хотела разводиться, пока ее дочери оставались незамужними. В тот самый день, когда состоялась свадьба моего коллеги и этой женщины, ее бывший муж совершил самоубийство. Уверен, что Вы почерпнули эти факты из моего сознания, соединив их с обстоятельствами гибели Вашей матери, которые, как я по-прежнему уверен, лежат в основе Ваших невзгод.

В том сновидении участвовали и Вы сами – в виде «туманного» образа; Вы успокаивали упавшую в обморок невесту, зная в то же время, что жених нуждается в Вашем утешении больше, чем это допускается приличиями. Дело же в том, что мой коллега состоял в весьма амбивалентных42 отношениях с одной из дочерей той дамы, на которой женился. Одно время эта молодая особа была моей пациенткой.

Должен добавить, что никто в Вене, за исключением меня и одного-двух ближайших коллег, не знал о трагедии, связанной со свадьбой нашего друга, и было совершенно ясно, что Вы нигде не могли почерпнуть эту информацию. Мне бы хотелось включить Ваш сон в мое исследование, но его явная связь с тем, что произошло с моим будапештским коллегой, делает это невозможным; к тому же сейчас он не вполне здоров. Наконец, он верит в существование телепатических сил.

Я рассказал Вам об этом только для демонстрации того, что этот Ваш дар никак не зависит от сознания. Вы ничего не можете с ним поделать. Пытаться его изменить – все равно что пытаться превратить Ваш прекрасный голос в воронье карканье. Так что и не пробуйте.

Желаю Вам всего наилучшего.

Искренне Ваш,

Зигмунд Фрейд.

Заметив, насколько счастливее и оживленнее стала выглядеть Лиза, тетя Магда начала подумывать, не появился ли на горизонте поклонник. В чем бы ни крылась причина, для нее это было облегчением – она боялась, что у племянницы наступит очередной нервный срыв.

На самом деле Лиза чувствовала необычайную близость к Фрейду: он был ей даже ближе, чем когда она виделась с ним каждый день. Этим чувством она была обязана тону его последнего письма – неожиданно теплого, со множеством лестных слов о ее голосе и психическом даре, а еще более лестным было то доверие, которое он ей оказал, поведав о несчастье своего коллеги. В этом было что-то странное. Не то чтобы она не верила ему: Фрейд не был способен на обман. Она помнила тот сон – все, кроме той части, которую он отделил от остального, как бы подчеркивая ее для нее. Она совсем не припоминала своего присутствия на свадебной трагедии в виде «туманного» призрака, несущего утешение.

Может быть, Фрейд таким образом просил у нее помощи и поддержки в старости и немощи? Она помнила почти единственное замечание о личной жизни, которое ей довелось от него услышать: намек, не более, на то, что его брак в физическом смысле завершился, когда ему было сорок. Не это ли он привнес в свое изложение сна? Фрейд – человек пожилой, его молодое «Я» уже умерло. Поэтому он нуждался в утешении больше, «чем это допускается приличиями», от той, что хлопотала возле упавшей в обморок невесты... Ну, это же явно Анна Фрейд со своей матерью! Но Лиза была «Анной» в истории болезни... «Весьма амбивалентные отношения»... «Одно время эта молодая особа была моей пациенткой»...

Он просил у нее дружбы, но боялся, что она неправильно его поймет, если он выразится прямо. Может, большего, чем дружба. Если так, то она не должна уклоняться, надо попытаться утешить его. Лиза была крайне напряжена, обдумывая, как бы ей ответить на его призыв. Она решила, что лучше всего написать ответ в свободном, дружеском духе, обращаясь непосредственно к событиям, рассматриваемым в истории болезни, – и просто подождать, что будет дальше.

16 июня 1931 г.

Дорогой профессор Фрейд,

Была до глубины души тронута Вашим добрым и великодушным письмом. Комплимент по поводу моего голоса тоже меня растрогал – пока я не вспомнила, что Вы никогда не слышали, как я пою! Иначе Вы не назвали бы его прекрасным. На самом деле он с каждым днем все больше становится похож на карканье.

В последнее время я только и делаю, что снова и снова вспоминаю тот вечер, когда началась моя «истерия». Я припомнила еще несколько подробностей, которые могут оказаться Вам полезными при написании Приложения. Во-первых, я (как уже говорила) была счастлива при мысли о том, что, может быть, я не еврейка. Даже этого «может быть» было достаточно, чтобы с чистой совестью безоглядно отдаться мужу и с Божьей милостью вынашивать его ребенка. Прежде меня тревожило приближение его отпуска (Вы были правы). До него оставалось меньше месяца. В своих письмах он убеждал меня «пойти до конца». Я не могла винить его за это, все было вполне естественно. Но самая мысль об этом была мне ненавистна. Теперь, однако, благодаря неопределенности своего происхождения, я чувствовала, что могу согласиться, и, вернувшись от тети домой, написала ему страстное письмо.

Но, когда я заснула, у меня снова были ужасные кошмары. Видите ли, появились и другие вещи, от которых мне делалось не по себе. Одной из задач Вилли было выступать обвинителем против дезертиров, и он только что выиграл дело, а это означало, что беднягу-солдата расстреляют. Он подробно расписал мне свою блестящую речь, убедившую трибунал, – он явно восхищался собой. Меня тошнило. Я не могла «совместить» человека из письма с воспоминаниями о его мягкости. Так что не явились ли боли, начавшиеся в ту самую ночь, результатом моих хаотических чувств? Может быть, подавление знания здесь ни при чем? (Мне очень хорошо удается подавлять знание о неприятных вещах: однажды я «забыла» – час спустя, как прочитала об этом, – что мой партнер женат на той, кого я замещала по причине ее нездоровья. Всего лишь из-за безосновательных фантазий о том, что у меня с ним случится роман! Но эти удобные провалы в памяти вовсе не делают меня больной.)