Александра Маринина - Ад Страница 38

Но проснуться не получалось, сон все длился и длился. И только когда наступил поздний вечер следующего дня и Артур со своими мальчиками ушел, Люба осознала, что все кончилось. В самом прямом смысле. Это был не сон, не кошмар, это была отвратительная и страшная правда. Ее сына найдут и убьют. Остается только молиться о том, чтобы его не нашли. Но это означает, что она никогда больше не увидит своего мальчика. «Пусть, – говорила она себе, – пусть я его не увижу, пусть он спрячется далеко-далеко, где-нибудь в глухой тайге, или на Северном полюсе, или на затерянном острове, пусть мы никогда больше с ним не встретимся, но я буду знать, что он жив».

Прошла неделя, от Коли не было никаких известий, и Люба не знала, плохо это или хорошо. Она все отдала бы за то, чтобы услышать его голос и убедиться, что он жив и в безопасности. Но он не звонил. Она потеряла аппетит и совсем не могла спать, она быстро худела, буквально таяла на глазах, и очень плохо выглядела. Бегорский, едва взглянув на своего главбуха, заявил, что не потерпит на работе больных сотрудников, и отправил Любу домой.

– Больничный не бери, поезжай, ложись и лежи, сколько нужно. Если ты через неделю не будешь выглядеть как здоровый человек, я тебя уволю.

«Все правильно, – с тоской думала Люба, пока служебная машина Бегорского везла ее домой, – ни один мужчина не любит больных женщин. Они даже одного только вида больной женщины не переносят. Надо взять себя в руки. Если бы с Колей что-нибудь случилось, нам бы уже сообщили. Раз ничего не сообщили, значит, он жив. А это главное».

Спустя еще несколько дней снова пришел Артур. На этот раз с ним был только Степушка, а вместо Витеньки – немолодой морщинистый мужчина в длинном кожаном плаще и темных очках. Они пробыли в квартире Романовых недолго, всего часа два, старательно убеждали Любу, что если она знает, где прячется ее сын, то лучше ей сказать об этом, потому что чем быстрее его найдут, тем менее суровым будет наказание. Но ей нечего было им ответить. В голове билась только одна мысль: если они пришли, значит, Коля еще жив.

Он позвонил в начале декабря, рано утром.

– Коленька! – задохнулась Люба. – Как ты, сынок?

– Нормально, – его голос звучал глухо, были сильные помехи. – Меня кто-нибудь искал?

– Да, за тобой приходили, даже дважды. Артур Геннадьевич и…

– Я понял. Хрен они меня найдут. Я так спрятался, что им меня не достать. Всё, мать, больше звонить не буду, а то могут засечь.

– Да кто же может засечь, Коля? Тебя же не милиция ищет.

– Ты не понимаешь. У них руки длиннее, чем у милиции, и техника такая, что никакой милиции не снилась. Короче, мать, я в порядке, не психуй. Никому не говори, что я звонил. Пропал – и пропал.

– Ты не мерзнешь? Ты же уехал в том, в чем был, ничего с собой не взял. У тебя хоть деньги есть?

– Все у меня есть. Всем привет.

– Когда ты вернешься?

– Не знаю. Не скоро, наверное. Да не волнуйся ты, все будет нормально. Всё, пока.

Люба заметно успокоилась. «Как меняется представление о счастье и беде, – думала она. – Раньше мне казалось бедой, что Колька где-то шляется по ночам и заставляет нас с Родиком волноваться, а теперь я готова отдать все, только бы вернуть это время, только бы знать, что он здесь, рядом, что он рано или поздно придет домой, и будет накормлен, и будет спать в своей постели, и я смогу его увидеть, поцеловать, поговорить с ним. Я даже не понимала, какое на самом деле это счастье. А вот то, что происходит сейчас, – это действительно беда».

Праздновать Новый год собрались старым составом: Романовы, старик Головин, готовящийся меньше чем через месяц отметить восьмидесятилетие, Аэлла Александриди и Андрей Бегорский, оставшийся без семьи.

Николаю Дмитриевичу еще в ноябре сказали, что Коля уехал за границу работать по контракту, и покорно выслушали длинную тираду о том, что внуку следовало бы позвонить деду, а лучше – приехать и попрощаться перед долгой разлукой.

– Как это так! – возмущался Головин. – Уехать на несколько лет и ни слова мне не сказать! Даже не проститься! Вот до чего довело ваше воспитание с сюсюканьем и потаканием! Вырастили эгоиста. Не удивлюсь, если он и вам сказал про командировку только накануне отъезда.

– Так и было, – отводя глаза, подтверждала Люба. – Он буквально за два дня до вылета поставил нас в известность.

– Не понимаю! – продолжал кипятиться дед. – В наше время так не могло случиться. Каждая поездка за границу – это было целое событие, к нему за полгода готовились, собеседования проходили сначала в своем парткоме, потом в райкоме, инструктаж проводили, документы собирали для оформления паспорта. А сейчас что? Колька полгода готовился к поездке, а родители – ни сном ни духом? Вы что, вообще друг с другом не разговариваете? Что у вас за отношения в семье, если вы о собственном сыне ничего не знаете, он с вами ничем не делится, а вы ничем не интересуетесь? Любка, это непорядок.

– Николай Дмитриевич, – вступил Родислав, – сегодня вопросы с загранпоездками решаются быстрее и проще. Паспорт не нужно оформлять каждый раз, один раз сделал – и на пять лет свободен. Паспорт у Кольки давно есть, визу получить – неделя, ну максимум две. Теперь другие времена. А визу обычно дают чуть ли не в последний день, накануне вылета. Пока визы нет – никто не может быть уверен, что улетит, потому что европейские страны часто отказывают в выдаче визы. Не понравится им что-то в документах – они и отказывают. Так что как только виза была получена и стало ясно, что Колька точно едет, тогда он нам и сказал.

– Ну да, – подхватила Люба, – и такая суета началась, такая спешка, и вещи надо собрать, и купить кое-что, и всякие служебные дела доделать, Коля закрутился совсем и не позвонил тебе, хотя собирался, я точно знаю, он несколько раз говорил, мол, надо деду позвонить. Видно, руки не дошли. Не сердись на него, папуля.

Но Головин продолжал ворчать весь декабрь и только ближе к Новому году наконец остыл. Однако за праздничным столом он снова заговорил о внуке, и снова ставил его в пример Леле, так и не нашедшей постоянную работу, и вновь сетовал на то, что Коля так и не попрощался с ним, и на то, что его нет в кругу семьи, такой дружной и такой образцовой. Родислав во время речи тестя хмыкал и смотрел в сторону, а Люба стискивала зубы и с трудом сдерживала слезы. Хорошо еще, что Леля молчала. Ей тоже сказали про загранкомандировку, в которую Коля уехал как раз в те дни, когда она была в Питере на лекциях эдинбургского профессора. Если бы Леля вслед за дедом заговорила о том, как она скучает и как ей не хватает брата, Люба, наверное, не выдержала бы и разрыдалась прямо за столом. Она ловила на себе понимающие взгляды Аэллы и сочувственные – Андрея, и ей становилось немного легче.

В половине третьего ночи Николай Дмитриевич сказал, что устал, хочет спать, и попросил отправить его домой. Люба предложила постелить ему в Колиной комнате, но отец наотрез отказался, дескать, спать он привык только у себя дома. Родислав вызвал такси. Когда Головин отбыл, Леля заявила, что тоже идет спать. За столом осталось четверо, и все почувствовали себя свободнее.

– Ребята, у меня к вам серьезный разговор, – неожиданно сказала Аэлла. – Простите, что не сразу говорю об этом, но при Николае Дмитриевиче и при Леле нельзя было говорить.

– Что? – с тревогой спросила Люба. – У тебя неприятности?

– У меня все в порядке, – усмехнулась Аэлла. – Это у вас неприятности. У меня есть пациент из определенных кругов. Я ему делала пластику после автокатастрофы. Ну, и он ко мне проникся.

– Ага, нежными чувствами, – насмешливо вмешался Бегорский. – Алка, с каких это пор ты стала спать с бандитами? Раньше тебя устраивали только начальники главков и директора крупных предприятий. Ну еще артисты с дипломатами, но никак не ниже. Как же ты докатилась до такой жизни?

– Милый мой, – проворковала Аэлла, – значение имеют только власть и влияние, а на какой работе они достигнуты – меня не волнует. У нынешних бандитов власти и влияния не меньше, чем у начальников главков, а то и побольше. Не читай мне мораль. И вообще, это очень милый и хорошо воспитанный человек.

Люба вспомнила Артура Геннадьевича и невольно поежилась. Он тоже был хорошо воспитан и довольно мил, если не брать в расчет того, что он сказал о Коле.

– Так вот, – продолжала Аэлла, – он знает, что я дружу с вами, поэтому в виде любезности поведал мне, что за вами пристально наблюдают.

– Кто? – воскликнул Родислав. – Кому надо за нами наблюдать?

– Вот кому надо, тот и наблюдает. Тот, кому ваш Колька на хвост наступил. Они его до сих пор не нашли, поэтому смотрят за вами на тот случай, если вы знаете, где он, и будете с ним встречаться. Они не исключают, что он прячется где-то в Москве или в Подмосковье и вы можете на него вывести.

– Господи, – выдохнула Люба, – как хорошо!

– Что ж тут хорошего? – поморщилась Аэлла.