Александр Иличевский - Перс Страница 38

Наконец к нему привыкли, и вот однажды этот парень сорвался с траектории, которую выписывал, взлетая и обрушиваясь с пандусов, и подкатил к первому КПП; слез с кара и двинулся к часовым, чтобы спросить что-то. Я видел его со спины, метров с двадцати, я не понял, зачем он рванул к КПП на погрузчике, обычно крутился в пределах ангаров или на пандусах подле. Навстречу ему нехотя соскочил с порога будки пехотинец, парень слез с кара в плавящийся воздух… Я двинулся в их сторону. Он жестикулировал, часовой залыбился и развел рукой, похлопал его по плечу, парень отошел, мне уже оставалось шагов десять-двенадцать, дюралевая гора, пирс вдали, за проволочными дебрями, мотками, спиралями колючей проволоки, в тонированном окне будки составлены шары и пирамиды, отраженный лес многоствольных пушек, навигационных, пусковых установок, все это скопление эллипсов, парабол, сфер, как в учебнике по стереометрии, распределено над длиной эсминца. Был сухой хлопок. Сухой, понимаешь? Будто переломилась ветка…

Его звали Садад. Садад аль-Мукри. Он взметнулся черным прозрачным фонтаном. Так же, как он вспрыгивал в сальто с короткого разбега, в два-три шага взобравшись по стене, оттолкнувшись… Пехотинцы сложились в воздухе углом, тела швырнуло в стороны, будка смялась, как бумага, стекло падало аккуратно, треугольными парусами, в которых ломтями разваливался зной, зеленое море, белое небо, за окном в провале будки вентилятор медленно чешет лопастями по мониторам, рожа перекошенная сержанта. Я будто прошел сквозь стену.

Что такое физика взрыва? Когда я был курсантом, нам объяснили: взрыв есть горение вещества со скоростью, превышающей первую космическую скорость, больше восьми километров в секунду. Значит, с помощью взрыва можно покинуть землю. С помощью динамита, если попробовать стать им, этим веществом, можно попасть на Луну. Плоть этих парней насыщена тринитротолуолом! Вот я и спрашиваю, куда, в какой мрачный рай — кому рай, кому ад, — не на Луну ли попадают эти взрывники?

Хлестнуло по лицу горячим. От парня ничего не осталось, я был весь в крови, мокрый. Так бывает, когда после ливня машина вспорет горячую от асфальта лужу, вода встает отвесной стеной, лезвием, срубит тебя от виска до паха… Поднялся. Оглушенный, я не мог понять, я думал, что это моя кровь, моя развороченная плоть, я хлопал, бил себя, выбивая чувство боли, жизни. Когда раздробил себе кисть о бетон, понял, что жив. Превратившийся в кровавый прах парень — он весь был на мне, он вошел, въелся в меня. Я оглядывался, я искал, что где-то есть его останки, что меня так просто задело, окропило, но ничего… Пехотинцы лежали оба целехонькие, только все оборванные, с мгновенно состарившимися лицами, мне казалось, что на них и крови никакой нету, а все на мне, во мне. Я сблевал. Частички плоти на коже, на губах, он весь искупал меня в себе. Трясло, и я не мог контролировать дыхание. Я судорожно вдыхал горечь, задыхался, мне нужно было продышаться, мне не хватало воздуха, не хватало объема. Я вдохнул, и какая-то частичка попала в дыхательное горло. Я захрипел, отплевывался, выкашливал, тем временем набежали люди, кругом были люди с открывающимися беззвучно ртами. Я погибал от того, что частичка чужой плоти перемкнула мне дыхание… Я упал на колени, стал резко, резко кланяться, вытянул за спину руки — и вдруг в горле ушло, провалилось, и я задышал… Вкус крови во рту не проходил. Кожа, обсыхая, стягивалась пленкой, будто что-то заковывало меня, хоронило заживо. И вдруг какое-то существо закопошилось в пыли, задергалось, перевернулось — и крыса, окровавленная мокрая крыса, вся в сосульках, пробежала метр, свалилась, забилась снова. Я встал на корточки. Ни черта больше не помню, только как равняюсь, подтягиваюсь за этой контуженой крысой, вдруг очнувшейся, севшей облизываться и чиститься… На мне не было ни царапинки, когда я отмылся. Я отмылся, но это не помогло. Теперь мне не поправиться. Мне нужно сойти с ума, чтобы забыть тот день, забыть этого парня во мне. Сначала каждый раз, когда я вспоминал об этом, меня тошнило, и я кидался в душ, тер себя с ног до головы мочалкой, остервенело, садился под душем на пол, ждал, пытался очнуться. Я был у врача, я прошел гипноз. Это всерьез помогло, припадки прошли. Но память осталась. Фотография Садада у меня на десктопе ноутбука. Я поставил ее вертикально. Садад в стойке, будто льнет щекой к земле. И губы от напряжения целуют воздух».

Постепенно мы сползали в запой, для меня это были новые ощущения. Я совсем не спешил их освоить. Последнее, что помню: Керри рассказывает мне биографию немецкого разведчика Густава Васмуса, который настолько растворился в жизни южно-иранских племен, что по сути возглавил народное сопротивление англичанам. Керри говорил, что на исходе жизни мечтал бы так же раствориться в Востоке.

На третий день, немного протрезвев, мы с Керри поехали в Хурдалан, побродили по поселку, спустились к Джейран-батану, заповедному озеру, откуда нас скоро выпроводили рейнджеры, и мы пешкодралом, под моросящим дождичком прошвырнулись по окраинам Баку и вернулись в центр на такси.

Керри показал мне и описал все бары, которые посещают иностранцы. Где инженеры-нефтяники, где трейдеры, персонал. К середине вечера мы познакомились с двумя парнями из Exxona, белорубашечниками Биллом и Дэном — первый рыжий и рыхлый, второй невысокий и ярый, как фокстерьер. Оба они оказались чудовищно болтливы, так что через пару кружек я знал, где живут Роберт и Тереза (кондоминиум на берегу моря, северная окраина города) и какие у Роберта в последний месяц составились первоклассные контракты. Оказывается, начальник их трейдерского отдела собирается его переманить или частично подключить связи Роберта, потому что надеется привлечь наконец арабов к инвестированию.

— Роберт толковый парень, он отлично знает Восток. Сказывается его работа с саудитами, — поведал Билл. — Он уже привозил сюда делегацию богатых бедуинов. Они интересовались соколиной охотой в одном из заповедников.

Я поочередно посмотрел в глаза трейдерам.

— Здесь, в прикаспийской прерии, водится какая-то ценная птичка, за которую арабы готовы свою душу продать и другим душу вынуть. — Дэн прихлебнул пива и сделал жест, чтобы мы приникли к его устам.

Керри снисходительно наклонил голову.

— Арабы с ума сходят по этой птичке, мне самому уже хочется ее отведать. Они называют ее хубара. Охотиться на нее можно только с соколами. Только сокол может убить эту хитроумную сильную птицу. Ни пуля, ни силки ее не берут. Арабы преследуют ее много веков. Дикие люди! Они уже истребили ее на своих землях. А когда разбогатели в двадцатом веке на нефти, то вместе с экспансией стали истреблять на других территориях. Соколы тоже сходят с ума по этой хубаре и мигрируют вместе с ней от Сибири до Афганистана.

— А что они такого особенного находят в этой птице? Как ты говоришь, хубара? — спросил недоверчиво Билл. Капля пота на его брови блеснула, как булавка.

«Ему бы подошел пирсинг. Но только не для переговоров с арабами», — подумал я.

— Не поверишь. Чему только варвары не поклоняются. Оказывается, все шейхи верят в то, что мясо хубары обладает молодильными свойствами. Для них это единственный способ сохранить мужскую силу, и следовательно, продлить жизнь. Они свято верят, что чем лучше стоит, тем дольше живешь.

— Они недалеки от истины, — сказал Керри.

Все замолчали. В баре что-то тихой хрипотцой выпевал Билли Холидей. Слов было не разобрать, но уникальный тембр можно было узнать и по двум слогам.

— Я тоже кое-что слышал о соколиной охоте, — вмешался Керри. — Арабы для омоложения пожирают только ту хубару, которая была убита соколом. Это высший разряд продукта, высшая форма халяль: дичь, убитая именно соколом, этим символом власти и могущества в пустыне. Арабы считают, что глаза и когти, ловкость и красота сокола принадлежат его хозяину. Что сокол и есть сам хозяин. Арабские колдуны — маги — в сказках превращались в сокола. «Тысяча и одна ночь» перенаселена джиннами, волшебными слугами, которые могут быть выпущены из лампы. Так вот, слуги-джинны эти — не духи, а соколы. А лампа — клетка. В арабских сказках этот мотив уникален: там нет, как есть у христиан, идеи прийти и населить и обустроить землю для своих будущих поколений. Зато их сказочная мифология изобилует мотивом порабощения и победы при помощи магических слуг, над которыми господствует еще со времен египтян Гор — бог-сокол. Арабы в сказках и не в сказках орудуют не собственными руками. А руками волшебных слуг. Каковых и любят обожествлять. Так что соколиная охота для них — форма религии, отправление ритуала.

Билл недоверчиво посмотрел в упор на Керри и сделал большой глоток из кружки.

— Роберт вполне подходящий парень, чтобы кормить саудитов пирожками с хубарой, — заключил Дэн. — Вот у кого надо учиться.