Лу Синь - Повести. Рассказы Страница 38

«Да! Пойду в горы!» — решил он и, не помня себя, сорвался с места и побежал.

Хлопнули двери, затем все стихло. Ярко вспыхнувший огонек осветил опустевшую комнату и вырытую в ней яму, фитиль зашипел и тихонько погас. В светильнике догорели остатки масла.

— Откройте ворота… — послышался на рассвете крик у западных ворот. В этом дрожащем, как паутина на ветру, голосе звучали и надежда, и отчаяние.

На другой день в озере Ванмо, в пятнадцати ли от западных ворот, кто-то заметил утонувшего. Эта новость быстро распространилась и наконец дошла до местного старосты, который и велел деревенским вытащить утопленника, — это был мужчина лет пятидесяти, среднего роста, белолицый, без бороды. Одежды на нем не оказалось. Кто-то признал в нем Чэнь Ши-чэня, но соседям было лень пойти взглянуть, а родственников не нашлось. Так и пришлось старосте самому схоронить утопленника после осмотра, произведенного уездным начальством.

Причина смерти не вызывала сомнений. Это не было убийство с целью грабежа — раздеть мертвого считалось делом обычным. К тому же следователь установил, что в воде человек был живым — под ногти ему набился ил. Очевидно, даже на дне, он все еще барахтался, пытаясь спастись.

Июнь 1922 г.

КРОЛИКИ И КОШКА

Как-то летом Третья госпожа, жившая у нас на заднем дворе, купила своим ребятишкам пару белых кроликов. Их, видимо, совсем недавно разлучили с матерью. Зверьки с наивным простодушием шевелили носом, навострив длинные розовые ушки, а в глазах у них стояло испуганно-недоверчивое выражение. От перемены места и хозяев они чувствовали себя не так спокойно, как прежде.

Третья госпожа заплатила за пару целый юань только потому, что послала за ними слугу в лавку. А ведь если самой сходить в храм, когда там по праздникам устраивается базар, можно купить кролика за две связки медяков, не дороже.

Дети, конечно, очень обрадовались, с криком обступили крольчат и принялись их рассматривать. Окружили их и взрослые, даже собака S прибежала. Она бросилась к кроликам, понюхала воздух, чихнула и отскочила. Третья госпожа на нее прикрикнула:

— S, не смей кусать! — и шлепнула ее ладонью по голове.

Собака убежала.

Держать кроликов в доме было невозможно: они рвали обои и грызли ножки мебели. Их заперли на заднем дворе, где росло тутовое дерево. Кролики пристрастились к опадавшим плодам тута и отказывались даже от шпината, которым их кормили. Когда на ягоды слетались сороки и вороны, кролики принимались изо всех сил бить по земле задними ногами и даже с шумом подпрыгивали, взлетая, будто снежки. Птицы пугались и улетали, а потом и вовсе перестали прилетать.

— Сороки и вороны — не страшны, — говорила Третья госпожа, — они утащат немного корма — и все. Остерегаться надо большой черной кошки, которая всегда сидит на низенькой стене и не сводит с кроликов хищного взгляда. К счастью, S враждует с кошкой, — может быть, и обойдется.

Дети часто играли с кроликами, брали их на руки. А те, дружелюбно подняв ушки, шевелили носом и очень смирно сидели. Однако при первой же возможности соскакивали и убегали. Спали они в деревянном ящичке, устланном рисовой соломой, который стоял под стрехой у заднего окна.

Через несколько месяцев кролики вдруг принялись рыть землю. Рыли быстро — передними лапками копали, задними отбрасывали. Меньше чем за день выкопали глубокую норку. Зачем она им понадобилась? Все сначала недоумевали, но потом обнаружили, что у крольчихи выросло брюшко. Трудились кролики и на другой день — натаскали в норку сухой травы и листьев.

Все очень радовались тому, что скоро опять увидят маленьких крольчат. Третья госпожа строго запретила детям брать зверьков на руки. Моя мать была тоже очень довольна и собиралась, попросить у Третьей госпожи парочку крольчат, как только, подрастут.

— Пусть живут и под нашими окнами, — говорила она.

Переселившись в норку, кролики лишь изредка выходили поесть, а потом дней десять совсем не показывались. Был ли у них запас корма или они совсем не ели, неизвестно.

— Наконец-то наша парочка опять появилась, — сообщила мне Третья госпожа, — маленькие у них, наверно, подохли: у крольчихи столько молока, а кормить детенышей она не ходит.

В ее словах звучала тревога, но мы ничем не могли ей помочь.

Однажды в солнечный безветренный день, когда не шевелился ни один листик на дереве, я услышал во дворе смех и вышел посмотреть, что случилось. Оказалось, что у заднего окна собрались соседи и смотрели, как по двору скачет маленький кролик. Он был еще меньше, чем его родители, когда их купили, но уже умел бить задними ногами по земле и прыгать. Детишки наперебой рассказывали мне, что видели, как еще один крольчонок выглянул из норки и сразу же спрятался.

— Это, наверно, его младший брат…

Крольчонок подобрал травинку и принялся ее грызть. Но кролик-отец вырвал у него травинку изо рта — не смей, мол, есть, и выбросил ее. Ребятишки стали громко смеяться, крольчонок испугался и ускакал в норку, кролик-отец — за ним. Передними лапками он подталкивал своего детеныша, а потом подгреб земли и закрыл отверстие.

Двор оживился, из окон то и дело выглядывали жильцы. Потом кролики снова исчезли — и маленькие, и большие, — не вылезали из норки. Третья госпожа беспокоилась, как бы злая черная кошка не сожрала кроликов, я же говорил, что этого не случится. Погода стояла пасмурная.

— Похолодало, вот они и попрятались, — высказал я предположение. — Выглянет солнце, и они снова покажутся.

Но солнце выглянуло, а кроликов все не было. Понемногу все стали о них забывать. Только Третья госпожа, вероятно, потому, что она их кормила, часто вспоминала кроличью семью. Однажды она вышла во двор и вдруг увидела в углу у стены еще одну норку, а около старой норки разглядела едва заметные многочисленные следы чьих-то лапок. Даже самый большой кролик не мог оставить таких глубоких следов, и подозрения снова пали на большую черную кошку, обычно сидевшую на стене. Тут Третья госпожа решила раскопать норку и сразу взялась за мотыгу. Несмотря на все сомнения, она все же не теряла надежды увидеть крольчат. Однако в норке оказалось лишь пустое гнездо из мятой травы, выложенное кроличьим пухом. Его, видимо, приготовили для новорожденных, но ни белоснежного кролика, ни его младшего братца, выглядывавшего из норки, там и в помине не было. В гневе и отчаянье Третья госпожа стала раскапывать и новую норку в углу у стены. И тотчас же оттуда выскочили два больших кролика. Значит, они переселились. Вне себя от радости Третья госпожа продолжала копать и наконец среди травы, листьев и белого пуха увидела семь крошечных зверьков с розовыми тельцами и закрытыми глазками.

Теперь все стало ясно. Догадка Третьей госпожи оказалась верной: кролики боялись кошки и переселились на новое место. Чтобы оградить их от опасности, она переложила семерых крольчат в деревянный ящик и поставила его у себя дома. Больших тоже сунула в ящик, чтобы они кормили детенышей.

Третья госпожа ненавидела черную кошку и в то же время сердилась на взрослых кроликов, уверяя, что погибли не только те два крольчонка, которых мы видели, но и еще несколько. Не бывало, чтобы крольчиха родила всего двоих, просто она кормила не всех одинаково, и те, что были послабее, умерли с голоду. Она, пожалуй, была права. Ведь из семи новорожденных двое были совсем тощими, и Третья госпожа, как только у нее находилось свободное время, брала крольчиху и поочередно прикладывала к ней крольчат, чтобы все поровну сосали.

Мать говорила мне, что никогда не слыхала о таком хлопотливом способе кормления кроликов. Так что за свой подвиг Третья госпожа вполне заслуживала, чтобы ее имя занесли в «Книгу несравненных».[172]

Кроличья семья процветала, и все жильцы радовались.

А мне стало грустно. В полночь, сидя у лампы, я думал о гибели двух первых кроликов, и никто — ни люди, ни черти — не знали даже, как и когда это случилось. От живых существ не осталось и следа. Даже собака не залаяла. И тут мне вспомнилось прошлое. Прежде, когда я еще жил в землячестве, мне приходилось на рассвете под большой акацией видеть перья голубя, который, несомненно, стал добычей коршуна. В полдень приходил дворник, выметал перья, и никто не мог потом узнать, что здесь погибла чья-то жизнь.

Проходя однажды по улице Четырех западных арок, я видел, как извозчик задавил собачонку. А когда я возвращался, ее уже убрали и следа не осталось. Равнодушно шли люди, и никто не знал, что здесь погибла чья-то жизнь… В летние ночи я часто слышал за окном протяжное жужжание: это паук пожирал муху. Но меня это не трогало, а другие не слышали…

Если можно винить творца, то, по-моему, в том, что он создает слишком много жизней и слишком много жизней губит.