Джонатан Кэрролл - Деревянное море Страница 38

— Ничего себе. Эти ребята свое дело знают.

— Джи-Джи, а ты их видел? Я хочу сказать — по-настоящему?

Он ответил не сразу — казалось, взвешивал, что можно и чего нельзя говорить.

— Да, видел. Потому-то я и потащил тебя из машины домой. Это они мне приказали. И еще велели держать рот на замке, если станешь задавать вопросы. А посмотрев, что они тут понатворили, хер я буду им возражать.

На полпути к дому Джорджа мне-малышу было новое откровение.

— Хочу тебе кое-что сказать. Боюсь, ты будешь не в восторге.

Я как раз думал, что будет, если брызнуть пришельцу в физиономию (физиономии) перечным спреем. Над нашими головами пролетела и исчезла птица. Чирик-чирик — и нет ее.

— Ни фига себе! Ты видел, что случилось с птицей?

— Видел, не слепой. Слушай, я вроде как торчу от Паулины.

Молчание. Идем дальше.

— Ты слышал?

Молчание.

— Ну же, скажи что-нибудь.

Я ткнул в его сторону пальцем:

— Чем больше знаешь, тем больше помалкиваешь.

— Здорово звучит, — присвистнул он. — Сам придумал?

— Нет, Джи-Джи, я это вычитал в книжке. Настанет время, и ты поймешь: книжки — это классная вещь, а разыгрывать из себя крутого глупо. Можешь мне не верить, но ты откажешься от одного ради другого. И сэкономишь кучу времени.

— Скажи еще что-нибудь вроде этого. Ну, цитату какую-нибудь.

Он говорил совершенно серьезно. В глазах любопытство и просительное выражение.

— Ну, вот одна, сейчас в самый раз: «Я иду искать великое „быть может“». Предсмертные слова знаменитого писателя.

Он шел, засунув руки в карманы, и не отставал от меня, хотя и прихрамывал.

— Что-то вроде, мол, никто не знает, что такое смерть, но я собираюсь это выяснить?

— Или я умираю и мне ничего другого не остается, кроме как попытаться выяснить, что же это такое.

— Ну да, я это и хотел сказать.

— Здесь направо.

— Не могу поверить, что вы с Джорджем Дейлмвудом дружки. Он же был чокнутый, псих!

— А ты был маленький гаденыш, садист тупоголовый. Почему ты ни о чем меня не спрашиваешь, Джи-Джи? Я — твое будущее, а ты даже не попытался узнать, как я живу. Почему? Тебе не интересно? Или ты до такой степени лишен любопытства?

Настал его черед отмалчиваться. Мы продолжали идти. Он дважды поднимал взгляд на мое лицо, но долго ничего не говорил.

— Они мне сказали кое-что. А тебе велели не говорить, чтобы это не повлияло на твои действия. Но я все равно скажу.

— Говори. Что это?

— Они сказали, когда это все закончится, если выйдет, как они задумали, я вернусь в мое время и обо всем позабуду. Я, наверно, стану жить своей жизнью, той самой, какой жил ты, а потом и кончу… как ты. — На лице у него появилось несчастное выражение.

— И тебе это не нравится?

— Застрять в Крейнс-Вью? Жениться на Магде Островой? Я рассчитывал на большее.

— Обзавестись белыми коврами с пушистым ворсом в холостяцком гнездышке в Лос-Анджелесе? Будет тебе больше. Для начала ты отправишься во Вьетнам…

— Нет уж, спасибо, — поморщился он.

— Помалкивай и слушай про свою жизнь, тем более что все равно ты потом это забудешь. После Вьетнама ты попутешествуешь по белу свету. Ну а после поступишь в крутой колледж в Миннесоте.

— Миннесота?! Ты рехнулся! Да там зимой больше ста градусов мороза!

— Ш-ш-ш! Именно там ты повстречаешь свою первую жену, красавицу, которая станет продюсером в Голливуде и заработает кучу денег. Изрядный кусок этого пирога перепадет тебе за идею довольно посредственного телешоу, которое будет пользоваться большим успехом. Ты вкусишь лос-анджелесской жизни, но она тебя испортит. Когда ты почувствуешь, что сыт ею по горло, вернешься сюда и впервые в жизни изведаешь настоящее счастье. Совсем неплохая биография. Так что не беспокойся, впереди у тебя много чего интересного, уж поверь.

— Это там не твоя собака?

Увидев вдалеке ожившего Олд-вертью, который трусил за нами по улице, я ничуть не удивился. И не такое видывали. Меня озадачило другое: пес стал гораздо больше, чем когда я видел его в последний раз. Больше, чем в любую из наших прежних встреч. И еще — двигался он уж больно шустро. Как это ему удавалось на трех с половиной лапах?

— Эта уродина, по-моему, настроена не очень дружелюбно и, по-моему , не очень-то рада тебя видеть. Ну ее в жопу, давай-ка скорее уносить ноги.

Вертью, бешено мотая из стороны в сторону хвостом и опустив голову, направлялся прямиком к нам. И двигался он очень быстро. Гораздо быстрее, чем мгновение назад. Даже не посмотрев, едут ли машины, Джи-Джи хромой стрелой бросился на другую сторону улицы. Я колебался, у меня еще оставалось желание подпустить к себе пса поближе. Ведь когда я его видел в последний раз, Флоон сказал, что это Джордж. Кем он стал теперь? Почему так увеличился в размерах? Пес зарычал. Рык был ужасно громкий.

— Сматывайся! Он на тебя сейчас прыгнет!

Джи-Джи предусмотрительно забрался на крышу сверкающего черной эмалью «ауди ТТ». Я хотел рассмеяться — кто бы ни был хозяин этой маленькой машинки, он будет tres[9] зол. Но не рассмеялся, потому что, снова взглянув на пса, обнаружил: он уже вдвое сократил расстояние между нами и несется во всю прыть.

С волками жить — по-волчьи выть. Я как раз поравнялся со стареньким микроавтобусом «фольксваген». Если удастся доставить на его высокую крышу мою задницу, то никакие Вертью мне не страшны. Но попробуйте-ка забраться на крышу старого «фольксвагеновского» микроавтобуса — ни ногу некуда поставить, ни рукой не за что зацепиться, ни…

Клац-клац. Этот звук произвели собачьи челюсти на пути ко мне. Разве я не спас это глупое животное, перед тем как он умер? Разве не я дважды с почетом его похоронил, хотя он и не желал оставаться в могиле? Ничего себе благодарность! Восстав из мертвых (в который раз), эта зверюга вознамерилась меня сожрать. Да она еще и прыгать наловчилась! Я карабкался на крышу «фольксвагена», а эта трехногая скотина, нацелившись на мой зад, подпрыгивала не хуже профессионального баскетболиста.

Джи-Джи стоял на крыше одной машины, я — на другой. Моя была выше, его — круче. Я предпочитал высоту. Тем временем пес смотрел на меня так, словно я был пиццей с анчоусами, которую он заказал в «Домино».

Я воздел руки к небесам:

— Ну и что будем делать?

Вертью зарычал и щелкнул зубами.

— А давай вызовем полицию, — сказал умник, оседлавший «ауди», выдавив из себя неестественный смешок.

Его слова вдохновили Олд-вертью, и тот опять принялся подпрыгивать. Паразит, с каждым разом он прыгал все выше.

— Он-таки тебя достанет, босс. А зубищи-то, зубищи — так и щелкают! Придумай что-нибудь поскорее.

— Что?

— А ты его примочи. Пушка-то твоя с собой?

— Эту собаку нельзя убить. Он уже два раза помирал с тех пор, как мы знакомы.

Паршивец продолжал ухмыляться:

— Так может, на третий тебе повезет.

— Джи-Джи, ты должен мне помочь выпутаться. А то придуриваешься целый день. Не забудь: помогая мне, ты и себе помогаешь.

— Как его звать?

— Олд-вертью.

— Это что еще за такое собачье имя! Вертью, Вертью! Ко мне, песик!

Но тот и ухом не повел. Вдруг у него потекла слюна. У него текла слюна, и он не переставал щелкать зубами. Я видел его обнажившиеся десны. Они были розовые и блестящие, как жевательная резинка.

— Валить надо отсюда. Мы должны добраться к Джорджу — посмотреть, что там с ним происходит.

— Ага, только где бы раздобыть воздушный шар или, на худой конец, ходули? — Он приставил ладонь ко лбу козырьком и сделал вид, что всматривается в далекий горизонт. — Лестницы тоже что-то не видать. Корабельный канат и тот бы сгодился, но некому нам его сбросить.

— Спасибо, что поделился соображениями.

— Не за что. А знаешь, кто этот пес? Он настоящий СЕП.

— И что бы это значило?

— Да то, что большинство псов — это собаки как собаки. Ничем особым не выделяются. Собачий пес — и все тут. Но этот им не чета. Этот — настоящий собачий ебопес. СЕП.

Клац-клац. Я опустил глаза на Вертью и впервые заметил, что зубы у него коричневато-табачного цвета. Розоватое, коричневатое, блестящее. Клац-клац.

— Эй, дядя Фрэн.

— Что тебе?

— Есть идея.

Выпрямившись, я посмотрел на него.

— Ну?

— Мы отсюда улетим.

— Блестяще. На чем именно?

— Своим ходом, старина. Мы ведь оказались в спятившем мире, так? Тогда почему бы нам не летать? Разве мы не можем прямо сейчас подпрыгнуть и взлететь? Кто сказал, что у нас ничего не выйдет?

— Тяготение.

— Послушай, умник, все эти заморочки, с тех пор как я здесь, — это натуральный электрический стул: пять тысяч вольт по мозгам с утра и до ночи. Я уже совсем поджарился, но первым делом — мозги. Так почему бы не попробовать — мы ведь ничего не потеряем. Мы же видели — тут нет ничего невозможного. Так почему бы этим не воспользоваться? Весь мир вокруг съехал с катушек — одно то, что мы здесь с тобой одновременно, чего стоит. Это что, не безумие? Мы путешествуем во времени, мертвый пес встает из могилы, птицы исчезают на лету… Так чего ж нам не полететь? Мы хотим полететь, так попробуем. Не получится, так не получится. Почему бы нет?