Кингсли Эмис - Девушка лет двадцати Страница 38

– Так с кем же ты столько времени беседовал по телефону?

– Исключительно с Роем.

– Что ему теперь от тебя нужно?

– Ничего особенного. Пригласил пообедать с ним завтра.

– И ты отказался?

– Естественно, нет! Почему мне надо отказываться?

– Ведь ты же обещал, что мы вместе вечером отправимся к моему отцу.

– Ну и что? Это же вечером.

– М-да! – примерно такова была реакция Вивьен.

– Что значит это «м-да»? Ты придешь в условленный час и застанешь меня здесь трезвого, не обнаркоченного и не позволившего себе никаких сексуальных излишеств.

На что Вивьен не произнесла ни слова в своей вышеупомянутой манере, но все-таки ее реакция была несколько иной, чем несколько секунд тому назад. Подхватив часть «Санди таймс», я стал читать заметку по поводу нищенской и угнетенной жизни народа в Британском Гондурасе. Вивьен продолжала все с тем же вниманием изучать «Обсервер», через некоторое время она сказала:

– Послушай, Дуг, что такое… э-э-э… Даже выговорить не могу. Ну, в смысле…

Отложив чтение про Гондурас, я устремился к Вивьен. Прямой путь к ней был заблокирован подносом с завтраком, а также стулом, на котором он стоял, поэтому пришлось обходить кровать.

– Где это?

– Вот!

Она держала газету как-то странно, опустив низко и придвинувшись к ней вплотную, так что мне потребовалось наклониться и податься вперед, чтобы разглядеть место, на которое она указывала. Придвинувшись таким образом, я обнаружил прямо у себя перед глазами, причем в надлежащем фокусе, проглянувший в проеме распахнутой кофты из выреза ночной сорочки а-ля Норма розовый сосок.

– Псефолог? Это тот, который изучает результаты голосования, – произнес я, несколько запнувшись на последнем слове и снимая очки.

– О, милый…

Остаток дня прошел весьма отрадно. Больше упоминаний о моей подруге не было, эта воздержанность в какой-то степени объяснялась отсутствием моих вопросов о том другом типе. Мы расстались с Вивьен, подтвердив свои планы на грядущий вечер. Я начал свою трудовую неделю с работы над Вебером, развивая то немногое, что успел о нем написать. Не исписав за два часа и страницы, я переключился на описание социального фона – забираясь в отдаленные мистические дебри, – что могло бы мне пригодиться и для аннотирования конвертов к записям сонат Моцарта. Наконец время подошло к середине дня. Я расставил книги по полкам и вышел из дому.

На Мейда-Вейл и по всей Эджвер-роуд было солнечно. Яркое солнце высвечивало сотни девушек, выставляя на обозрение их выпуклую грудь, бедра, лица Такой человек, как Коутс, непременно бы заметил (мне даже почудилось, будто я слышу, как он это говорит), что хорошенькие девушки возникают только на солнце и остается совершенно непонятным, куда они прячутся в остальное время. У меня на этот счет было свое мнение. Во всяком случае, сегодняшний контингент высветился благодаря Рою, и не просто потому, что зрение мое было обострено привычным слиянием в моем мозгу его образа с молоденькими девушками; скорее, вовсе даже не поэтому, так как в этой связи я не заметил ожидаемого увеличения антиамериканских демонстраций или прошотландских призывов. Скорее всего – это был просто-напросто результат тонизирующего воздействия, какое на меня всегда оказывало предвкушение встречи с Роем. Как это несправедливо, рассуждал я, проходя по Пиккадилли, что встречи с более достойными людьми зачастую не оказывают на меня подобного эффекта, а если и оказывают, то противоположный. Хотя, разумеется, без Божьей милости тут не обошлось: вне сферы музыки о достоинствах Роя нечего было и говорить.

Вот и «Крэгг». Ожидая, пока швейцар завершит манипуляции с телефонным селектором в глубине своего отсека, я обнаружил объявление, сообщавшее, что комиссия по закупке вин приобрела некоторое количество бутылок «Дом Периньон» 1959 года и предлагает их членам клуба по цене четыре фунта за каждую, но не более одной дюжины в одни руки. Ниже следовал список желающих воспользоваться этой возможностью с указанием требуемого количества, и возглавляло этот список имя Роя Вандервейна с припиской: «Одна дюжина». Такое выпячивание на первый план невольно меня покоробило, пока я не сообразил, что в конце концов это ведь не газетная рубрика писем в редакцию, где ввиду алфавитного порядка фамилия Роя редко вздымалась выше предпоследнего места в списке подписей протеста против эксплуатации труда иммигрантов в Калифорнии или против предлагаемого повышения цен на школьные завтраки.

В условленное время я обнаружил Роя в его убежище среди подборок «Панча», томов «Кто есть кто», со вскрытой бутылкой шампанского (не «Дом Периньон») и парой стаканов. На нем было некое подобие костюма, но при видимом отсутствии карманов, а привычную для себя манеру каждый раз появляться с волосами на дюйм длинней прежнего он, по-видимому, притормозил, если вообще не пресек. Не была ли эта демонстрация возврата к норме стремлением задобрить Гарольда? Здесь, наверное, не поможет даже облачение в визитку, серый сюртук, белые гетры, а также наличие эбеновой трости.

Вид у Роя был несколько обеспокоенный, однако не мрачный. Пока мы с ним пили шампанское, он спросил, не знаю ли я, какой сюрприз может подкинуть Гарольд. Я изложил ему в общих чертах то, что сказал мне Коутс пару дней назад (и к чему он не смог добавить ничего нового, когда звонил мне за час до моего ухода).

– Неужели Гарольд в самом деле считает, что подобной – вы уж извините, Даггерс, – хреновиной он способен меня прижучить? На мой взгляд, ему отказывает чутье, если он им вообще когда-нибудь обладал.

– Обладал и обладает. А есть ему что откапывать?

– Ну… предыдущий развод, и была, наверное, с тех пор еще парочка моментов. Только все это мне – как с гуся вода. Единственное, что может задеть по-настоящему, это мои отношения с Сильвией, а их, как я уже сказал вам на днях, он касаться как раз и не станет. Разумеется, если не окончательно выжил из ума.

– Такой возможности также нельзя исключать. Поживем – увидим.

– Да ну, все это бред! Уже в сентябре она получит право голосовать – разумеется, это не означает, что она только и ждет, чтоб этим немедленно воспользоваться, – но тогда она сможет сама решать, за кого выходить замуж, – сказал Рой, небрежным, но решительным жестом подливая мне шампанского.

– Если кто и выжил из ума, так это вы, если вспомнить то, что вы сказали мне на днях. Она никак не может выйти замуж за вас, потому что…

– Потому что я уже женат? Как америкашки говорят: «помнится». Противно звучит, правда? Стоит мне попросить, Китти согласится на развод, причем с превеликой готовностью, потому что в этом случае меня можно будет по стенке размазать. Мое внутреннее адвокатское чутье подсказывает, что все дело можно провернуть месяца за четыре. К тому же ожидается поправка к закону, которая вдвое сократит этот срок. Но все-таки…

– Именно все-таки! Ну женитесь вы на Сильвии. А как насчет соблазна – девушки двадцати лет? Как насчет желания бежать от привычной, благопристойной, богобоязненной супружеской любви? Как насчет вызова керосинщика? Как насчет заката жизни?

– Да, все это так. Но для этого…

– Да понимаете ли вы, что ее брачные узы не удержат? Если захочет, уйдет, даже став вашей женой!

– Вот тут я не согласен. Какое-то время ей будет пудрить мозги то обстоятельство, что она – леди Вандервейн, супруга несколько скандального музыканта и диссидентствующего политического деятеля Роя Вандервейна. Не будь всего этого, ее наутро уже б и след простыл. А так, я думаю, у меня в запасе года два, а это чертовски много, сами поймете, когда доживете до моих лет. Но много, пока они не прошли; когда пройдут, покажутся длиной месяца в полтора, не больше; но с нынешних позиций, уверяю вас, два года – это совсем немало.

– Что ж, прекрасно! Но все-таки как насчет девушки двадцати лет?

– Да, это проблема. Верно подмечено. Но если иметь в виду жизненный закат, то с течением времени я удовольствуюсь девушкой пятидесяти лет. Моложе не потяну. Я люблю Сильвию, но еще одной такой мне не вынести.

– Неужто стоит ради двух лет огород городить?

– Кто это может сказать!

– Она – чудовище!

– Да, я знаю. На днях оказались мы с ней в одном дешевом кафе, ну, знаете, где обычно на стойке собирается целая гора монеток, для слепых, что ли; жаль вы не видели этой картины! Набралось там, наверное, несколько тысяч всяких грошиков, внушительная такая горка, так она чуть не все их на пол смахнула. Усеяли весь пол, ноги засыпало почти по щиколотку.

– Это она что, нарочно?

– Ну, трудно сказать! Применительно к ней критерий нарочно-ненарочно как-то не подходит. Потом говорила, будто один из парней за стойкой что-то про нее другому сказал.

– Что же?

– Что именно, она не слыхала, поняла только, что про нее.

– Нелицеприятное!

– Может, и лицеприятное, и это возможно.