Сергей Кузнецов - Гроб хрустальный. Версия 2.0 Страница 38

– Горский, – написал Глеб, – я должен тебе рассказать одну вещь. Есть полчаса?

Интересно, подумал Глеб, чем Горский вообще занят? Сидит, наверное, на кафедре славистики, в комнатке, заставленной компьютерами, пишет свою диссертацию. Неужели у него не найдется получаса?

29

Времени у Горского было полно, только хотелось спать. Он встал, прошел на кухоньку, включил кофе-машин, мерзко плюющуюся американским кофе, и вернулся к компьютеру. Поверх крышки ноутбука посмотрел на догорающее в камине синтетическое полено, смесь воска и прессованных опилок. На упаковке была указана продолжительность горения – хватит еще на полчаса, прикинул Горский.

Зачем я встреваю в эту историю? Незнакомый человек, шапочный приятель Антона и, кажется, Олега, которые еще с московских времен считают меня если не Шерлоком Холмсом, то Ниро Вульфом. Что мне за дело до умершей в Москве болгарской девушки, до очередного матшкольного мальчика, логически вычисляющего, кто и зачем убил его подругу? Нет, надо отказаться. Хватит, наигрался уже.

Впрочем, без особого удовольствия вспоминая давнюю московскую историю семи лепестков, Горский не мог не признать: не случись она, он остался бы полупарализованным инвалидом. И даже disabled person его бы никто не назвал. А так живет в Калифорнии, программирует потихоньку, все в его жизни хорошо.

Он перевел глаза с камина на экран и начал читать историю о том, как двенадцать лет назад шестнадцатилетние мальчики играли в прятки с государством, которое изо всех сил пыталось быть серьезным и не прощало таких игр. Горский открыл "Ворд" и быстро записал:

"Вольфсон – жертва доноса; Чак – доносчик и самоубийца; Марина – возлюбленная Чака, объект страсти Вольфсона и Абрамова. Абрамов – друг Глеба, разорившийся и исчезнувший в июне 1996 года, после того, как снова встретил Марину".

Он снова вернулся в IRC. Глеб уже досказал, как het воспроизвел ему историю дефлорации Чака, и перешел к утреннему появлению виртуального Чаковского на листе выпускников пятой школы.

– И я подозреваю, что он и het – одно и то же лицо, – писал он.

Похоже на то, подумал Горский. Потому что если где и появляться призракам матшкольных мальчиков, то именно в Сети. Скольких таких, счастливо выживших и сваливших с родины за океан, Горский повидал за последний год! Плохо стриженные, в мятых рубашках, с отсутствующим выражением лица – они и впрямь казались только приложением к своим виртуальным ипостасям. Трудно поверить, что у большинства – вполне сложившаяся личная жизнь, семьи, дети, досуг и прочие интересы – впрочем, достаточно скучные для Горского, предпочитавшего концертам КСП в Джуике трансовую сцену Сан-Франциско.

– Мы как будто жили в Интернете, – писал тем временем Глеб, – наши прозвища были как никнеймы и мне теперь кажется, что Интернет – это и есть царство мертвых. Чак уже появился, еще немного – и появится Миша Емельянов, или выяснится, что Витю Абрамова еще в Москве убили. Я понял. В Интернете никто не знает, собака ты или умер.

Горский рассмеялся. Переводится ли этот каламбур обратно на английский? Nobody knows you are a dog or a dead? Что-то вроде. Он отправил Глебу еще один смайлик и написал:

– У вас слишком много метафор для загробного мира.

Да, подумал он, в свое время для всех нас Америка была как загробный мир. Оттуда не возвращались. Теперь загробный мир – это Интернет… А Горский еще помнил, как несколько лет назад вся Москва была уверена, что можно умереть понарошку, если жахнуться калипсолом. Боюсь, когда придет время умирать, мы и не поймем, что происходит. Слишком часто заигрываем с мыслью о смерти и загробном существовании.

Горскому это было неприятно. Какой-то противный привкус в истории с виртуальным Чаком, с человеком, который спустя дюжину лет явился к одноклассникам, напоминая им о старых грехах, всеми уже позабытых.

– Я думаю, het специально рассказал мне историю Чака и Маринки, чтобы меня подразнить, – написал Глеб. – И зашифровал свое имя во фразе ВСЕХ НАС НЕТ.

Странное дело – имена, подумал Горский. Почему никто не задумывается, как много имя говорит о том, кто его выбрал. У Горского был знакомый, которые называл себя "долбоебом", был другой, называвший себя "эмигрантом", была девушка по имени "марамойка", и еще одна – "мурена". Почему, например, Снежана выбрала себе ник Snowball? Потому что и там, и там – снег? Но ведь был и другой выбор, она могла стать Снежной Королевой или, напротив, Жанной. Что-то, значит, нравилось ей в сказке про девочку, бежавшую от злой мачехи к семи гномам.

Горский снова посмотрел на экран. Глеб продолжал:

– Виртуальный Чак явно знаком с жизнью Хрустального – посмотри, как он рассуждает про кибернезависимость и прочие дела.

– Только ленивый сейчас не рассуждает про кибернезависимость, – ответил Горский. – Доступа в Интернет хватит, чтоб стать докой примерно за сутки.

– Ну, и кроме того, – бритва Оккама, – не сдавался Глеб.

Может и так, подумал Горский, а может, разум снова играет с нами свои шутки. Не всегда верное решение – отсекать лишние сущности, как советовал Оккам. Горский вспомнил историю семи лепестков и семи королей и улыбнулся. Так или иначе, подумал он, этот псевдо-Чак – действительно неприятный тип.

– В бритве Оккама я не особо уверен, – ответил он Глебу. – Но я помогу тебе поймать твоего Чака. Не люблю, когда шутят с покойниками.

– Здорово! – ответил Глеб. – Ты можешь, например, повидаться с Вольфсоном или с этим Сергеем Романовым, SupeR'ом. Они живут где-то в ваших краях.

– Я бы предпочел избегать личных встреч, – напечатал Горский. – Пусть мое участие будет чисто виртуальным.

Полено догорало, и в комнате почти совсем стемнело. Дверь на улицу была открыта, сквозь проволочную сетку приятно тянуло вечерней прохладой. На заднем дворе шебуршали то ли белки, то ли еноты.

– Знаешь, – написал Горский, – я подумал, теперь вся ваша школьная история кажется дурацкой. Как можно было себя убить из-за такого?

– Тогда все было иначе, – ответил Глеб.

Я знаю, подумал Горский, но кто поручится, что через десять лет все наши сегодняшние дела не покажутся мышиной возней?

30

Дома Глеб достал листок, где недавно рисовал обитателей Хрустального. Сбоку пририсовал одноклассников, живых и мертвых. Получилось две сети, до сегодняшнего дня не связанных. Сейчас появилось звено, соединившее Хрустальный и класс: странная связь Марины, Чака и het'a. Скорее всего, подумал Глеб, этот het – ее любовник или просто конфидент, которому она рассказала про Чака.

Глеб записал на втором листке:

Кто убил Снежану? И зачем? Как смерть Снежаны связана с Чаком и моим классом?

Кто подставил Абрамова? Как связана с этим Марина Ц.? Где сейчас Марина?

Кто такой het? Связан ли он с моим классом – и как?

Подумав, Глеб добавил еще строку:

Почему был арестован Вольфсон? Что он делал? Почему Абрамов считает себя виновным в смерти Чака?

Отдельно Глеб выписал два предположения, которые принял, чтобы облегчить себе решение задачи. Конечно, они могли оказаться ложными – как предположение о связи Марусиной и смерти Снежаны. Глеб надеялся, что будущее покажет:

Убийца Снежаны – это het.

Het на листе нашего класса выдает себя за Чака.

Глеб еще раз посмотрел на рисунок. Марина была воротами, гейтом, соединявшим две сети. Он еще раз обвел ее имя в кружок. Ключевая фигура во всей истории.

Сбоку Глеб написал рабочую гипотезу:

Снежана что-то знала о связи Марины и het. Возможно – что-то, связанное с моим классом, мной или Абрамовым. Поэтому het ее и убил, а теперь пришел на лист – выяснить, что мы знаем на самом деле.

Гипотеза хороша, только жалко – не объясняет, кто такой het и где его искать.

Зазвонил телефон. Глеб снял трубку. Это мог быть кто угодно – Таня из Франции, Вольфсон из Америки, Абрамов из ниоткуда, Снежана с того света или Чак из Сети. Но звонила всего лишь Глебова мама – из Стокгольма, где жила последние три года.

– Привет, мам, – сказал Глеб.

– Я тебя поздравляю, – выпалила она.

– Спасибо, – растерялся Глеб. – С чем?

– Ельцин победил, уже известны предварительные итоги! Он набрал больше всех, затем идет Зюганов, а потом Лебедь. Это значит – Ельцин победит во втором туре. Коммунизм не пройдет!

Боже мой, подумал Глеб, ей-то в ее Швеции какое дело до коммунизма? Но спросил про другое:

– Слушай, ты помнишь Маринку Царёву из нашего класса?

– Такую смазливую и кокетливую? Еще Витя Абрамов был в нее влюблен. Помню, конечно.

– Ты не помнишь, где работали ее родители? Может, каких-то общих знакомых?

– Нет, вроде… А что?

Удивительно, как хорошо слышно, подумал Глеб. А когда-то мы думали, что заграница – это как другая планета. Жалко, что в Интернете нельзя услышать голосов. Интересно, насколько переменился голос Чака.

– Так просто. Решил разыскать.