Александр Проханов - Губернатор Страница 38

Легким скачком перепрыгнул блестевшую на тропе рыбу. Обогнул грязные траки машины и чадную копоть. Приближался к спасительной лодке. Почувствовал, как вонзилась в него нестерпимая боль, пронзила от позвоночника к шее. Последним усилием кинулся к лодке, увидев на дне деревянный черпак и засохшую водоросль. Спихнул лодку в воду и, падая на дно, теряя сознание, последним взглядом ухватил на воде серебряное отражение моста.

Очнулся, когда было темно. Лежал на дне лодки, слыша мягкие шлепки воды о деревянные борта. Было прохладно, пахло рекой. Лодка плыла, поворачиваясь в медленных водоворотах. Он вспомнил свой бег, ужас погони, блестящую рыбу на тропе, липкий огонь подбитой машины. Вспомнил боль, пронзившую спину, серебряное отражение моста. Теперь боли не было. Но он боялся пошевелиться, чтобы она не вернулась, чтобы лодка, плывущая по ночной реке, оставалась невидимой с берега.

Пошарил рукой по дощатому днищу. Нащупал деревянный черпак. Пальцы коснулись приставшей к днищу водоросли. В теле была легкость, почти невесомость, от которой все вокруг слабо звенело, – и высокое небо с первыми звездами, и река, пахнущая кувшинками, и берег, где что-то слабо светилось.

Он приподнялся, выглядывая из лодки. Здесь, в лодке, было темно, но берег был озарен. Увидел, как вдоль берега вьется дорога и по ней мчится велосипедист. Мальчик в пузырящейся рубахе с хохолком распушенных ветром волос. Было видно, как мелькают спицы, мальчик, полузакрыв от счастья глаза, направляет свой перламутровый велосипед по теплой пыльной дороге, в брызгах перелетает ручей, несется вдоль ржаного поля, и вдруг из колосьев, из стеклянной зелени взлетает птица небывалой красоты, с развеянным хвостом, огненными перьями, с переливами голубого, изумрудного. И этот мальчик – он, его велосипед, подаренный отцом, его рубаха забрызгана ручьем, перед ним с хлопаньем жарких крыльев летит небывалая птица сказочной красоты.

Кирилл уронил голову, и берег с мальчиком скрылся. Он понимал, что это виденье: его слабость, потеря крови рождают бреды. Хотел их снова увидеть.

Осторожно, боясь напрячь раненую спину, выглянул через борт. Темнели избы деревни. У самой воды сидели мальчик и девочка, и она надевала ему на голову веночек из васильков и ромашек. Деревня, где он жил в детстве на даче, была совсем не у реки, но теперь с воды он различал резной наличник крайнего дома, колодец, у которого стоит мама в алом платье, и деревенскую девочку, к которой испытывает такую нежность. К ее золотистым загорелым рукам, к маленькой, выпуклой под ситцевым платьем груди, к веночку, который она надвигает ему на лоб. И потом, уезжая из деревни, он прощался с ней у околицы, и она, провожая его, подарила ему цветок нежно-розовой мальвы. Он поцеловал ее первый раз в жизни, чтобы больше никогда не увидеть.

Кирилл, упираясь руками в днище, перевернулся и лег на спину. Его голова находилась там, где сужались борта. Берег был темный, без огней, и в прибрежных зарослях кричала ночная птица.

Он плыл мимо белоснежных дворцов, узорных решеток, мраморных статуй. Петербург распахивал свои великолепные площади, сверкающие проспекты, изумрудные сады. Он обнимал свою невесту, целовал ее пунцовые губы, ласкал сквозь вырез платья маленькие теплые груди. В этом городе он испытал свою первую, ликующую любовь. Их свидания превращались в ослепительный праздник среди колоннад, бронзовых всадников, сиреневых стекол Эрмитажа. Там, у ветряной синей реки, на которой дробилось и плескалось золотое отражение иглы. Он мчался к ней в ночном поезде, предвкушая утреннюю встречу на Невском. Они станут пить красное вино, и у нее от вина будут темнеть губы. Они укроются в ее маленькой тесной квартирке на Литейном. Сладостно, без конца, он будет погружаться в счастливое безумие, обожая ее белые плечи, розовые, твердеющие от поцелуев соски, ошеломленно изумляясь ее доступности, ее наготе, всей ее прелести, принадлежавшей только ему. Вечером они отправятся гулять по смуглому теплому городу, любуясь маслянистым отражением фонарей, внезапным золотом куполов, беломраморным львом на воротах. Осенью, когда лили дожди и город казался отлитым из черного стекла, он приехал к ней вечером. Прямо с перрона поспешил на свидание, которое она назначила ему на мосту. Нева была черная, ледяная, на ней стояли корабли, увенчанные гирляндами, два эсминца и подводная лодка. Белые бриллианты отражались в черной воде. И там, на мосту, среди бриллиантовых отражений, она сказала, что выходит замуж и просит ее не винить. Он испытал такую смертельную боль, такое небывалое несчастье, что стал падать, проваливаться сквозь железо моста в черную воду с бриллиантовыми отражениями. В свое неутешное горе.

Теперь, лежа в лодке, Кирилл не испытывал боли, отпускал от себя царственный город, в котором жила его возлюбленная, все такая же ненаглядная.

Река, по которой плыла лодка, раздвинула берега. Маленький костер рыбаков отражался в воде, слышались неясные голоса. Кирилл вдруг увидел лондонскую улицу. Чернолицая женщина с тугими косичками выскользнула из двухэтажного автобуса и пошла, качая пестрой сумой. Гайд-парк был полон тихого солнца. Памятник Веллингтону был в зайчиках света. По аллеям медленно гарцевали наездницы. Лежа на подстриженном газоне в тени каштана, он смотрел, как переливаются мышцы на глянцевитом лошадином боку, как изысканно она перебирает копытами. Словно гордится молодой наездницей, которая, проезжая мимо Кирилла, бросила на него скользящий взгляд. И он, поймав и отпустив ее взгляд, вдруг испытал мучительное недоумение. Это мгновение, промелькнув, больше никогда не повторится. Не повторится этот скользнувший женский взгляд, ее приподнятые золотистые брови, выпуклый солнечный глаз лошади, и запах подстриженного газона, и белка, скользнувшая в ветвях каштана. Через тысячу лет никто никогда не вспомнит про эту белку, молодую наездницу и его, лежащего на мягком газоне. И от этого печаль, непонимание жизни, ее бесконечной непознанной тайны.

Река, по которой плыл, одаривала видениями. Некоторые были воспоминаниями и поражали своей подлинностью. Другие были подобны снам, которые когда-то видел и забыл, а теперь они всплывали из забытых ночей.

Он вдруг увидел город, фантастический, небывалый, состоящий из небоскребов. Одни были похожи на искрящиеся кристаллы, другие напоминали прозрачные стебли, третьи казались огромными резными листьями папоротника. Один небоскреб был как плавник огромного дельфина. Другой – как хрустальное птичье перо. Все переливались в ночи, меняли цвет, были увенчаны коронами, венками, плюмажами. Трепетали рекламы на неизвестных языках, бежали огненные строки, в которых мерцали необычные письмена. Кирилл любовался городом, вспоминал сон о нем. Город вдруг взлетел, превратился в волшебную птицу, ту, что он увидел когда-то в детстве на краю ржаного поля, и канул, оставив гаснущий след.

Кирилл был благодарен Тому, кто послал ему этот сказочный сон.

Река омывала гору, и по склону к воде спускалось множество людей. Все были в белых одеждах, мужчины и женщины. У многих мужчин были бороды, на головах женщин были кокошники с жемчугами. Они торопились к реке, чтобы посмотреть на Кирилла. Были ему странно знакомы, словно он видел где-то их любимые лица. Но только не помнил где.

На берегах стояли густые леса. Небо, усыпанное звездами, казалось светлее этих лесов. Из чащи к воде выходили звери, стояли на берегу, – лоси, волки, медведи, дикие кабаны, лисы. Смотрели человечьими глазами, как проплывает лодка. И Кирилл, отпуская их, шептал: «Милые, милые!»

Он лежал, вытянувшись, головой к заостренному носу, ногами к корме. Ему показалось, что вся лодка полна цветов, розы, лилии, гладиолусы накрывают его до самой груди. Он тронул лоб и нащупал на нем тонкий бумажный поясок, но не стал его снимать.

Река расширилась, и берега почти исчезли. Там, куда он плыл, небо начинало светлеть. В лодку к нему вдруг подсели отец и мать, молодые, прекрасные, любящие друг друга. Кирилл испытал к ним такую нежность, такое обожание. Радовался, что теперь все они трое вместе и уже неразлучны.

Он лежал на тропе, не добежав трех шагов до лодки. Рядом горела подбитая боевая машина пехоты. По тропе спускались солдаты в касках.

Глава 21

Кирилла отпевали в кафедральном соборе под синими ангелами. Гроб был полон цветов. От них исходил тяжелый сырой запах. Плотников сквозь слезы видел большую белую лилию с желтой сердцевиной там, где под белым пологом была рука сына. Лицо Кирилла было спокойно, губы твердо сжаты, на тонкой переносице голубела жилка, над белым лбом распушился непокорный хохолок, который так любил целовать Плотников.

В церкви было много народу. Сослуживцы, главы районов, представители деловых кругов, губернская интеллигенция. Печальной церемонией заправлял вице-губернатор Притченко, который несколько раз с состраданием подходил к Плотникову, словно хотел укрепить и утешить в горе. Пришли школьные товарищи Кирилла, и Плотников увидел среди них девушку, которая прежде любила Кирилла, а потом вышла замуж за немецкого инженера. Девушка была в черном, с заплаканными глазами, положила в гроб малиновую розу.