Пер Энквист - Визит лейб-медика Страница 38

Он решил выйти в парк; он был полон решимости отыскать центр лабиринта, поскольку там его ожидало некое сообщение.

Он был уверен, что оно находится в центре лабиринта. Он уже долгое время не получал никаких известий от «семерки»; он спрашивал об этом Струэнсе, но тот не желал отвечать на его вопрос. Но если Струэнсе тоже принадлежал к «семерке», то тогда они оба принадлежали к заговорщикам, и ему было, кому довериться. Он был уверен, что Струэнсе был одним из них. Он ведь его любил; это был знак.

Быть может, Моранти тоже принадлежал к «семерке», и собака; тогда их было уже четверо. Тогда он уже установил четверых.

Оставалось трое. Катрин? Но она ведь является Владычицей Вселенной, нет, остаются трое, но он никак не мог обнаружить еще троих. Троих, кого бы он любил. Где же они? Кроме того, относительно собаки полной уверенности у него не было; он любил собаку, и когда собака с ним разговаривала, он был уверен, но собака, казалось, проявляла только любовь, преданность и безразличие. Насчет собаки он уверен не был. Но ведь собака с ним разговаривала; это делало ее уникальной. Вообще-то собаки говорить не умеют. Говорящие животные представлялись чем-то невероятным, абсурдным: но поскольку эта собака разговаривала, это был некий знак. Знак, почти явный, но лишь почти.

Насчет собаки он уверен не был.

«Семерке» предстояло очистить храм от скверны. И тогда он сам восстанет, как птица Феникс. Это и было горящим огнем просвещения. Отсюда эта «семерка». Зло было необходимо, чтобы создать чистоту.

Было не совсем ясно, как все это взаимосвязано. Но он верил, что это так. Эти семеро были свергнутыми с небес ангелами. Ему было необходимо знать, что делать. Какой-то знак. Какое-то сообщение. В центре лабиринта, наверняка, было какое-то сообщение от «семерки» или от Владычицы Вселенной.

Он мелкими шажками, вперевалку, вбежал в лабиринт из подстриженных кустов, пытаясь припомнить картину дорожек, картину, которую он видел с балкона, где хаос обретал смысл.

Через некоторое время он пошел медленнее. Он тяжело дышал и знал, что ему необходимо успокоиться. Он свернул налево, направо, картина системы лабиринта была ему совершенно ясна, он был уверен, что она ему совершенно ясна. Через несколько минут он зашел в тупик. Кустарник стоял перед ним, как стена, он повернул обратно, свернул направо, снова направо. Теперь картина в его памяти сделалась менее отчетливой, но он попытался взять себя в руки, снова вдруг перешел на бег. Снова запыхался. Когда у него выступил пот, он сорвал парик и побежал дальше, так было легче.

Картина полностью исчезла из памяти.

Никакой ясности не было. Стены вокруг него были зелеными и колючими. Он остановился. Он должен был уже находиться совсем близко к центру. В центре должна была быть ясность. Он стоял совершенно неподвижно, прислушиваясь. Никаких птиц, никаких звуков, он посмотрел на свою руку, он поранил ее до крови и не понимал, как это могло произойти. Он знал, что находится совсем рядом с центром. В центре должно было находиться сообщение… или Катрин.

Полная тишина. Почему даже птицы не поют.

Вдруг он услышал шепчущий голос. Он застыл на месте. Он, конечно же, узнал этот голос, доносившийся с другой стороны зеленой изгороди, с того места, которое должно было быть центром.

— Это здесь, — сказал голос. — Иди сюда.

Это был, вне всякого сомнения, голос Катрин.

Он попытался пробраться сквозь кусты, но это оказалось невозможным. Теперь наступила полная тишина, но никаких сомнений уже больше не оставалось, это был голос Катрин, и она находилась по другую сторону. Он сделал вдох, он должен быть совершенно спокоен, но ему необходимо пробраться сквозь изгородь. Он шагнул в кусты, стал отгибать ветки. Они были колючими, и он вдруг понял, что ему будет очень больно, но теперь он был спокоен, это должно произойти, он должен сделаться сильным и твердым. Он должен быть неуязвим. Другого выхода нет. Первые мгновения все шло легко, потом стена кустарника стала очень плотной, и он наклонился вперед, словно желая провалиться внутрь. Он действительно упал, но сопротивление было очень сильным. Колючки полосовали его по лицу, словно маленькие мечи, причиняя боль, он попытался поднять руку, чтобы высвободиться, но только провалился еще глубже. Теперь кустарник сделался сплошным, и он, должно быть, находился совсем рядом с центром лабиринта, но ему так ничего и не было видно. Он стал отчаянно бить ногами, его туловище продвинулось еще немного вперед, но внизу ветки были значительно толще, их невозможно было отодвинуть, это были уже не ветки, а стволы. Он попытался подняться, но сделать это ему удалось только наполовину. Руки у него горели, лицо горело. Он механически дергал за более тонкие ветки, но на них повсюду были колючки, в его кожу теперь непрерывно вонзались маленькие ножи, в какое-то мгновение он закричал, но потом взял себя в руки и снова попытался подняться. Но у него не получилось.

Он оказался в плену. По его лицу текла кровь. Он начал всхлипывать. Стояла полная тишина. Голоса Катрин больше было не слышно. Он находился очень близко к центру, он это знал, но был пленен.

Придворные, видевшие, как он заходил в лабиринт, заволновались, и через час его начали искать. Они нашли его, лежащим в кустарнике; наружу торчала только нога. Призвали помощь. Короля освободили, но он отказался подниматься.

Он казался совершенно апатичным. Однако слабым голосом распорядился позвать Гульберга.

Гульберг пришел.

Кровь на лице и руках короля высохла, но он неподвижно лежал на земле, и взгляд его был устремлен вверх. Гульберг распорядился, чтобы принесли носилки, и чтобы свита удалилась, дав ему возможность поговорить с королем.

Гульберг сел рядом, накрыл верхнюю часть его туловища своим плащом и, пытаясь скрыть свое волнение, стал шепотом разговаривать с Кристианом.

Сперва он, так сильно волнуясь, что его губы страшно дрожали, шептал настолько тихо, что Кристиан не мог его слышать. Потом его стало слышно.

— Ваше Величество, — шептал он, — не бойтесь, я спасу Вас от этого унижения, я люблю Вас, все эти развратники (и тут его шепот сделался увереннее), все эти развратники унижают нас, но месть покарает их, они презирают нас, они смотрят на нас — незначительных — свысока, но мы срежем эти греховные члены с тела Дании, настанет время топчущего точило, они смеются и издеваются над нами, но они поиздевались над нами в последний раз, месть Господня покарает их, и мы, Ваше Величество, я буду Вашим… мы…

Тут Кристиан вдруг очнулся от своей апатии, посмотрел на Гульберга и сел.

— Мы?!! — закричал он, глядя на Гульберга, как безумный, — НАС??? о ком вы говорите, вы что, с ума сошли, с ума сошли!!! я — Божий избранник, а вы смеете… вы смеете…

Гульберг содрогнулся, как от удара плетью, и молча склонил голову.

Тогда король медленно поднялся; и Гульбергу было не забыть этого зрелища: мальчик, с покрытыми почерневшей запекшейся кровью головой и лицом, с торчащими в разные стороны космами и в изорванной одежде, внешне выглядел абсолютно безумным человеком, перепачкавшимся в грязи и крови; и, тем не менее, тем не менее, он, казалось, обрел такое спокойствие и силу, будто бы он был не безумцем, а Божьим избранником.

Быть может, он все-таки был человеком.

Кристиан жестом велел Гульбергу подняться. Он отдал Гульбергу его плащ. И сказал, очень спокойным и твердым голосом:

— Вы единственный, кто знает, где она находится.

Не дожидаясь ответа, он продолжил:

— Я хочу, чтобы вы сегодня же составили документ о помиловании. И подпишу его я. Сам. Не Струэнсе. Я сам.

— Кого же следует помиловать, Ваше Величество? — спросил Гульберг.

— Катрин Сапожок.

Его голос исключал какие-либо возражения и какие-либо вопросы; и тут появились придворные с носилками. Но использовать их не пришлось; Кристиан вышел из лабиринта сам, без посторонней помощи.

Глава 11

Дитя революции

1

Кристиану промыли и перевязали раны, отъезд в Хиршхольм отложили на три дня, злосчастному падению в розовый куст было дано объяснение; все постепенно нормализовалось. Снова начались сборы и подготовка, и к десяти часам утра все было готово к отъезду.

Двор выезжал не в полном составе. Отправлялась лишь очень небольшая, хоть и солидная его часть: это был огромный обоз, в общей сложности из двадцати четырех экипажей, свита считалась небольшой и насчитывала восемнадцать человек, к этому добавлялась горстка солдат (нескольких, похоже, отослали домой после первой недели), а также кухонный персонал. Ядро составляли королевская чета, Струэнсе и маленький кронпринц, которому к этому моменту было три года. Это была очень маленькая группа.