Александр Житинский - Фигня Страница 38

Выслушав глубокое раскаяние Исидоры на ломаном русском языке, отец Василий причастил и ее.

Настала очередь Бикова.

Пока приводили к причастию женщин, он мучительно решал для себя вопрос – стоит ли впутываться в эту авантюру с неясными последствиями. Литераторское любопытство победило. Поэтому, подойдя к отцу, он коротко доложил:

– Грешен, батюшка. Ругался матом. Публично. Также склонял к сожительству многих девушек и женщин.

– Успешно? – поинтересовался отец.

– Большей частью, – скромно сказал Биков.

– Да, матом нехорошо… – опечалился батюшка. – Грех тяжкий. Раскаиваешься хоть?

– Да понимаете… – начал Биков, но отец перебил его:

– Значит, не раскаиваешься.

– Как же не ругаться, отец? Вы же знаете, как живем! – начал оправдываться Биков.

– Знаю… Самому иногда хочется выразиться, когда радио «Свобода» послушаю – что там у вас делается… – задумался отец.

– Если б другие слова были… Не матерные…

– А вот ты и придумай их! – озарился отец Василий. – Тебе церковь памятник поставит.

– И прокуратура, – мрачно сострил Биков.

Отец Василий подвел Бикова к распятию, на котором висел металлический Иисус.

– Что такое русский мат? – задал риторический вопрос священник. – Взяли два половых, извините, органа, одни ягодицы и один глагол и построили изощреннейшую лексику! Это только у русских. Посмотри, как разнообразна человеческая анатомия, – указал он на распятого Христа. – Сколько всяких мест, куда можно посылать! В ухо, например. Чем хуже, чем…

– Понял, – кивнул Биков. – Каюсь! Причащайте! – Он уже горел творчеством.

Мысль отца Василия показалась ему крайне плодотворной. Быстро проглотив чай и почувствовав небывалую легкость и духовность, он потребовал авторучку, бумагу и келью для работы. Все это ему было предоставлено тут же.

И пока Ольга и Исидора в сопровождении вызванного экскурсовода осматривали чайные плантации Касальянки, Биков в келье творил нормативный русский мат, используя в качестве пособия икону, на которой был изображен все тот же распятый Иисус.

Для подкрепления ему дали термос с чаем. Уже на второй чашке Биков понял, что в министры не вернется и от чая не откажется никогда. Такого творческого подъема он никогда не испытывал, даже когда писал знаменитые свои стихи: «Я люблю тебя больше, чем нужно, я люблю тебя больше, чем нежно…»

Он начал с традиционных посылов в разные места, как внутрь, так и наружу.

С посылами внутрь было просто. Кроме ненормативных мест, имелось еще по крайней мере три дырки, куда можно было загнать неугодного собеседника.

– Пошел ты в ухо! – пробовал Биков на слух и записывал. – Пошел в нос! Иди ты в рот!

«Слабовато… – размышлял он про себя. – Для детсада годится, но уже для начальной школы надо что-то покрепче».

Его внимание привлекла обычно неиспользуемая часть тела, и он, радуясь находке, сочинил сразу несколько крепких выражений:

«Пошел ты в пуп!» или «Пошел на пуп!»

«Пуп тебе!»

«На пупа нам это надо».

«Пуп знает что».

«Пуп на!»

«Пуп с ним».

Пытаясь образовать глагол, Биков с радостью заметил, что народная мысль уже работала в направлении пупа, потому что слово «опупел» было широко известно. Но не довели дело до конца.

Вообще, при таком подходе многие идиомы сами собой включались в обиход нормативного мата. Например «зуб на зуб не попадает», «что в лоб, что по лбу» – и это существенно расширяло возможности и показывало, что Биков на правильном пути. Возможно, все это и было матом когда-то, но потом мат сузился до срамных мест.

Но подлинное творчество началось после третьей чашки чая. Биков разделся до трусов и, бросая на Спасителя восторженные взгляды, выкрикивал, записывая:

– Пуп тебе в бицепс!

– Сидим в глубоком ухе!

– Иди в ноздрю!

– Отпупили его, отзубатили и выбровили на зуб!

– Ты что, пупок, оволосател?

Покончив с посылами, Биков приступил к святая святых мата – выражениям с матерью. На выбор имелось несколько вариантов:

«Вез твою мать».

«Нес твою мать».

«Тряс твою мать».

И – «В лоб твою мать».

Биков оставил их в качестве запасных, чтобы ничего не пропадало, но это все было не то.

Он отпил еще из чашки, глядя на распятого Спасителя, и вдруг его осенило:

– Спас твою мать! – заорал Биков и, довольный, добавил от души любимое ругательство капитана Джеральда Маккензи в новой транскрипции:

– Спасена мать!

Отсюда, от этого чудесного глагола, пути вели в подлинные кущи мата, облагороженного глубоким первозданным смыслом избранного слова.

«Я вас всех спасал!»

«Спасенный в рот».

«Мы с этим делом наспасались».

«Спасенная в ухо».

И даже слово «спасибо» при этом становилось отчетливо матерным.

Биков исписал шесть страниц и понес их отцу Василию. Священник нацепил очки и ознакомился с текстом.

– Родной вы мой! – растроганно проговорил он, целуя Бикова. – Вы меня просто спасли! – Он сконфуженно умолк, поскольку допустил матерное выражение. – Ну, вы поняли… Это я немедленно пущу в народ. Люди у нас интеллигентные, но, сами понимаете, сразу не отвыкнешь. Допускают. Привьется у нас, а там, глядишь, и до России докатится, спасена мать!

Он немедленно передал словарь на ксерокс, и через полчаса служка понес кипу листов в деревню как новый, освященный церковью, кодекс бранных слов и выражений.

Бикову захотелось водки, но он пересилил себя. Это был рецидив прошлого, как и сорвавшееся с уст: «Ни хуя себе!», когда он увидел плоды своей работы, размноженные на копировальном аппарате.

В это время вернулись с полей донья с Ольгой, бережно неся мешочки с зеленым чаем, который им подарили сборщицы. Ольга зажгла свечу и поставила ее перед иконой Богоматери.

– Матерь Божья, помоги рабам твоим Ивану и Вадиму! – прошептала она, крестясь.

Глава 14

Похороны

А рабы Божьи Иван и Вадим в эту самую минуту тихо путешествовали в открытых гробах на кладбище Касальянки. Вадим лежал в повозке, влекомой осликом, а Иван – на лафете пушки, прицепленной к этой повозке. Ослика вел под уздцы капрал, Алексей Заблудский сидел в повозке. Замыкал процессию взвод солдат-метисов с карабинами.

Герои-интерполовцы в белых рубашках с алыми пятнами на груди, чинно сложив руки, обращены были лицами в бездонное южноамериканское небо.

Заблудский, посасывая из бутылочки виски, мерно причитал уже по третьему кругу, будто попик, совершающий отпевание.

– …Какие парни были, туземец! – обращался он к единственному слушателю-капралу. – Огонь парни были. Вдвоем могли всю мафию победить, если бы не сукин сын этот, сталинист… Гордые были, туземец, не пошли к Пересу в услужение, не то что я, слабый человек. Теперь уснут под чужим небом, матери не всплакнут над ними…

Лежащий в гробу на лафете Иван шмыгнул носом, растрогавшись.

– Душу вынул… – пробормотал он сквозь зубы.

– И любимые девушки не придут, не уронят слезу на могилку, – с пафосом продолжал Алексей, вошедший в роль плакальщика.

Вадим, ехавший, как и положено, ногами вперед, изловчился и сунул пяткой Заблудскому промеж лопаток.

– А? – очумело оглянулся Алексей.

Но Вадим уже смирно лежал в гробу, прикрыв глаза. Сонные, разморенные жарой метисы, тащившиеся за пушкой, ничего не заметили.

Повозка въехала на кладбище, расположенное на опушке тропического леса. Здесь было довольно много могил для такого небольшого государства. Стояли кресты с надписями и свежими венками: «Министру обороны от Президента», «Министру сельского хозяйства от Президента». Больше всего могил было министров сельского хозяйства – семь; самой свежей могилой было захоронение министра легкой промышленности, недопоставившего армии сапоги.

Повозка подкатила к двум открытым могилам и остановилась. Алексей спрыгнул на землю, подошел к краю могилы.

– Вот и последнее пристанище…

Он повернулся к гробам и патетически произнес:

– Простите, друзья, что не уберег вас от опасности! И мне придется сложить голову здесь, на краю Земли, и никто не скажет последнего прости…

Тут Вадим сел в гробу и спросил обиженно:

– Я все понимаю, одного не пойму: почему Иван на лафете ехал, а меня в повозке везли?

Иван тоже сел:

– Вадим прав. Он званием выше, его надо было на лафете везти…

– Ты уж, Леша, прости, но в следующий раз, пожалуйста… – начал Вадим.

Алексей, закатив глаза, беззвучно повалился в обморок, а метисы, побросав винтовки, с криками ужаса побежали в сельву во главе с капралом.

Иван вылез из гроба, подскочил к Алексею, похлопал его по щекам.

– Леха, ты что? Не в курсе? Я думал, Бранко тебя предупредил.

Вадим между тем деловито выпрыгнул из гроба, вывалил гроб из повозки на землю, отцепил пушку и побросал винтовки солдат в повозку.

– Брось ты его! Хлюпик! Он нас предал, – бросил он Ивану. – Уходить надо.