Владимир Маканин - Асан Страница 39

Дудаев появился вскоре. Пришел на мои уже не охраняемые (последним солдатом) склады. Конечно, внезапно… Пришел он, впрочем, тоже один, оставив свою охрану в машине. Вошел… И смотрел.

Он достаточно повоевал, чтобы увидеть оружие, чтобы его оценить, к стволам не приглядываясь и к смазке не принюхиваясь. Профи!.. Он там и стоял, где мне заочно виделся. На входе в Первый склад… Ожидаемо… И улыбался, но улыбка его была прямее, лучше, чем в моих ожиданиях-видениях. Улыбка была теплее.

Сомнений у него никаких не было. Он и не смотрел впрямую на море разливанное оружия, не смотрел на меня… смотрел куда-то вверх – на крышу склада в дырках от пуль. Однако насчет оружия все увидел. Все понял. Ничего не взял. Только потирал кончики пальцев. Пальцы о пальцы. Незаметно. (Но не для меня.)

– Ты хороший мужик, Жилин. Мы поладим с тобой, – сказал он простецки. – Еще как поладим!

Он сделал рукой широкий жест. Как бы до самого горизонта… И напоследок потрепал меня по плечу доброжелательно, по-приятельски. Даже, пожалуй, сердечно. (Но без уважения… Все еще без уважения. Которое в подобном случае сразу почувствуешь, если оно появилось.)

Почему же не выждать еще и еще, если сила прибывала к нему сама собой. Дудаев выждал. С перегретого, распаленного митинга он (лидер толпы) приходил в Совет. Строгим своим шагом. Он умел… Усики! И сдержанная улыбка… Усики вдруг раздвигались! Расплывались. В жесткий и немного хищный расплыв… Но с теплой улыбкой. Он никого не пугал. Он охотно беседовал с еще не получившими пинка и не разогнанными совчиновниками. Выдвигал им некие новые идеи… Предлагал… Между прочим.

Почувствовав человека в силе, я в тот приход Дудаева на склад с ним заговорил. Поддался его теплой улыбке (и после не пожалел). Я в те дни намолчался. И как-то вдруг, с прорвавшейся обидой, я сказал Дудаеву, что меня здесь предали… Все… И сбежавшие полковники… И те, кто были рядом… Даже друг. Лучший друг.

Дудаев кивнул: “Твой Костыев… Знаю… Помню… Удрал в Питер”, – он меня сразу понял.

Я отнюдь не жаловался, только взял ноту повыше. Я знал (еще по советским совещаниям), что Дудаев любит высокие слова. Кавказ тому способствует. Предатель – это черное. Друг – это белое, белее не бывает.

Дудаев посерьезнел:

– Предают друзья, майор… Лучшие! Предают именно друзья…

И генерал заговорил. Он слегка взволновался. И слегка тер пальцы о пальцы. Его слова зазвучали. Хотя, по сути, он только повторял и повторял про лучших друзей. Которые нас предают… Почему?

А потому что все прочие нас сдают. Приятели сдают… Товарищи сдают… Сослуживцы сдают… И если ты накололся на них, на всех прочих – это ничто, это норма. Это жизнь. Если делают подлянку приятели, товарищи и все прочие – это просто люди как люди. Это мало что значит… Это ничего не значит. На Кавказе есть притча о волке и буланом коне…

Дудаев не изрекал и не поучал, он легко и с удовольствием рассказывал горькую притчу… При этом оглядывал склад, ящики. Я вдруг понял, что он здесь такой же, как все. Его возбуждало оружие.

Человек выкормил раненого волчонка, полагая, что тот станет ему собакой. Волчонок, разумеется, стал волком и сбежал в лес. Когда человек встретил его однажды в лесу, он с укором сказал: “Ты предатель”, – на что выросший волк ответил: “Не нагружай меня чужим именем. Я просто волк. Я не был твоим другом”.

“Я же не был твоим другом, – продолжал волк. – А вот твой конек буланый, который был твоим дружком и которого ты так любил… Которого ты кормил и поил слаще, чем самого себя… Которого ты из жалости не выхолостил… Который каждое утро ржаньем тебя будил… И который вчера, забыв тебя, увязался за молодой кобылой, ушел по тропе до самых гор… где наши леса… где как раз вчера я перегрыз ему горло, вот он – предатель”.

Но притча не про нас с Костыевым. И что там ни говори, дома мы с ним сработали чудесные. Ляпали-стряпали, и вдруг – вот оно! Удалось!.. Возможно, и впрямь горстка домов была, как малая стая птиц, напрягшихся крылом… перед взлетом. Журавлиные, надо же!.. Костыев, хоть и питерец, цокал языком:

– Капитан. Какие дома получаются!

И я, в те дни капитан инженерных войск, отвечал:

– Какое время – такие дома.

Недолгим было то время. Камень подбирал я. Для горного солнца. Чтоб играло. Чтоб дома высокие, играющего, серебристого цвета… Все четыре дома были вытянуты. Почти башни. Вот-вот взлетят в сторону гор.

Сейчас сплошные руины. Если мне случается проехать мимо нынешних там разрушений, я только на миг зачем-то сбавляю ход машины. Вглядываюсь.

Стремительность – восхитительная чеченская черта. Завораживает!.. Сразу же после рассказа о честном волке и предателе-коне Дудаев решительно двинулся в глубину склада… Накормив меня вкусной притчей. Зажигая по ходу лампы освещения. Одну за одной… Был в форме. Красиво пронес рядом со мной генеральские погоны. И вперед, вперед!.. Не оглядываясь, иду ли я следом… реагирую ли.

Раздвинув усики, улыбнулся – он забирает из гаражной части БТРы, это ясно… оба танка, больше их нет… грузовую машину, полную автоматов, и… и малость провианта в консервах… А где складской бензин? Впрочем, бензин пока ему не нужен. Ну ладно, немного солярки… Патроны… А солярку про запас в горах запас – это неплохо!

Я молчал. Ясно, что я никто. К этому времени за строптивый базар пристреливали на месте… Все служаки жили в дурмане страха. Не были уверены в понедельник, что доживут до среды. Я такой же. Я все еще каждое утро названивал в верха, прося уже не охраны и не помощи, а просто жизни – чтоб отозвали… Чтоб я имел право удрать в Россию… По-тихому, как мой изнасилованный солдат охраны. Он только и сказал мне: “Пробьемся, майор…” – и исчез. Последний солдат.

Дудаев забрал, сколько хотел и сколько мог. Генеральский мундир нарядный. Еще советский!.. Мундир узаконивал, где мундир, там и право. Но все же не настолько, чтобы опустошить мои склады… Ведомства все-таки разные.

Но что мне!.. Кто я?!. И что я?!. Подполковник забирает или генерал забирает, русский или чеченец – все без разницы, потому что пуля в стволе… потому что я никто и меня вот-вот пристрелят за лишнюю бочку бензина. Вот теперь право. Вот мундир.

По сути, Дудаев, опустошая склад, предлагал мне дать деру. Гуманно предлагал. Еще и прикрывая сколько-то меня, майора, генеральским словом и иммунитетом.

Он меня щадил. Он мог и вовсе ничего мне не говорить. Обычно интендантов, комендантов, начскладов и прочее говно Дудаев просто запирал в красный уголок, вместе с бюстом Ильича (чтобы тот не скучал), и брал все, что надо, без слов.

Четыре пакгауза он и здесь обошел молча. Только после заговорил, но не об оружии… Обо мне.

– Я тебя ценю, майор… Я тебя помню…

Я смолчал.

– Ты ведь не вояка.

– Нет.

– Почему бы тебе, майор, не построить дачку. Уйти со службы… Совсем уйти. Самое время…Дачка – это хорошо бывшему майору.

Он повторил, нажимая на слово очень:

– Дачка, это очень хорошо бывшему майору.

Он мне подсказывал.

– На берегу большой реки, а?

– Что? – я заторможенно недоумевал.

– Почему тебе там, у реки, не построиться… Там у вас места полным- полно. И сколько красоты!.. На берегу какой-нибудь большой русской реки, а?

Он, кажется, любил эффектно подсказывать. И минута удачная… А все, что он на складе хотел, он уже высмотрел.

Свою полуколонну, которую он дополнит моими БТРами (и которая станет полной колонной), он вызвал загодя… Она уже стояла, разинув рты, то бишь задние борты. Стояла с уже откинутыми, открытыми задними бортами, как раз когда мы толковали о настоящих друзьях. Когда он потчевал меня конем и волком… И ворота складские тоже уже были настежь открыты… Бери-неси.

Его люди выплеснулись из машин без сигнала. Дудаев лишь выглянул в ворота… Забегали туда-сюда, как муравьи. Вмиг всё вынесли – вмиг все загрузили… Выползли и боевые машины. Дудаев что-то своим подсказывал, но опять же без слов. Вытягивая руку. И сложенные два пальца.

Вернувшись ко мне, Дудаев стал строже – сказал, что прощается. И что майор Жилин не должен дергаться… И что вообще он разговаривает с майором Жилиным только потому, что уважает майора по прошлому.

– Только потому, что ты строил Журавлиные дома. Понял?

Усики легко улыбнулись, и он дал мне в придачу щедрый генеральский совет!.. Запиши, мол, – взято генералом Дудаевым то и это… То и это… Взято там и тут… Понял?.. Если будешь вести такие записи, наши люди отрежут тебе башку, но все-таки не сразу. Отрежут на неделю, а то и на две недели позже. Времечко тебе будет исчезнуть… Отступ… Понял?

Грабеж с улыбкой… С усиками… Твой любимец, батя, он был эффектен. Не спорю.

Колонна, за счет моей бронетехники отяжелев, разворачивалась медленно. И что-то мне стиснуло сердце. Невнятное чувство. Мне стало досадно – обидно, что ли?