Наталья Иванова - Новый Белкин (сборник) Страница 39

Задним числом понятно, что и «Укус ангела» (2000) Павла Крусанова – один из первых успешных отечественных романов, автором которого не были Пелевин и Сорокин, – тоже некоторым образом роман о Путине: роман, в котором высказана надежда на пришествие диктатора, антилиберала, антизападника, империалиста-реваншиста; то же, что «Выбраковка», но в рамках другого жанра: фантастическая альтернативная история. Императором России, простирающейся от Сахалина до Чехии и от Шпицбергена до Царьграда, становится укушенный-поцелованный ангелом сын китайской девушки и русского офицера Иван Некитаев по прозвищу Чума, обнаруженный «могами» – сверхъестественными хтоническими существами, также радеющими за Россию. Иван Некитаев – тоже некоторым образом проекция идеального Путина, воплощение компенсаторного мифа о правителе-реваншисте, способном вернуть России статус сверхдержавы. «Укус» – вещь на грани хорошего вкуса: дикая гротескная фантазия – нибелунги воюют в Штутгарте с кубанскими казаками, на Саратов обрушиваются полчища летучих мышей, пьющих кровь у младенцев, а на Европу насылаются адские Псы Гекаты, – однако очень характерная для своего времени.

В «Господине Гексогене» Проханова (2002) – романе о тайной жизни России в 1999-м: интрига со взрывами домов, восшествие Путина и начало Второй Чеченской – описан хаос, кровавая протоплазма, босхианский ужас конца 90-х, легший в основу пресловутой дальнейшей «стабильности». Ни один другой роман не дает такого яркого представления о родовой травме эпохи – и базовом ее противоречии, между фасадом и фундаментом; именно поэтому «Гексоген» стал для аутсайдера Проханова пропуском в клуб писателей, чьими мнениями регулярно интересуется общество, а затем и сыграл решающую роль в отмене политики апартеида, проводившейся СМИ в отношении «почвенников». Именно после «Гексогена», перезагрузившего общественное мнение, ключевое для предшествующей эпохи 90-х противостояние литературных «либералов» и «патриотов» потеряло остроту. Путин в романе – идеальное воплощение ассоциирующейся с его именем странной, бесконечно лживой эпохи: он (знаменитое сравнение: «похожий на шахматного офицера, выточенного из слоновой кости») является здесь собственной персоной, но не для того, чтобы вмешаться в происходящее на манер деус-экс-махина, а чтобы эффектно реализовать метафору – рассыпаться в финале на цвета спектра, продемонстрировать свою химерическую сущность и превратиться в оптическую иллюзию. В радугу. Буквально.

«Священная книга оборотня» Виктора Пелевина (2004) – роман о контакте между проституткой и оборотнем в погонах, Лисой и Серым Волком – ну или, если отбросить церемонность, двумя людьми на большое П, Пелевиным и Путиным. Дело в том, что в «Оборотне» явно воспроизведена известная матрица русской литературной жизни – встреча Художника и Царя, подробно исследованная, например, в книге Соломона Волкова «Сталин и Шостакович». То, что Пелевин сделал сюжетом этот самый воображаемый «звонок Путина», свидетельствует, что «Путин» – не только политическая витрина, выстроенный политтехнологами бренд, но и некоторым образом гезамткунстверк, синтетическое воплощение литературы.

В алармистском «Эвакуаторе» (2004) Быкова отразились эсхатологические ощущения середины эпохи: осознание, что «великая мечта» 90-х не то что не осуществится, но, наоборот, обернется катастрофой, апокалипсисом. Хотя самому автору «Эвакуатора» казалось, что это проходная, скорописная, сиюминутная вещь, однако чем дальше, тем представительнее она выглядит: настроение середины нулевых – и разочарование от того, что за Путиным не оказалось никакого Проекта, – схвачено очень точно. И чем дальше, тем оправданнее выглядит каскад финалов, смазывающих быковский крик «Караул! Полундра!». В конце концов, не случайно ведь герои там возвращаются в растерзанную катастрофой Москву. «Будет ничего» – вот главная характеристика эпохи, сформулированная в «Дне опричника» (2006). Сорокинская Россия будущего – осуществившаяся фантазия авторов проекта «Крепость Россия» и Александра Дугина о «новой опричнине». Государство устроено по средневековой модели: восстановлены монархия, сословное разделение, телесные наказания, официальный статус церкви; от Запада страна отделена стеной; загранпаспорта граждане сожгли добровольно. Это не столько антиутопия, роман-предупреждение, сколько гротескное описание путинского государства; не слишком завуалированная сатира на существующую власть.

Угнетающая («депрессивный роман о современности» – это почти особый жанр – «Они» и «Пересуд» Слаповского, «Дагги-Тиц» Крапивина, «Лед под ногами» и «Елтышевы» Сенчина, весь последний Пелевин) ситуация одновременно была и благоприятной. Капитализм – новая матрица жизни – стал вызовом эпохи, и литература ответила на него, предложив героев, решающих проблему самоидентификации в новых условиях, и определенного рода позицию (она может реализоваться как неучастие в проектах власти, открытый нонконформизм, бегство от действительности, дистанцирование, минимизация социальных отношений). При этом вот что странно. Много лет казалось, что выведенный в литературе Герой-Нашего-Времени – это, на выбор: менеджер, владелец мелкой самостоятельной фирмы, банкир, нефтяник, олигарх, светский жиголо, клерк-бунтарь, клерк-дауншифтер, профессиональный революционер, политтехнолог, пиарщик; кто-то из этого диапазона, по крайней мере. Однако, глядя на литературу заканчивающегося десятилетия в зеркало заднего вида, обнаруживаешь, что это не так. То есть, разумеется, и про менеджеров были романы – но не слишком много таких, у которых есть перспективы остаться в истории литературы.

А кто тогда? На самом деле, в нулевые было две разновидности Главного Героя, обе как минимум неочевидные. Первая, условно, – Художник, Артист, в самом широком смысле: композитор Камлаев из самсоновской «Аномалии», художник Павел Рихтер из канторовского «Учебника рисования», художник Моржов из ивановской «Блуды и МУДО», художники из носовского «Грачи улетели», камнерез Крылов из славниковского «2017», физик Королев из «Матисса» Иличевского, писатель Геран из «Они» Слаповского, писатель из «Счастье возможно» Зайончковского, писатель в книгах Сенчина, плут из «Журавлей и карликов» Юзефовича, крусановские богемные типы из «Бом-Бом», «Американской дырки» и «Мертвого языка», студентка, ставшая Частью Речи, из «Vita Nostra» Дяченко, бандиты Адольфыча – из «Чужой» и «Огненного погребения», блядь (пелевинская А Хули и козловская «Плакса»).

Вторая: Воин – сознательный коллаборационист, часто из интеллигентов, испытывающий такое омерзение от пошлости окружающего мира (предлагающего довольно скудное идеологическое меню: буржуазность/потребление, абстрактно-футбольный патриотизм и бунт/революцию в духе Че Гевары и «американского психопата» – тоже, по сути, из идеологического супермаркета товары), что подается в «слуги государевы» – тоже в очень широком смысле. Гусев из дивовской «Выбраковки», акунинский Фандорин, Даниил из «Лета по Даниилу Андреевичу» Натальи Курчатовой и Ксении Венглинской, капитан Свинец из «Жизнь удалась» Андрея Рубанова, латынинский Водров, Комяга из сорокинского «Дня опричника», главный герой из «Каменного моста» Терехова, Громов и Волохов из «ЖД», прохановский генерал в отставке Белосельцев, да даже и майор Жилин из маканинского «Асана». Абстрагируясь от частностей, можно сказать так: все эти персонажи решили, что если жизнь предлагает им быть менеджерами, то пусть уж они будут служить государству не как все, не за жалованье и привилегии, а за идею. Эта идея – не Искусство, как у Художников, но – тоже идея.

Почему именно эти герои стали Главными в литературе, а не «менеджеры»? Наверно, это связано с тем, что литература, которая ставит перед собой сверхзадачу преодолеть собственное время, – это всегда род утопии, некий проект, противостоящий пошлости жизни, «консумеркам души», по Пелевину. А жизнь в нулевые была пошлая – и особенно потому, что официальная/общепринятая идеология времени была мещанская, для лавочников. Соответственно, типов, порожденных этой официальной идеологией, возникло множество (все эти менеджеры, в диапазоне от «говорящей оргтехники» до олигархов и бунтарей), а вот в дефиците оказались те, кто в состоянии был либо противопоставить этой идеологии Искусство (тип Художника), либо намеренно и жестко насаждать какую-то свою, нефальшивую идеологию, какой-то свой (утопический) проект, проект преобразования обыденности (тип Воина).

Оба типа – особенные именно потому, что не просто сосуществуют с реальностью, а пытаются переделать ее. Воин – сломать об колено, подчинить своему Проекту – силой, насилием. Художник – приподнять реальность до Искусства, увеличить количество красоты в мире, насытить бессмысленную растительную просто-жизнь Смыслами.