Дорис Лессинг - Бабушки (сборник) Страница 39

Но она, кажется, рано обнаружила, каков ДеРод был на самом деле — умом его природа тоже не наделила. Я пришел к такому заключению, хотя мне больно даже думать об этом. Можно называть это разными словами, но в нашем языке они все недобрые. Он оказался дураком. Опять же — дураки бывают разные. В армии, где солдаты покорно выполняют приказы, это значения не имеет. ДеРод напоминает мне слабоумного, который бродит по улицам, красивый, улыбчивый, не сразу даже понимаешь, что в голове у него пусто. Этот несчастный часто сидит возле лужи, которая натекает из разрушающейся стены Водопада. Играет там с листвой и всяким мусором. Он насаживает листик на палочку, или протыкает палочкой листок — и у него получается целая армия человечков. Тогда этот дурачок начинает произносить перед ними речи, а они его слушают. Он и говорит, как ДеРод, то есть почти как сама Дестра, которая начинала свои выступления так: «Я объясню, что именно мы делаем…» ДеРод начинал как она (хотя люди, ни разу не слышавшие Дестру, этого и не поняли бы): «Я сейчас расскажу…» Но продолжение выходило неожиданным, например: «Вы видели новую армию? Видели новый кусок стены… говорят, там пять тысяч камней, с ума сойти, целых пять тысяч, красота. Ну да, скажу я вам, нам есть чем гордиться, на всем полуострове не найдешь такого города, который не боялся бы ДеРода…» И так далее, и тому подобное, иногда он мог балаболить так целых полдня, лишь бы его хоть кто-нибудь слушал. А люди слушают, вот что самое поразительное. Хотя в речах его не больше смысла, чем в бреднях того дурачка, что играет с листьями и палочками. «Я вам объясню, да-да, послушайте меня, с вами говорит Фенга! Я сделаю из вас армию, мы пойдем через горы и захватим рабов»…

Теперь я вижу нечто новое и в той нашей давнишней встрече возле Водопада. Как ДеРод все время смотрел вверх, как от облегчения у него расслабилось лицо, когда показалась та женщина и он побежал к ней — как ребенок бежит к маме, ища защиты…

Кто-то управлял ДеРодом, говорил ему, что делать. Та провинциалка? А после нее — другие женщины? Его нынешняя избранница — настоящая надзирательница. Вероятно, все эти годы он и не получал наших сообщений.

Представьте себе несчастного дурачка возле лужи на месте ДеРода. Он играл бы в армию, сочинял простые песенки, и все речи начинал бы словами: «А сейчас я вам расскажу»…

Когда до нас начали доходить сведения о других городах полуострова, мы, Двенадцать, очень интересовались, как правят там. В большинстве случаев можно было сказать: некомпетентно. Мы же сравнивали всех с Дестрой, мы знали, что такое хороший правитель! Некоторые главы соседних городов сразу казались идиотами, настолько неразумные решения они принимали. Если дурак, тупой человек, получивший в руки власть, привлекателен внешне, он («она» была только в Городах, нигде более, по закону, женщины не имели равноправия с мужчинами) может ослепить народ, заставить их радоваться, и люди не сразу заметят, каков правитель на самом деле. И ДеРод всегда был именно таким. Им достаточно было просто любоваться, малышом, мальчиком, подростком, он был крайне привлекателен, он ловко пользовался своими нескончаемыми чарами, он завораживал нас — и понимал это. Но на его мать это не действовало, нет!

Дурак, играющий возле лужи, тоже красив, и многие как будто не замечают его придурковатости. «Он такой необычный, согласитесь».

Дестра, наверное, с ума сходила от отчаяния. Снова выходить замуж она не хотела, ей хватило и первого раза. Еще бы! Может, она рассматривала вариант усыновить кого-нибудь еще, поумнее. Но ясно, насколько это могло быть рискованно. И она тихонько разработала новый план: Совет Двенадцати. Дестра решила выбрать детей из приближенных к власти семей, которые могли бы свергнуть ее, в случае, если она даст слабину. А так — она их обезоружила, с самого начала объявив, что эти дети будут руководить Городами, а один из них, не обязательно ее дочь или сын, унаследует престол. Дестра внедрила такое слово и понятие, как Демократия, продолжая традиции своего свекра. Она собиралась самостоятельно воспитать и обучить тринадцать детей у себя дома, а они, в свое время, сами должны были избрать того, кто лучше всех подходит на роль Правителя. Кто же сможет сделать более разумный выбор, как не те, кто знает друг друга всю жизнь?! Она наверняка думала, что в этом плане ошибки быть не может, но, оказалось, что в этом-то и просчиталась. Я вспоминаю прошлое, дом Дестры, всех нас в этом доме. Какими же прекрасными детьми мы были! Среди нас — и сын с дочерью Дестры, оба такие хорошенькие. Вспоминаю ДеРода, немного хвастливого, но при этом настолько обаятельного и услужливого, ему так хотелось всем нравиться: да, даже тогда разница между ним с сестрой бросалась в глаза. И мы, конечно, их сравнивали. Но на самом-то деле ДеРодом мы были ослеплены. Красота — страшная сила. Если к ней прилагается прекрасный характер и ум, разумеется, перед ней следует преклоняться, молитвенно складывая руки. Но чары этого красивого мальчишки, пустого и самодовольного, оказались ядовитыми. Дестра наверняка ночами не спала, опасаясь как за него, так и за нас. Но мы ДеРода поддерживали и не видели, что он пустышка. Я помню, как мы расстраивались, если ему не давалось что-то на уроках: все сразу же кидались ему помогать, объясняли, подтягивали. Хорошо помню эту его улыбку, он смотрел на нас с интересом и некоторым смущением, взгляд у него всегда был жаждущий, он пытался понять, учиться так же хорошо, как и остальные. Так оно и шло, наше зачарованное детство, под руководством нашей любимой Дестры. Ее мы воспринимали исключительно как Солнце, щедро дарующее нам свет и тепло. Ее лучезарность была для нас чем-то само собой разумеющимся, мы никогда не ставили ничего под сомнение, не оценивали ничего сами. В некотором смысле мы были продолжением Дестры: ведь человек превращается в того, кем восхищается.

Ходят слухи, что в некоторых городах полуострова превозносят некую богиню; имена ей дают разные. Мы, жители Городов, всегда смеялись над подобной отсталостью, над тем, что люди поклоняются кому-то, как мы Солнцу, нашему прародителю. Мы знаем, что наше видение мира — истинное. Но при такой безусловной любви к Дестре сильно ли мы отличались от них?

Красота — страшная сила: но так же опасно рассматривать человека, как сумму его или ее достоинств. Надо оценить и остальное, скрытое в тени. Тут встает вполне уместный вопрос: если бы Дестра оказалась слишком хороша и благородна, чтобы избавить нас от Жестокого Кнута, нашего истязателя, то в итоге и она, и мы продолжали бы страдать, пока он рушил бы Города! Но они все равно оказались разрушены — уже ее бестолковым сыном. Тем не менее у нас был стопятидесятилетний период процветания, отличавшийся высоким моральным и культурным уровнем. Разумеется, многие довольны и современной грубостью, шумом и насилием, поскольку народ — большинство — хорошо питается и с удовольствием грабит города Варваров. Они же делают за нас всю грязную работу. Это тоже хорошие времена, люди частенько говорят: «Чудесно живем».

Какого же выбора ждала от нас Дестра? Когда я смотрю в прошлое теперь, ответ очевиден. Она постоянно мягко и тактично привлекала внимание к одному из нас, подчеркивая его достоинства, но так деликатно, что мы по сравнению с ним казались не хуже. Теперь-то мне все ясно: в детстве мы оказались ослеплены безусловной любовью, и глаза наши были закрыты! Она сама выбрала бы нашего инженера водных сооружений. Девятого. И была бы права: он стал бы прекрасным правителем. Почему же Дестра ни разу не сказала, что именно таков ее выбор? Но она говорила — настолько открыто, насколько могла себе это позволить! Если бы она заявила прямо, что хочет видеть его на своем месте, в семьях других детей возникло бы недовольство, они могли бы сговориться против нее. А потом передрались бы друг с другом, пытаясь продвинуть собственного отпрыска. Началась бы гражданская война, вот что было бы. Дестра передала право выбора нам, а это значит, наша ответственность распространяется и на наши семьи. Я уже не помню, что говорилось у меня дома: если честно, мои воспоминания, связанные с семьей, тусклее, по сравнению с тем, что происходило дома у Дестры, на ее уроках. Я не сомневаюсь, что мои родственники были прекрасными людьми, но особой роли они для меня не играли. Моей матерью стала Дестра. Мы все считали ее своей мамой.

Интересно, беспокоила ли ее наша любовь к ее сыну, то, как мы постоянно помогали и поддерживали его? Такое поведение было естественным, мы были добры; это она привила нам доброту.

Как же Дестра, должно быть, страдала в тот день, когда ее, больную, принесли к нам и она поставила нас перед выбором!

Я помню ее лицо, хотя теперь я воспринимаю все случившееся не так, как тогда. В тот день я видел в ней лишь больную женщину. Но сердце ее терзало еще и беспокойство. Она сидела на подушках, а мы на ее глазах бездумно и весело выбрали ее глупого сына, очаровательного, восхитительного, но глупого мальчика — и я, как сейчас, вижу ее лицо, старое, мрачное, напряженное.