Махбод Сераджи - Крыши Тегерана Страница 39

— Я не хочу ждать, — говорю я, как упрямый, испорченный ребенок.

Вот тебе и мужчина!

— Послушай, ей необходимо побыть одной. Ей трудно примириться с тем, что она влюблена в тебя. Она не станет бросаться к тебе в объятия и притворяться, что Доктора никогда не существовало, всего через сорок дней после его казни. Так что затяни потуже ремень, поправь шляпу, и пусть все идет своим чередом. Время — вот что ей сейчас нужно.

— Завтра — сороковины Доктора, — в слезах говорю я. — Мы договорились быть вместе. Мне претит видеть шаха, но я не хочу, чтобы она пошла одна.

Ахмед словно не слышит.

— Потерпи, — с нажимом говорит он. — Прошу тебя, потерпи.

— Не кричи на меня, — с горечью произношу я.

— Почему бы и нет? — выкрикивает он, тыча в меня пальцем. — Считается, что у тебя, мой дорогой друг, есть Это. И вообще, разве так ведет себя мужчина? Ты не сможешь быть образцом для других.

— К черту Это, — говорю я. — Мне надоело выслушивать, что у меня есть Это.

Как ни досадно, глаза у меня снова наполняются слезами.

— Я устал от этого. Устал притворяться.

Я понимаю, что, если не остановлюсь, меня потянет на патетику, как всегда, когда я взволнован.

Ахмед зажигает следующую сигарету, выпускает струйку дыма и говорит:

— Ну что ж, тогда давай вместе простудимся. Если хочешь сидеть здесь всю ночь напролет, я посижу с тобой.

— Иди в дом, — вытирая глаза, говорю я.

— Нет.

Он качает головой.

Проходит много времени, ни один из нас не говорит ни слова. Ночь холодная и тихая, небо ясное. Я не сплю вторые сутки. Я утомлен, у меня слипаются глаза, в голове туман. Думаю, на несколько мгновений я заснул, потому что в сознании возникает видение человека с рацией. Снова я вижу его глаза, вижу зачесанные назад волосы. Я стою рядом с ним, я хочу его ударить, но у меня отяжелели руки, и я не могу их поднять. Я просыпаюсь с сильно бьющимся сердцем.

Передо мной стоит Зари, а рядом сидит Ахмед.

— Иди в дом, — умоляет Зари. — Пожалуйста, иди в дом.

— Нет, — огрызаюсь я.

Ахмед встает.

— Ахмед, пожалуйста, отведи его в дом.

— Теперь это твоя проблема, — говорит Ахмед и уходит.

— Зачем ты здесь? Замерзнешь до смерти.

У меня в горле комок, и я боюсь расплакаться. Но пора что-то сказать.

— Я не замерзну до смерти. С тех пор как ты решила со мной не разговаривать, я живу в аду.

Мой голос срывается.

— Мне очень неловко за этот проклятый поцелуй.

Словно не в силах поверить, что я извиняюсь, она качает головой.

— Никогда не стану больше тебя целовать, — говорю я. — Даже после того, как мы поженимся и у нас будут дети.

Она улыбается, в глазах у нее блестят слезы.

— Я хочу быть твоим другом, товарищем. И буду оплакивать с тобой смерть Доктора столько, сколько захочешь.

Она протягивает руку и любовно касается моего лица.

— Если есть жизнь после смерти, то я проживаю ее. Если существует ад, то я сейчас в нем горю. Я люблю тебя и всегда любила, еще до того, как Доктор отправился в поездку. Я уже долго живу с этой любовью и с чувством вины. Больше я так не хочу.

Зари снова дотрагивается до моего лица красивыми длинными пальцами и стирает слезы с моих щек. Она обвивает мою шею руками и прижимается ко мне. Клянусь, я чувствую биение ее сердца.

— Это в тысячу раз больнее, чем когда я сломал голень, — шепчу я.

— Пойдем со мной.

Я иду за ней в ее комнату. Обстановка там скромная: кровать, небольшой письменный стол, металлический стул, множество книг. На стене фотография ее родителей в рамке, а рядом фото Ахмеда, Фахимех, Зари и меня около хозе.

— Кажется, этот снимок сделан тысячу лет назад, — шепчу я.

— Так и есть, — откликается она.

Я сижу на стуле, завернувшись в одеяло Ахмеда. Она медленно отодвигает одеяло, садится ко мне на колени и заворачивает нас вместе. Я говорю ей, что люблю ее, не могу жить без нее и сделаю что угодно, чтобы она была счастлива. Она целует меня в глаза и губы. Я чувствую соленые слезы на наших лицах.

Мы проводим всю ночь в объятиях друг друга. Я рассказываю ей, что мечтаю, как мы когда-нибудь поженимся и у нас будут свой дом и дети. Она улыбается, но не отвечает. Каждый раз, когда я заговариваю о будущем, ее взгляд становится потерянным. Ахмед прав. Ей нужно время. И я буду ждать, пока этот потерянный взгляд навсегда исчезнет. Я говорю, что надеюсь, у наших детей будут голубые глаза, как у их матери, ибо голубой — это цвет безбрежности, чистоты и глубины. Она еще сильнее обнимает меня, шепча, что я такой милый, раз это помню.

— Я помню каждое слово, сказанное тобой, — шепчу я в ответ.

Мы говорим всю ночь, причем в основном я. Рассказываю ей, что Фахимех молилась за нас — чтобы мы с ней были вместе, чтобы мы четверо остались друзьями до конца жизни. Она кивает. Ее молчание заставляет меня говорить еще больше. Я признаюсь ей, что был на крыше в ту ночь, когда они с Переодетым Ангелом говорили обо мне.

— Откуда ты знаешь, что мы говорили о тебе? — спрашивает она.

— А разве нет?

— Да, верно.

— Я так и думал.

Я улыбаюсь.

— Я так по ней скучаю, — говорит она. — Знаешь, мы не виделись и не разговаривали с той самой ночи.

— Как это вышло?

— Ее родители больны, и она ухаживает за ними.

— Думаю, она обрадуется, когда узнает про нас с тобой.

Зари ничего не говорит. В ее глазах снова появляется потерянное выражение.

— После того как вы с Переодетым Ангелом вернулись в дом, я остался на крыше и всю ночь напролет глазел на звезды, — торопливо говорю я, в надежде прогнать это выражение с ее лица, пусть даже на несколько секунд. — Ночь была сумрачной, но твою звезду я видел хорошо.

— А как располагалась твоя звезда по отношению к моей? — спрашивает она.

— Я не нашел свою звезду, — отвечаю я. — Никогда ее не нахожу.

— А должен был найти, потому что она самая большая там, наверху. Я называю ее звезда Паши. Она самая большая и яркая, а наши звезды вращаются вокруг нее.

Мне хочется легонько поцеловать ее в щеку, но я боюсь. Она кладет голову мне на плечо, и я чувствую, как ее губы касаются моей шеи. Я сильнее прижимаю ее к себе и глажу по спине.

Проходит несколько минут.

— Когда ты уезжаешь в Америку? — спрашивает она наконец.

— Я поеду, если только смогу взять тебя с собой.

— Тебе не стоит связывать свою жизнь со мной. Надо ехать. Хочу, чтобы ты уехал из этого ада. Оставайся в Америке навсегда. Снимай фильмы. Расскажи всем нашу историю, историю Доктора. Люди должны узнать о том, что случилось.

Я пытаюсь что-то сказать, но она прижимает пальцы к моим губам.

— Я хочу, чтобы ты поклялся, что поедешь в Штаты, что бы ни случилось.

— Что бы ни случилось? Что ты имеешь в виду? Того, что с нами уже случилось, хватит на целую жизнь. Мы с тобой вместе поедем в Америку. С этого момента все свои жизненные планы я собираюсь связывать с тобой.

— Не говори так, — умоляет она.

— Я возьму тебя с собой, вот и все. И не надо беспокоиться о деньгах, я буду работать, чтобы тебя обеспечить. В школе ты была отличной ученицей, так что, полагаю, в колледже будешь очень успешной. Лично я думаю, ты можешь стать прекрасным психиатром или антропологом. Хотя я предпочел бы, чтобы ты стала кардиохирургом и исцелила мое сердце.

Она смотрит на меня, в тревоге нахмурив хорошенькое личико.

— Что случилось с твоим сердцем? — спрашивает она.

— Ты его разбила, — улыбаюсь я.

Она улыбается в ответ, и потерянность исчезает из ее взгляда, по крайней мере на какое-то время.

21

ЗАРИ ЗАЖИГАЕТ СВЕЧУ ДЛЯ ДОКТОРА

Наступает день рождения шаха, совпадающий с сороковинами Доктора. Фахимех, Зари, Ахмед и я встречаемся за пару улиц от нашего переулка и идем к автобусной остановке. На Зари чадра, которую мы с ней купили в Лалех-Заре. Я спрашиваю ее, надела ли она под чадру что-нибудь теплое, потому что для этого времени года погода необычайно холодная. Она отвечает, что надела.

В автобусе мы садимся вместе, а Ахмед с Фахимех через два ряда от нас.

— Зачем ты надела чадру? — спрашиваю я.

Несколько мгновений она молчит, потом, с улыбкой взглянув на меня, произносит:

— Затем, что хочу быть похожей на ангела.

— Ты и так похожа, в чадре или без нее, — ни на миг не задумываясь, отвечаю я.

Я беру ее руку в свою.

Улицы не так сильно запружены, как я ожидал. Автобус проезжает несколько остановок, никто не выходит и не входит. По мере того как мы приближаемся к стадиону «Амджадех», движение становится оживленнее. Здесь больше полицейских машин, армейских джипов и больше людей.

Мы выходим на улице, дальше которой автобусы сегодня не идут. Далеко на севере над горами висит темная туча. Пронизывающий ветер предвещает бурю, словно природа тоже скорбит на сороковинах Доктора, а заодно и дне рождения шаха.