Михаил Веллер - Мишахерезада Страница 39

Толпа младших и старших научных сотрудников под управлением доцентов, возглавляемых профессорами, сверлила, вбивала, клеила, переносила, пилила, резала, примеряла, поднимала и роняла вдребезги, попадая себе по пальцам. Я был приятно поражен неформальными отношениями в академической среде.

Мне дали плексигласовую пластинку с дырочками по углам и велели привинтить вон на тот планшет, прижав под плексиглас какую-то картинку. Шурупы в ДСП лезть не хотели. Эти древостружечные плиты так спрессованы и таким пропитаны, что их надо сверлить. Но электродрель была одна на всех, дрелей ручных и коловоротов не было, я украл молоток почтенной дамы и гвоздем наметил дырочки.

Статуи и витрины в главном нефе и подвальном этаже чуточку перемещали, экспонаты чуточку заменяли, этикетки чуточку переписывали, свет ставили чуточку иначе. Интеллигенция негодовала, что ее за ту же зарплату перевели в рабочий класс, и демонстрировала полную свою непригодность по Марксу выступить в качестве производительной силы.

Потом они посмотрели на часы, закричали что ж такое, положили планшет на две тумбы и быстрей пожарных накрыли на нем стол из сухого с водкой и бутербродов. Повеселели страшно и выпили за Ленина с бревном.

А я крутил свои шурупы, докручивая порученное мне количество. Меня приняли не на постоянную, как обещали, а сначала два месяца временно типа испытательного срока. И я налегал своей крестовой отверткой, давил всем весом на ладонь и менял руки, уставая.

И вот уже иду я по улице с бутылкой к друзьям, кругом настроение, будто с уроков отпустили. Развлечений было мало, люди радовались любой возможности не работать.

Пришел в компанию, застолье приветствует, сажают, наливают. Я им — про первый рабочий день в Казанском соборе. И тут они переглядываются, и на меня — со страхом:

— А что это у тебя за стигматы?

У меня посреди ладоней — кровавые дыры. От отвертки. Старался.

— А, это? Я же говорил — реэкспозиция! Пришлось на кресте повисеть немного.

— Нет, серьезно!

— Если честно — сам только что заметил. Может, к кожнику сходить? Или к священнику?

— Слушай, ты больше в этот собор не ходи.

Ржали и безбожно пили за то, как Господь метит шельму.

Экскурсии

Экскурсоводов в Казанском не было. Экскурсии водили младшие научные сотрудники. У нас была экскурсионная нагрузка. Нагрузку калькулировал замдиректора по научной работе. Мне он нарисовал два часа в неделю. Чтоб не сильно отвлекался от полезного ручного труда.

Первая тема была общая: обзорная, как у всех. Вторая — согласно определенной научной ориентации: возникновение и ранние формы религии.

Термина «стадный инстинкт» мы еще не знали, но к экскурсантам относились примерно так. Сливаясь в толпу и доверяя свои мозги специально обученному сотруднику, люди превращаются в идиотов автоматически.

— А сколько всего колонн в Казанском соборе? — спрашивали они и смотрели с внимательностью баранов перед новыми воротами.

На этот вопрос было много ответов. Цифра варьировалась в зависимости от настроения мэнээса. От семидесяти двух до ста сорока четырех. Лишь бы четное число. Сбрасывая им на уши лапшу, ты взмывал над своей зарплатой и униженным статусом. Ответ был местью за вопрос. Спросил — на.

Второй дежурный вопрос:

— А сколько весит люстра?

А сколько бы вам хотелось? Двести семьдесят шесть килограммов подойдет? Не впечатляет. Тонну восемьсот семьдесят! А четыре тонны двести сорок не хотите?! Ой, не может быть!.. Хо-хо, еще и не то может, она же литой бронзы! Да-а?.. А вы как думали!

Больше всего народу нравилось, что архитектор Воронихин был внебрачным сыном графа Строганова от крепостной. Папик дал ему вольную, протежировал поступление в Академию Художеств и обеспечил двухлетнюю стажировку в Италии. И уж победа в конкурсе проектов на новый столичный собор тоже без папы не обошлась, будьте спокойны. Пилить казну и тогда хорошо умели. Советских людей эта биография самородка буквально завораживала. Внимали, как дети в кукольном театре, которым Буратино читает программу КПСС.

Еще им нравилось, что Кутузов, оказывается, похоронен здесь, а сердце его в серебряном сосуде похоронено в Бунцлау, а сам Кутузов был масоном. То есть с наибольшим успехом впаривалась информация сюжетно-биографического характера.

А категорически не нравилось то, что противоречило вложенным ранее убеждениям.

— Так мы что… не происходили от неандертальцев?! Как это… А как же Дарвин?.. А от кого тогда? Я думаю — здесь вы не правы: вот Энгельс писал…

— Так это как это — что же, религия всегда была?.. И попы?.. Да ну-у — и как это ученые могли установить, спрашивается?..

Сведения о реальном, скорее всего, существовании Иисуса Христа как исторической фигуры, — отвергались как идеологическая диверсия:

— Это кто же вам позволил такое говорить? А еще комсомолец, наверное!

Доверчивый народ в большинстве своем гордился государственным образом мыслей и попов готов был ссылать на Колыму. Так учили в школе, в газетах, по телевизору и на политзанятиях.

Черт возьми. Это мы, штатные платные атеисты, хранили историческое и материалистическое обоснование религий! В забитых книгами и иконами закутках мы чокались:

— Ну — за святую веру!

— За Магомета!

— За Шакья-Муни!

Доски

— Сейчас поедешь на товарный двор, привезешь доски.

— Какие доски?

— Для подиумов в боковых нефах.

— Сколько их?

— Чего сколько?

— Досок.

— На месте разберешься.

— А документы есть?

— Какие еще тебе документы!

— Ну… накладная… спецификация… ассортимент.

— Вот документы там тоже на месте получишь и привезешь.

— Машина какая?

— Машина? А на троллейбусе не доедешь?

— А обратно?

— Слушай, ну ты что, ребенок, вообще ничего не можешь? Закажешь в автопредприятии, оплата по безналичному.

Еду. Ищу. Опрашиваю всех. Нахожу доски. Двенадцать кубометров. Шестиметровая дюймовка, двадцать сантиметров ширины. Договариваюсь о машине. С грузчиками не договориться — их безнал не колышет, а у диспетчерской свои заботы. Звоню в музей, велю столяру гнать пять-шесть рыл молодежи. К вечеру с шестью мэнээсами загружаю шаланду. К ночи разгружаем ее под колоннаду.

— Ты чего привез?

— Не понял.

— Вот именно что не понял! Они же сырые! Я что за тебя, от завэкспозиции выслушивать всякое должен?

— Значит, так. Сказали привезти — привез. Какие были!

— Ладно, ладно. Только их надо высушить?

— Где я их высушу?!

— Ты меня удивляешь. Где сушат доски?

— В жопе!!

— Ладно, ладно. Не кричи! Позвони на фабрику музыкальных инструментов Луначарского.

— Балалайку для церковного хора купить?

— Ты поостри еще, работничек хренов! Там сушильные мастерские. Оплата по безналичному.

Заказываю шаланду. Снимаю мэнээсов. Везу на фабрику. По акту приемки их уже не двенадцать кубов, а одиннадцать.

Звонят через неделю. Еду, забираю, заносим внутрь, складываем в штабель. Завэкспозицией тщательно мерит штабель рулеткой, перемножает на бумажке. Девять с половиной кубов. Матерится со вкусом и виртуозно: хранитель культуры.

— Усушка и утруска, Георгий Георгиевич. Везли, бросали, сушили.

— Чтоб у вас так усохло, чтоб трясти нечем было!

Приходит директор, клеит прядь поперек лысины:

— Юра, да обойдемся мы без этих досок. Я с самого начала был против подиумов. Они перспективу едят.

— Это вы меня, Слава, все едите! Вашу мать, полгода ждал этих вонючих дров!

Через полгода:

— Доски отвезешь в Гатчину, сдашь на древообделочный комбинат. Вместо них возьмешь древостружечные плиты на планшеты. Я с замом по производству договорился.

Грузим. Явно меньше девяти с половиной кубов. Десяток досок мы со столяром сами унесли в столярку, пригодятся.

Зима, серо, скользко, шаланда еле ползет. Ноет, выматывает душу и ползет. Эдак я вернусь завтра.

— Давай, отец родимый! — погоняю извозчика. — Я тебе сколько хочешь часов и километров подпишу!

— Да скользко же.

— Нас же все обгоняют, ты посмотри!

Он бубнит про гололед, резину и тормоза. Но я давлю на него, он давит на газ, мы разгоняемся: бодримся, веселеем.

И на повороте слетаем с дороги в кювет, в поле. Шаланда опрокидывается на бок, выворачивая замок тягача. Доски — веером по всему снежному полю.

— Как они меня заколебали!.. — молюсь я лесопильному богу.

Водитель безропотно обследует свое несчастье. Мокрый снег выше колен.

— Трактор нужен, — произносит он священное заклятие. Он маленький, старый, скромно-жуликоватый, и его ничем не пронять.

Я уезжаю на попутной в Гатчину. Организовывать помощь с древокомбината.

Зам по производству спокоен, будто они только и собирают доски по полям. Звонит насчет трактора, отряжает работягу мне в помощь на погрузку, гонит со мной разгрузившуюся во дворе шаланду.

В собор я вернулся послезавтра.

— Слушай. У тебя уже есть опыт работы с пиломатериалами…