Евгений Гришковец - Асфальт Страница 39

– Звони…

После этого разговора Миша почувствовал себя на кухне неуютно. Он сходил на балкон покурить. Тяжесть, гул в голове и ватное ощущение в туловище сменились неприятной и тревожной отстранённостью. Отстранённостью от всего. От своего дома, от семьи, детей, даже от своего собственного тела. Миша ощутил, что совершенно устал от своих сомнений, тревог и переживаний. И Миша признался себе, что прежде всего устал от себя самого. За последние три бесконечно длинных дня он ни одной секунды по-настоящему ничему не радовался, ничего, по собственному убеждению, хорошего не сделал, бездействовал и был совершенно нерезультативен. Да ещё и забрался в глубокие дебри переживаний, из которых не видел никакого выхода.

Миша курил на балконе, смотрел и слушал. Вечерняя Москва была холодна, по-осеннему ярко горела огнями и отчётливее обычного звучала. Кристально-прозрачный осенний воздух обострил и запахи. Казалось, в этом воздухе даже ночной холод имеет свой определённый, может быть, слегка металлический, но всё же очень тонкий и мужественный запах.

Миша чувствовал, что устал, но спать совершенно не хочет и не сможет уснуть. А значит, вечер потечёт в ночь со всеми мыслями и переживаниями. И ничего Мише не оставалось, как только думать, переживать и как-то перевалить через эти вечер и ночь.

С балкона Миша вернулся на кухню. Там уже шумел чайник и Аня, зевая, позвякивала чашками и ещё чем-то.

– Милая моя, – сказал Миша, – у нас снотворного никакого нету?

– Нет, Мишенька. Ничего подобного у нас нет. Ни к чему. Никто не пользуется. Есть успокаивающее, типа валерианы. Я их Соне даю иногда, когда она перед сном разбесится.

Миша при слове «Соня» даже едва заметно вздрогнул. Но тут же понял, что речь идёт о его собственной дочери, которая в данный момент сладко спит.

«Так вот, недаром я всегда чувствовал, что Соня в жизни что-то сильное пережила», – подумал Миша, практически не слушая того, что говорит ему Аня. «Не дай Бог такое пережить!» – ещё подумал он.

– Понятно! – сказал он вслух. – Снотворного дома нет. Это значит, что всё дома хорошо. Но вот сегодня пригодилось бы. Совершенно сломал себе сон. Перепутал ночь и день.

– Попробуй принять горячую ванну. Попробуй расслабиться. Я-то ещё немного – и спать. Я сегодня умоталась, Мишенька, так, что… – говорила Аня.

Миша слушал её вполуха. Он ни о чём особенно не думал. Он сидел, смотрел куда-то в сторону и тихонько отпивал чай из чашки, которую ему дала, а точнее, просто-напросто вставила в руку жена.

Они ещё посидели молча, Аня полистала какой-то свой журнал, тоже отпивая чай. На кухне было тихо. Только слышно было, как периодически в подъезде туда-сюда двигается лифт. Слышно было не громко. Едва-едва.

Потом Аня решительно встала, закрыла журнал, отнесла чашку в мойку и сказала, что пойдёт спать. Миша сказал, что ещё посидит, может быть, посмотрит телевизор… Он сказал, что спать ещё совершенно не хочет. «Сна, – сказал он, – ещё ни в одном глазу».

Аня и Миша поцеловались, и она ушла спать. А у Миши случилась бессонная ночь. Первая бессонная ночь за несколько последних лет.

Но бессонная ночь – это не просто ночь, когда ты не спал. Это не ночь, когда ты веселился, выпивал чего-то, искал, надеялся или реализовывал свои ночные поиски и надежды. Это не ночь, проведённая в беседах, спорах или глубоких и существенных разговорах с близким и дорогим другом. Это не ночь любви. Это не ночь семейных раздоров. Это не ночь у постели больного…

Бессонная ночь – это просто одинокая ночь без сна.

Отчего-то Миша отчётливо понял, что смотреть телевизор он не сможет в этот раз. Он понимал, что и читать не сможет, и какое-нибудь кино не сможет смотреть. Он понимал, что и уснуть не сможет, так что пытаться ложиться рядом с женой в постель не было никакого смысла. Он мог только не спать. Алкоголя не хотелось совершенно. Даже выходить на балкон, чтобы курить, тоже не тянуло. Он сидел на кухне, допивал остывший чай, тускло горела небольшая лампа на подоконнике. Верхний свет Аня погасила уже давно. Лифт в подъезде совсем затих. А Миша сидел за столом, уложив в ладонь левой руки голову, смотрел, казалось, на угол холодильника, но холодильника не видел. Миша думал, и какие-то неожиданные мысли и воспоминания сменяли друг друга в невесёлой череде. В гостиной часы светились цифрами 23:04. Но бессонная ночь для Миши уже началась.

Как можно описать череду воспоминаний? Можно сказать: «он вспомнил давний разговор с другом» – после этого можно воспроизвести сам этот разговор. Но практически-то в процессе воспоминаний вспоминается сам разговор и при этом сам разговор не воспроизводится. Он вспоминается весь и сразу. Так же целиком и сразу приходят из прошлого эпизоды, события, ситуации, люди. А на описание этих воспоминаний и на воссоздание самой их череды может уйти много времени, и пропадут подробности, и исчезнет смысл.

Много тогда всякого вспомнилось Мише. Много важного и чего-то совсем неважного. Он даже неожиданно вспомнил, что забыл свой любимый кашемировый шарф у старых знакомых на даче уже год назад и всё никак не может его забрать. А тут новая зима на носу, и самое время. Он вспомнил про шарф, тут же рассердился на своих знакомых, владельцев дачи, из-за того, что они, чёрт бы их побрал, всё никак не могут этот шарф захватить и привезти в город. Миша даже решил записать в блокнот, что надо бы им напомнить про шарф, но за блокнотом и ручкой не пошёл.

И такие разрозненные мысли, соображения и решения залетали Мише в голову, быстро сменяя друг друга. Важные соображения по работе тоже залетали. Но Миша знал, что работать в бессонную ночь не получится. В бессонную ночь можно только не спать.

Сколько же было этих ужасных бессонных ночей, когда Мишу терзала сначала любовь, потом ревность, а потом страшная пустота после любви и ревности. Но тогда, в те ночи, Мишу разрывали быстро меняющиеся переживания и чрезвычайно быстро сменяющие друг друга надежда и полное отчаяние. А тут было другое. Тут приходили воспоминания, мысли и даже открытия.

Мише открылось вдруг, что теперь он уже не будет так счастлив, как тогда, когда он, казалось бы, совсем недавно, находился в самом начале того, что стало его делом и профессией. Тогда он чувствовал себя очень способным к этому делу, очень успешно стартовавшим, а главное, он чувствовал себя невероятно удачливым, а стало быть, особенным.

Тогда мысли, которые приходили ему в голову по делу или просто по жизни, казались точными и нужными не только Мише, но и всем остальным. Тогда эти мысли высказывались смело и радостно. И тогда в жизни Миши ещё была Юля. Все свои мысли и мыслишки Миша высказывал, а часто и адресовал ей. А сколько Юле было задано вопросов! Юля отвечала, и часто очень существенно отвечала. Но вопрос для Миши был важнее. А главное, было кому задать этот вопрос.

Миша сидел и понимал, что такого счастья уже не будет. И не будет даже не потому, что Юли не стало, не потому, что Юля умерла и её больше не будет НИКОГДА… А потому, что Юли не стало в Мишиной жизни в прежнем качестве уже давно. Уже давно он Юле не задавал вопросов. Уже давно прошло то время, когда без вечернего разговора за чаем или за рюмочкой на кухне старой профессорской квартиры на Кутузовском не приходил глубокий и счастливый сон. Уже давно для Миши исчезла жизненная необходимость каждый вечер либо заскочить к Юле, посидеть, поговорить, сообщить ей что-то, посоветоваться, спросить, либо обязательно вечером позвонить и тоже долго поговорить.

У Миши давно не осталось вопросов к Юле. Вопросы в какой-то момент стали такими сложными, что Миша просто их не мог никому, даже Юле, сформулировать. Вопросы в какой-то момент остались у Миши в основном к себе. А к остальным у Миши возникли в основном претензии.

Но то время, когда он мог обо всём и бесконечно расспрашивать Юлю, вспомнилось остро и как очень счастливое. Это время, понял Миша, уже давно ушло. А теперь и Юля умерла. Умерла не надолго, и не на очень долго, а НАВСЕГДА.

И Миша очень ясно увидел себя сидящим на кухне своей московской квартиры. Он увидел себя совсем не начинающим какое-то дело юношей, а, наоборот, человеком, который давно углубился в процесс, человеком в самой гуще и середине процесса и в самой середине жизни.

Миша не почувствовал от этого никакой радости. Он почти физически ощутил, как огромный пласт жизни отделился от него, перестал быть частью его сегодняшней жизни и превратился в безвозвратное. Превратился в прошлое.

– Юля умерла, – почти бесшумно сказал Миша одними губами и тихо, печально заплакал так, как плачет человек только в одиночку, практически беззвучно и сильно кривя лицо.

Через несколько минут Миша стоял на балконе всё в том же своём стареньком, но любимом халате, курил, мёрз, точно так же, как полтора часа назад. Но он ясно понимал, что за эти полтора часа произошло больше, чем обычно происходит между двумя сигаретами.