Эдуардо Мендоса - Город чудес Страница 39

2

В те годы тайные рычаги управления политической жизнью Барселоны держал в своих руках дон Алещандре Каналс-и-Формига. Это был мужчина сурового вида, скупой на слова и жесты, с большим открытым лбом и черной бородкой клинышком; одевался он в высшей степени опрятно, и от него всегда исходил запах дорогого одеколона. Он почти никогда не покидал свой кабинет, куда каждое утро приходили цирюльник, маникюрша и массажистка, чтобы доставить ему то единственное удовольствие, какое он мог себе позволить в жизни. Остальную часть рабочего дня, кончавшегося, как правило, далеко за полночь, он проводил за принятием ответственных решений и мер, которые самым серьезным образом влияли на жизнь городской общины: манипулировал результатами выборов, покупал и продавал голоса, возносил людей на головокружительную высоту по политическим лестницам и потом сам же сбрасывал их оттуда. Беспринципный и никогда ни в чем не сомневавшийся, он с головой погружался в эти нечистоплотные дела, отдавая им все время и энергию, и таким образом стал обладателем беспредельной власти, однако никогда ей не пользовался до конца и, подобно скупому рыцарю, копил свои сокровища, наслаждаясь их видом и сознанием того, что они у него есть. Политики и влиятельные люди, испытывая к нему страх и одновременно уважение, без колебаний прибегали к его помощи. Самые дальновидные из них уже ощущали, как на горизонте появилась грозная туча синдикалистского движения, и поговаривали, что он был единственным, кто мог остановить или по меньшей мере направить разбушевавшийся поток в нужное русло. Однако сам дон Алещандре проявлял по этому поводу сдержанность.

Если для достижения цели надо было употребить насилие, он делал это, не сомневаясь ни на мгновение. Для этого он держал наготове банду убийц и террористов под предводительством некоего Жоана Сикарта. Его жизненный путь был извилист и драматичен: он жил в Барселоне, но родился и вырос на Кубе, куда его родителей, как и отца Онофре Боувилы, занесло в поисках счастья; когда Жоан Си-карт был еще ребенком, оба они умерли от лихорадки и оставили его брошенным на произвол судьбы без средств к существованию. Мальчика с юных лет влекли к себе насилие и дисциплина, поэтому он выбрал карьеру военного, но из-за пустяковой болезни легких его не приняли в военную академию. Ожесточившись из-за неудачи, он вернулся в Испанию, некоторое время жил в Кадисе, несколько раз сидел в тюрьме, пока, наконец, не всплыл в Барселоне, оказавшись во главе нечистого воинства дона Алещандре Каналса-и-Формиги. Жоан Сикарт был худощав, жилист, имел четкие черты лица и глубоко посаженные глаза, что могло бы придать его внешности восточный колорит, если бы не светлые, цвета соломы, волосы.

Неизбежно вставал вопрос о пересечении интересов этой внушающей ужас организации и банды дона Умберта Фиги-и-Мореры – рано или поздно, но они должны были столкнуться. До этого между ними уже существовали кое-какие трения, но их удалось разрешить без видимых усилий. Как дон Умберт Фига-и-Морера, так и Арнау Пунселья, он же Маргарите, его верный советник и заместитель, были людьми умеренных взглядов и выступали за мировую сделку. Одно время они даже пытались вступить в переговоры с доном Алещандре Канал-сом-и-Формигой, чтобы прийти к окончательному соглашению, но тот, чувствуя себя куда более могущественным, не захотел рассматривать никаких предложений. Банда дона Умберта временно отступила: неравенство сил было бесспорным, и не только по численности, но и в организационном плане. Из людей Жоана Сикарта можно было мгновенно сформировать эскадроны по типу воинских с профессиональными военными во главе; у них также имелся большой опыт по срыву забастовок и разгону митингов, меж тем как банда дона Умберта представляла собой сбившуюся в стаю шпану, которая годилась лишь для пьяных драк. Однако город был слишком беден и тесен для того, чтобы его чрево могло безболезненно переварить членов обеих банд, тем более что количество их беспрерывно росло. Рано или поздно между ними должно было произойти столкновение, и хотя все это прекрасно понимали, никто не хотел себе в этом признаться.

Встреча состоялась в одну из мартовских пятниц на исходе дня. Последние лучи угасающего солнца скользили по занавескам, закатное небо было безоблачным, и на площади ощущалось ароматное дыхание весны, пробивавшейся на свет сквозь почки Деревьев. Дон Умберт ребром ладони раздвинул занавески, выглянул на балкон, осмотрел площадь и приложил пылающий лоб к оконному стеклу. «Не знаю, правильно ли я поступаю, – подумал он. – Время летит, а ничего не меняется. Мне грустно и тяжело, а почему – и сам не знаю». Он вдруг вспомнил о Всемирной выставке, потом подумал об Онофре Боувиле и бессознательно соединил в уме оба образа: выставку и деревенского парнишку, пытавшегося пробиться наверх всеми доступными ему средствами. Теперь выставка захлопнула свои двери: от колоссальной затраты сил не осталось почти ничего, кроме кое-каких зданий, слишком больших для практического использования, нескольких скульптур и горы долгов, которые муниципалитет не знал, как покрыть. «Все общество, – думал он, – стоит на четырех столпах: тупое невежество, инертная бездеятельность, вопиющая несправедливость и несусветная глупость». Прошлым вечером он виделся с Арнау Пунсельей, и то, о чем сообщил ему верный помощник, сильно его встревожило: дело принимало опасный оборот.

– Надо либо перейти к активным действиям, – сказал ему Арнау Пунселья, – либо примириться с неизбежным уничтожением.

– Конечно, это когда-нибудь должно было случиться, но чтобы так скоро, я и представить себе не мог, – задумчиво проговорил дон Умберт. Предложенный его помощником план показался ему совершенно нелепым, даже абсурдным – он не увидел в нем ни малейшей возможности выиграть партию. – И как только тебе пришла в голову такая глупость?

Маргарито возразил, что речь идет не о победе или выигрыше, а лишь о том, чтобы заявить а себе и таким образом укрепить свои позиции., Надо нанести удар первыми, втолковывал он, и тут же возобновить переговоры.

– Пусть они видят – у нас есть руки, способные держать оружие, пусть знают – мы их не боимся. Это единственный язык, который они поймут, так как язык разума им недоступен. Мы потеряем несколько наших людей – это неизбежно.

– А как же мы? С нами, надеюсь, ничего не случится? – спросил дон Умберт.

– Нет, – ответил его заместитель, – нам нечего бояться. У меня все продумано до малейших деталей. Я тщательно спланировал нанесение удара. Кроме того, у нас есть прекрасный исполнитель: я уже давно присматриваюсь к этому пареньку, он многого стоит и все сделает без сучка без задоринку, = тут он вздохнул. – Вот только придется им пожертвовать – какая жалость!

Вообще-то у Арнау Пунсельи было доброе сердце, но в тот момент им владело чувство зависти, смешанное со страхом. Он вызвал Онофре Боувилу в свой кабинет и сказал, что собирается поручить ему работу неимоверной важности.

– Посмотрим, как ты справишься, – сказал ему Маргарито.

В этот момент распахнулись обе створки высокой узкой двери и в кабинет вошел дон Умберт Фига-и-Морера.

– Дон Арнау Пунселья охарактеризовал тебя с наилучшей стороны, – проговорил он. – Посмотрим, как ты справишься, – добавил дон Умберт, не подозревая, что точь-в-точь повторил слова своего заместителя.

Затем оба подробно изложили Онофре план. Тот слушал их с открытым от изумления ртом. «Этот несмышленыш не понял ни слова, – отметил про себя дон Арнау Пунселья. – Все, о чем мы тут толковали, для него так же непостижимо, как существование жизни на Луне».

И проговорил, обращаясь к Онофре:

– Главное – осмотрительность и еще раз осмотрительность.

Оставшись наедине, Онофре несколько часов посвятил обдумыванию услышанного, а затем пошел искать Одона Мостасу. Встретившись со своим задиристым дружком, он сказал ему:

– Слушай внимательно, мы сделаем так… – и изложил ему свой план. Тот, который предложил Арнау Пунселья, показался ему неприемлемым, и он решил действовать на свой страх и риск. «Хватит подчиняться чужой воле», – решил он. От Одона Мостасы, детально информировавшего его обо всем, он уже давно знал о существовании дона Алещандре Ка-налса-и-Формиги, равно как и о Жоане Сикарте с его прекрасно организованной армией преступников, и даже иногда подумывал о том, чтобы предложить тому свои услуги. Онофре по натуре не был вероломным, но прекрасно отдавал себе отчет, на стороне какой банды находилась подлинная сила, и не был расположен поддерживать заведомо провальное дело. Он также понимал, что вся власть дона Алещандре Каналса-и-Формиги зиждется на Жоане Сикарте, что именно вокруг него крутится вся организация. Принимая во внимание это последнее обстоятельство, Онофре Боувила составил свой собственный, план и тщательно продумал его во всех деталях перед тем, как увидеться с Одоном Мостасой.