Янн Мартел - Жизнь Пи Страница 39

Я улегся на бок. Впервые за пять дней у меня возникло некоторое ощущение покоя. Ко мне вновь вернулась надежда — а сколько труда я на это положил! — хоть и слабая, но вполне заслуженная и совершенно оправданная. И я уснул.

60

Среди ночи я вдруг проснулся. Приподнял край навеса и огляделся. В чистейшем небе сияла четким полумесяцем луна. Звезды сверкали так ярко, что было бы глупо назвать ночь непроглядно темной. Безмятежное море утопало в слабом мерцающем свете, озарявшем простиравшуюся вокруг черноту зыбкими серебристыми отблесками. И в этом свечении все смешалось: и небо надо мной, и море подо мной. Меня охватили волнение и страх. Я чувствовал себя мудрецом Маркандеей, который выбрался из чрева спящего Вишну и узрел Вселенную и все сущее в ней. Но мудрец даже испугаться не успел, как Вишну проснулся и снова его проглотил. Первый раз я заметил — как буду неизменно замечать это потом, во время страданий, между приступами мучительной боли, — что страдаю я на великой сцене. Я увидел свои муки такими, как есть, — преходящими и никчемными, и это меня успокоило. Я понял — страдания мои ничего не стоят. И смирился с этим. Так оно и было. (Только при свете дня душа моя зароптала: «Да нет же! Нет! Мучения мои стоят многого. Я хочу жить! Так, чтобы жизнь моя слилась с жизнью Вселенной. Жизнь — всего лишь глазок, узкий проход в бесконечность, и как же мне не цепляться за это короткое, призрачное видение? Этот глазок — все, что у меня есть!») Пролепетав что-то из мусульманской молитвы, я снова уснул.

61

К утру я лишь подмок, зато набрался сил. Это было поразительно, если учесть, сколько тягот пришлось мне пережить за последние несколько дней и как мало я ел все это время.

День был чудесный. И я решил заняться рыбной ловлей — первый раз в жизни. После завтрака из трех галет и воды из жестянки я стал читать, что про это сказано в инструкции по спасению. Первая незадача: наживка. Я призадумался. В шлюпке еще сохранились звериные останки, но красть добычу у тигра из-под носа — нет уж, увольте. Поди растолкуй тигру, что с его стороны это своего рода вклад, за который ему воздастся сполна. Тогда я решил пожертвовать своим ботинком. У меня остался только один левый. Другой я потерял во время кораблекрушения.

Я осторожно забрался в шлюпку и достал из ящика один из рыболовных комплектов, нож и ведро для будущего улова. Ричард Паркер полеживал на боку. Когда я выбрался на нос, он только шевельнул хвостом, а головой даже не повел. Я оттолкнул плот подальше. Прикрепил крючок к поводку, а поводок — к леске. И привязал к ней несколько грузил. Я выбрал три, по форме похожие на торпеды. Потом снял ботинок и разрезал его на куски. Еще та работенка: уж больно жесткая была кожа. Я аккуратно насадил кусок кожи на крючок — так, чтобы его кончик не торчал наружу. И опустил леску поглубже. Рыбы вчера было столько, что я надеялся на легкую добычу.

Но просчитался. Башмак исчезал кусок за куском, леска то и дело подергивалась, рыба знай себе поклевывала наживку — а на крючке всякий раз было пусто, и так до тех пор, пока я не извел весь ботинок и у меня ничего не осталось, кроме резиновой подошвы да шнурка. После того как шнурок, хоть и похожий на червя, не оправдал моих надежд, я сгоряча решил пустить в ход последнее средство — всю подошву целиком. Но из этого тоже ничего не вышло. Я почувствовал легкое многообещающее подергивание — но леска тут же ослабла. Все, что я вытащил, так это голую леску. Без наживки, без крючка и без грузил.

Я здорово огорчился. Хотя про запас у меня были в наборе и крючки, и поводки, и грузила, а кроме того — еще один полный комплект рыболовных снастей. Да и потом, рыбачил я не для себя. Съестных припасов у меня было сколько угодно.

Но внутренний голос — тот самый, к которому мы так не хотим прислушиваться, — отчитывал меня безжалостно: «За глупость приходится расплачиваться. В другой раз будь поосторожней да поумней».

Ближе к полудню появилась вторая черепаха. Она подплыла прямо к плоту. И могла бы запросто тяпнуть меня за зад, если б захотела. Как только она отвернулась, я было схватил ее за плавник, но в ужасе отдернул руку, едва к нему прикоснулся. И черепаха уплыла.

Все тот же внутренний голос, распекавший меня за безуспешную рыбалку, снова принялся выговаривать: «Чем теперь будешь кормить своего тигра? Или считаешь, ему надолго хватит трех звериных туш? Может, тебе напомнить? Тигры — не падальщики. Впрочем, когда приспичит, он и от мертвечины не станет воротить нос. Но, думаешь, перед тем как позариться на разбухший, насквозь прогнивший труп зебры, он не захочет полакомиться свеженьким индийским мальчишкой, до которого можно доплыть в два гребка? А как у нас с водой? Сам знаешь, тигры жажду долго не выносят. Или забыл, как несет у него из пасти? Тихий ужас. Не к добру это. Или думаешь, он в охотку вылакает всю воду в океане и, утолив жажду, отпустит тебя в Америку посуху? И как только эти сундарбанские тигры умудряются избавляться от излишков соли в организме — просто диво. Наверное, в своих мангровых болотах научились. Но и эти возможности у них не безграничны. Говорят же, что тигр, пресытившийся соленой водой, превращается в людоеда. А вот и он. Легок на помине. Ишь, зевает. Ну и пасть — бездонная розовая пещера. Только глянь на эти желтые сталактиты да сталагмиты — сущие громадины. Может, тебе повезет — и ты угодишь туда прямо сегодня».

Ричард Паркер спрятал язык, размером и цветом похожий на резиновую грелку, закрыл пасть. И сглотнул.

Весь остаток дня я корил себя безжалостно. И старался держаться подальше от шлюпки. Но несмотря на мои горькие предчувствия, Ричард Паркер был совершенно спокоен. Дождевой воды у него была целая прорва, да и от голода он, судя по всему, не страдал. Зато какие только звуки, свои — тигриные, он не издавал: и рычал, и стонал, да так, что мне становилось не по себе. Задача казалась неразрешимой: чтобы рыбачить, нужна наживка, а наживку можно раздобыть, только поймав рыбу. Что же делать? Ловить на палец ноги? Или, может, отрезать себе ухо?

Решение пришло поздним вечером, и самым неожиданным образом. Я подтянул плот к шлюпке. Больше того: я забрался в нее и принялся шарить в ящике, лихорадочно размышляя, как буду спасать свою жизнь. Плот я привязал так, чтобы он находился футах в шести от шлюпки. Я думал, что смогу допрыгнуть до него и, дернув за слабый узел, ускользну от Ричарда Паркера. Пойти на такой риск пришлось от отчаяния.

Не найдя подходящей наживки и не придумав, чем бы ее заменить, я сел, опустив руки, — и тут заметил, что оказался как раз под его пристальным взглядом. Он сидел на другом конце шлюпки, должно быть, возле зебры, повернувшись ко мне, — сидел и как будто ждал, чтобы я обратил на него внимание. Почему я даже не услышал, как он пошевелился? С чего это я взял, что смогу обвести его вокруг пальца? Вдруг меня что-то больно шлепнуло по щеке. Я вскрикнул и зажмурился. Похоже, он со своей кошачьей прытью сиганул через всю шлюпку и напал. Сейчас разорвет мне когтями лицо — такой вот жуткой смертью мне суждено умереть. Боль была до того сильная, что ничего другого я уже не чувствовал. Благословен будь шок! Благословенно будь в нас то, что избавляет от ощущения боли и скорби! В самом сердце жизни сокрыт предохранитель. Я проговорил: «Ну же, Ричард Паркер, давай, прикончи меня. Только, пожалуйста, побыстрей. Предохранитель долго не выдержит».

Но он медлил. Он сидел у моих ног и урчал. Должно быть, учуял сундук с сокровищами. Я в ужасе открыл один глаз.

Это была рыба. В ящике была рыба. Она билась, как всякая рыба, выброшенная из воды. В длину дюймов пятнадцать, и с крыльями. Летучая рыба. Продолговатая, серо-голубая, с жесткими крыльями, без перьев и с круглыми немигающими глазами. Выходит, по щеке меня шмякнула летучая рыба, а не Ричард Паркер. Он сидел все там же, в пятнадцати футах от меня, и, вероятно, никак не мог понять, что со мной. Правда, рыбу он заметил. Это было видно по его морде, уж больно любопытной. Казалось, он собирался проверить, что к чему.

Я нагнулся, схватил рыбу и швырнул ему. Так-то оно лучше! Крысы перевелись — не беда, обойдусь летучими рыбами. Жаль только, летучка упорхнула. Извернулась в воздухе перед самой пастью Ричарда Паркера — и шлепнулась в воду. Ричард Паркер мотнул головой и захлопнул пасть, клацнув зубами, — но рыба оказалась шустрее. Ему это явно не понравилось. Он снова посмотрел на меня. «И где же мое угощение?» — казалось, спрашивали его глаза. Я испугался и сник. И уже развернулся в слабой надежде прыгнуть на плот до того, как он на меня набросится.

В это самое время воздух задрожал — и нас атаковала целая стая летучих рыб. Они нагрянули, как саранча. И дело даже не в их количестве, а в том, что шуршанием и потрескиванием крыльев они и впрямь напоминали насекомых. Летучки выпархивали из воды дюжинами, одновременно, причем некоторые из них пролетали по воздуху добрую сотню ярдов, а то и больше. Многие ныряли в воду прямо перед шлюпкой. Другие перелетали через нее. Третьи врезались в борт с хлопками, как при фейерверке. И лишь самым сноровистым удавалось упасть в воду, перелетев через брезент. А менее удачливые плюхались в шлюпку и начинали неистово биться на дне. Были и такие, которые с лету врезались прямо в нас. Отбиваться от них мне было нечем, и я ощущал себя не иначе как святым Себастьяном, мучеником. Каждая рыбина, попадавшая в меня, вонзалась в мое тело, точно стрела. Я схватил одеяло, чтобы хоть чем-то прикрыться, и в то же время пытался ухватить какую-нибудь рыбешку на лету. Но вместо этого заработал одни синяки да ссадины.