Хербьёрг Вассму - Седьмая встреча Страница 39

У них не было номера телефона, поэтому даже у Майкла возникли сложности — телефонистка за стойкой никак не могла понять, куда им нужно позвонить. Руфь так устала от этого, что ее охватил гнев. Но это не помогло, телефонистку раздражал ее ломаный английский. Наконец связь была установлена, и им было велено ждать на линии.

Они бесконечно долго сидели на обитом кожей диване в зале ожидания, люди приходили и уходили. Наконец Руфь оказалась в узкой кабине, где было нечем дышать. Она сняла трубку и сквозь свист услыхала голос дяди Арона.

— Дядя! Алло! Это Руфь! С Йоргеном все в порядке? Молчание. Только свист и шум, словно от ветра и волн.

— С Йоргеном все в порядке? — повторила она.

— Нет, Руфь.

Голос дяди заполнил ей все ухо, прогрыз дыру в голове, спустился по горлу и тисками сжал грудь.

— Что с ним?

— Если можешь, приезжай домой. Ты нам нужна.

— Он болен?

— Он ужасно разбился.

— Он в больнице?

— Хуже. Мы не можем…

Связь прервалась. Руфь опустила трубку и смотрела, как она раскачивается, описывая то круги, то восьмерки. Качаясь то вперед, то назад. Наконец Руфь выбралась из кабины. Майкл зашел в кабину и повесил трубку на место.

Последнее, что помнила Руфь, перед тем как поднялась на борт самолета, был запах скипидара и табака. Лицо Майкла уже исчезло, а может, слилось с его белой полотняной курткой.

Когда самолет поднялся в воздух, Руфь подумала, что Йоргену теперь лучше, чем было раньше. Остаток полета прошел в бесконечной пустоте. Один раз она вспомнила, как страшно ей было лететь в Лондон. Теперь она всем своим существом помогала самолету лететь быстрее.

Наконец самолет приземлился после последней остановки, и пока Руфь ждала свой чемодан, ей показалось, что кто-то из толпы окликнул ее по имени. Но она так спешила на пароход, идущий на Остров, что даже не оглянулась.

Уже поднимаясь по трапу, она поняла, что что-то не так. Карл, возившийся с канатом, не поздоровался с ней. Он как будто не заметил ее. Может быть, Йорген лежит в больнице в городе, и она напрасно едет домой?

— Что с Йоргеном? — спросила она.

Но Карл отвернулся, словно она была пустым местом. Спрашивать у других было бесполезно — никто не хотел с ней разговаривать.

Чувство, что все это происходит еще во сне и надо только подождать, заставило ее остаться на палубе. Руфь села на ящик со спасательными поясами. Она чувствовала себя невидимкой, каким-то привидением, которого все сторонятся, чтобы случайно, пройдя сквозь него, не столкнуться с чем-то худшим.

То же продолжалось и дома, на пристани. Никто с ней не поздоровался. Она поставила свои вещи к стене склада и побежала вверх по склону. Да уезжала ли она когда-нибудь отсюда или только внушила себе, что уезжала? Когда она в последний раз бежала по этой дороге? Сто лет назад?

Мать стояла спиной к двери. Она не могла не слышать, как вошла Руфь, но не обернулась. Эмиссар пустыми глазами посмотрел на дочь и протянул ей руку. И тут же с рыданием рухнул на табурет.

Кофейник стоял на плите, пахло подгоревшим кофе. На носике кофейника темнели коричневые пятна.

— Где Йорген? — запыхавшись, спросила Руфь.

— На сеновале, — ответила мать усталым, но внятным голосом.

Руфь выбежала из дома и по мосту сеновала взбежала наверх.

На сеновале горели свечи. Йорген был прикрыт старой бабушкиной простыней, вышитой хардангерской гладью. Из-под простыни выглядывали воскресные брюки и нарядные ботинки.

Руфь замерла. Потом она откинула простыню и увидела безжизненное, чужое лицо, похожее на лицо Йоргена.

И ее тут же поглотила милосердная тьма.

Когда она захотела подняться, оказалось, что ноги ее не слушаются. Второй раз она пришла в себя уже в объятиях бабушки. Как там оказалась бабушка, Руфь не помнила, но так или иначе они сидели на бабушкином крыльце и бабушкины руки крепко обнимали ее.

— Что тут у вас случилось?

— Давай зайдем в дом, — сказала бабушка.

Они протиснулись в дверь, как сиамские близнецы. И сели на диване в гостиной, словно это было воскресенье или какой-нибудь другой праздник. Вскоре пришли мать с Эмиссаром. Из кухонной двери пахло кофе. Пахло молельным домом, продажей лотерейных билетов и пожертвованиями.

— Объясните же мне…

— Он погиб в субботу, — жестко сказала мать.

— Погиб?

— Он упал с колокольни, — жалобно объяснила бабушка.

Эмиссар повернул к Руфи заплаканное лицо:

— Они напугали его. Устроили на него охоту, хотели схватить его.

— Зачем им было его хватать?

— Они обвинили его… Элла… — Эмиссар сделал несколько шагов, тяжело опираясь о стол. — Они говорят, будто Йорген изнасиловал ее, — прошептал он, весь сжавшись.

В Руфи что-то взорвалось. То, что сказал Эмиссар, было немыслимо. Она не в силах была пошевелиться. Не в силах поднять глаз.

И все-таки выбежала на кухню, к белой эмалированной плите. Протянула руку, сняла кофейник с огня. Ей было необходимо любой ценой избавиться от этого удушающего запаха. Она даже не почувствовала, что обожглась. Снова схватила горячий кофейник и, лишь услыхав, как звякнул алюминий о каменную ступеньку крыльца, ощутила боль. Тогда она подставила обожженные пальцы под холодную струю, и у нее вырвался нервный смех.

— Это неправда! — Руфь, смеясь, вернулась в гостиную.

— А что толку, раз они так решили! — всхлипнула мать.

— Они не могли так решить, потому что это неправда!

— Это все из-за того, что ты уехала в Лондон. Ты должна была приехать домой! — Мать, точно птица, металась по комнате, долбя Руфь взглядом.

— Рагна, образумься! — сказала бабушка.

Руфь не спускала глаз с матери. Эти слова. Мать уже не раз произносила что-то в этом роде. Руфь вышла на крыльцо, за ней тянулся странный, непрерывный звук. Словно телеграфный провод пел над горами. И его песня разносилась далеко вокруг.

Руфи казалось, что ее голова похожа на вымытый морем птичий череп. Он так долго лежал в воде, что в нем ничего не осталось, кроме изгибов и впадин, и пустоты внутри. Легкий, как пушинка, лежал он там, и люди проходили мимо него. Ленсман и пастор — после полудня. Родственники — вечером. Бабушкины слова сыпались мелким дождем:

— Конечно, они ошибаются. Бывает же, что и судья осудит невиновного или преступник избежит наказания, потому что никто его не видел. По своему неразумию люди у нас на Острове легко могут погубить невинного человека. Нам придется это понять, ведь воскресить Йоргена мы не можем. Ты, Дагфинн, должен молиться за них, или нет никакого смысла в том, что ты стал Эмиссаром. Умоляю тебя, молись за них! Потому что я не могу молиться.

Поуль сидел на кухне, он был и заливающимся слезами двоюродным братом, и чужаком, застрелившим собаку. Он рассказывал, что люди кричали ему вслед о Йоргене Дурачке.

Люди с подозрением относились к тому, кто говорит вслух сам с собой или громко смеется, идя один по дороге. Тот, кто благоговеет перед собачьей шкурой, точно это алтарное покрывало, способен на что угодно. Они считали, что Совету по опеке давно следовало забрать его с Острова — ведь он всегда ходил с финским ножом. И все давно уже заметили, что Йорген с утра до ночи таскается за Эллой.

— Замолчи, парень, что за чушь ты несешь, — сказал дядя Арон, лицо у него было серое, и он был трезвый.

Губы у тети Рутты были искусаны, она без конца их кусала, чем бы ни были заняты ее руки. Она передвигала предметы с места на место и наводила порядок на кухонном столе.

Время от времени наступала давящая тишина. Слышалось даже, как одежда трется о кожу. Стульев на всех не хватило, сидели кто где. За открытым окном шелестела рябина. Она клонилась к юго-востоку над материнскими грядками с уже отцветшим ревенем.

Эмиссар сидел у кухонного стола или подходил к мойке и, налив в стакан воды, делал глоток, потом под капающим краном выливал оставшуюся воду в мойку. Ему приятно, что они все собрались здесь, несколько раз повторил он. Он покашливал и, наверное, думал, что произносит проповедь, дабы обратить людей к вере.

— Я всегда говорил: во всем виноваты танцы в Молодежном клубе. Пьянство и драки. И вот теперь — этот случай. Одному Господу известно, как нам следует себя вести, — голос у Эмиссара сорвался.

— Перестань, Дагфинн, — всхлипнула тетя Рутта. — Тяжело не только тебе. Мы в тот вечер сделали все, что могли. Украсили и стены, и сцену ветками березы, цветами журавлиного носа и ромашками. Получился что твой лес, и было очень красиво. Мы все там были, и молодые и старые, все вместе. Правда, без тебя. Ты всегда держишься в стороне. Странно, что твои спасенные души тоже были в числе тех, кто травил Йоргена, если уж на то пошло. Все были заодно. Целая орава с жердьем, а кое-кто и с косами. У двоих были ружья. И вся эта обезумевшая орда с криками искала Йоргена. А где был ты, у кого так хорошо подвешен язык? Пытался ли ты образумить их?