Дмитрий Леонтьев - Охотники за удачей Страница 39

— Молодец, — кивнул он. — За три года мы много успели… Мы молодцы…

— Перестань! — с неожиданным раздражением попросила она. — Все это такая мерзость!.. Раньше у меня не было денег, но зато хоть изредка бывали хорошие дни, и я уважала саму себя. У меня были какие-то надежды, мечты… Знал бы ты, через какую мерзость мне пришлось пройти! Какое уж тут удовольствие… По ощущениям это напоминает ныряние за долларом в канализацию. Желаемое-то получил, но вот удовольствия не так уж много… Ты даже не можешь себе представить, что это такое — мир бизнеса… Самое обидное, что поворачивать вспять уже поздно, нет смысла. Если я сейчас и остановлюсь, то прошлое от этого не исчезнет… К тому же я не столь большая «звезда»… Все уже позади. Я кончилась, Володя… Из меня выжали все, что я смогла дать, и приступили к раскрутке новых «звездочек-метеоритов». Теперь я буду только тускнеть и падать вниз. Сейчас я катаюсь по маленьким городишкам, давая концерты, чтобы успеть выжать из остатков своей славы хоть что-то и для себя лично. Я была «на гребне волны» полтора года. Это много. У меня было целых три хита. Это уже очень много. Но большой «звезды» из меня не получилось, и приходит пора подводить итоги. Остался год, может быть, два, в течение которых я еще продержусь на плаву, но это уже — «догорание». Вот я и догораю, катаясь по Нижнесобачинскам, Большим Бодунам и Пиндошиным… Я просто раньше не задумывалась о том, что к успеху рвутся многие, а вот достигают далеко, не все…

— Знакомая ситуация, — серьезно сказал Врублевский. — У меня примерно та же история. Только я еще нахожусь в том периоде, когда надежды еще есть и шансы на «счастливый билетик» по-прежнему высоки. Но вот путь к этой мечте очень похож. Деньги, власть, возможности и в придачу к ним ночи, полные такой тоски и такого ужаса, что хочется выть и бросаться на стены…

— Это другое. Такие, как ты, не ломаются. Ты сильней меня. Ты никогда не скажешь себе: все кончено, ты будешь ползти к своей цели даже без ног… Раньше я думала, что ты — слабак, неудачник, и только теперь я поняла, насколько у тебя больше сил…

— Это потому, что я не могу позволить себе сказать: все кончено. Я либо надеюсь и бьюсь изо всех сил, либо… Я когда-то был солдатом, а солдаты умирают, сражаясь.

— Так значит тот солдат все же не погиб? — с какой-то странной надеждой в голосе спросила она. — Он все тот же, что и раньше?

— Нет, — покачал он головой, — просто… Один американский генерал сказал: «Старые солдаты не умирают, они просто становятся невидимыми». Вот так и со мной. Я умер, и у меня нет прошлого, но… я просто стал невидимым.

— Не понимаю, — призналась она. — Я всегда понимала тебя слишком поздно. В любви есть две трагедии: несвоевременность и идеализм. Но если первое от нас не зависит, используемое злодейкой-судьбой как инструмент для плетения интриги, то второе целиком лежит на плечах самих влюбленных, то обманывающих себя проецированием выдуманного образа на объект своих притязаний, то пытающихся урезать нестандартную личность партнера до шаблона своего представления о избраннике… Я хотела с тобой поговорить…

— Я знаю, о чем ты хочешь поговорить, — он посмотрел на нее так, что она поняла всю беспочвенность своих надежд.

И она поняла что тот, другой Врублевский действительно умер. Вернее, стал невидимым, оставаясь в ее прошлом. Он по-прежнему любил ее, замерев на том рубеже и ничуть не изменившись с тех пор. Но вот вернуть его из прошлого в реальность было уже невозможно. Тот Врублевский навсегда остался рядом с ней, храня ее и согревая сознанием того, что тебя любили больше жизни. А сейчас перед ней сидел совершенно другой человек. Человек, занимающийся обеспечением своего будущего, человек, во что бы то ни стало стремившийся получить свой кусок «сладкого пирога» от жизни. И все, что мешало его получить, он игнорировал или устранял. Человек без прошлого.

— Но… может быть… Ведь теперь все иначе, — безнадежно сказала она, — Теперь ты другой, и я другая… Я все понимаю… И мне не хватает тебя…

— Не меня, а того Врублевского, — поправил он. — В настоящий момент вряд ли я тебя заинтересую. Я бандит, который живет одним днем и не может позволить себе такую роскошь, как семья, любовь и прочие «слюньки-сопельки». Это предполагает день завтрашний, а у меня есть только сегодня… Хочешь, я в утешение подарю тебе ночь любви? Сексу я научился во всех его проявлениях и подвидах. Ты будешь довольна. Говорят, я настоящий мастер этого дела.

— Зачем ты так?.. Я понимаю, что ты сейчас обо мне думаешь. Когда-то погналась за деньгами, бросив нищего офицера, а теперь, когда этот офицер разбогател, а ее мечты рухнули, пытается реанимировать старое чувство… Поверь, Володя: это не так. Почему вы, мужики, думаете, что женщины интересуются только деньгами?

— Не только, — согласился Врублевский. — Это условие обязательное, но не единственное… Ах, если бы они довольствовались хотя бы «только деньгами»…

— Ты не уважаешь женщин.

— Я их слишком хорошо для этого знаю… Впрочем, нет. Есть три женщины, которых я уважаю вполне искренне. Дева Мария, Маргарет Митчелл и моя мать… Не расстраивайся. Время лечит любые раны. Поверь мне — это все останется позади, будет новый день, и неприятности забудутся. Бывают такие дни, когда кажется, что все кончено, но проходит время- Раны затягиваются, и остаются только малюсенькие, неприметные шрамы.

— Не у всех, — возразила она. — У таких, как ты, может быть. Но я слабее. И не надо мне мстить, Врублевский. Неужели так сложно простить?

— Я простил тебя, — равнодушно отозвался он. — И я не мщу тебе. Зачем?

— Действительно, зачем?.. Зачем мстить, зачем прощать… Но зачем тогда было подходить ко мне? Я не знала, что ты в этом городе… Хотя очень надеялась встретить тебя… Встретила…

— Женщины сильнее мужчин, — сказал он, игнорируя ее вопрос. — Сильнее и практичней. Ты вылечишься от своей депрессии еще до окончания этого турне. Ты красивая женщина, у тебя отличные перспективы, много поклонников… И наверняка среди них есть богатые и влиятельные. Ты еще будешь богаче меня…

— Дурак ты, Врублевский! — с чувством сказала она. — Хочешь казаться подлецом, а на деле всего лишь дурак… Ты зациклился на этих деньгах. Мне нужно совсем не это…

— Я тебе что-нибудь должен? — грубо спросил он. — Я обязан что-нибудь делать или говорить? Ты начинаешь требовать что-то непонятное, и я даже не знаю, что отвечать… Что ты хочешь от меня?

— Ничего, — сказала она и поднялась из-за стола. — Ничего… Извини меня… До свидания…

«Ну и сволочь же ты, Врублевский! — с острой тоской подумал он, наблюдая, как девушка выходит из бара и гардеробщик услужливо открывает перед ней дверцу ожидавшего лимузина, — Какая же ты редкая, уникальная, пакостная сволочь… Ей ведь действительно невыносимо тяжело сейчас, а ты… Ты словно раненого ударил. Мог бы вообще не подходить, и все было бы проще… Но мне очень хотелось ее еще раз увидеть, поговорить с ней, почувствовать запах ее волос… Как тогда, раньше… Ты дал слабинку, Врублевский. И эта «слабинка» стоила ей очень дорого. Ты уже привык исправлять свои ошибки за чужой счет. Все за чужой счет: богатство, власть, благополучие, удовольствия и даже память… Держись, девочка, — мысленно пожелал он ей. — Сейчас я никак не могу остаться с тобой. Даже зная, как тебе тяжело… Я — бандит, и наши отношения могут ударить по тебе, разрушив то последнее, что ты имеешь. Сейчас меня могут убить, покалечить, посадить… Зачем я тебе буду нужен такой?.. А я обязан дойти до конца. Любой ценой, несмотря ни на что. Это такая игра, в которой не бывает остановок по требованию. Либо ты выигрываешь, либо проигрываешь, среднего не дано. А вот когда я выиграю… Я найду тебя, девочка. Найду и отниму у всего мира. Я сумею вымолить у тебя прощение. И ты поймешь, ты обязательно поймешь меня, пусть и не сразу. И вот тогда у нас все получится. Между нами больше не будет несвоевременности… А пока — держись, хорошая моя. Держись, все у нас будет правильно. Вот увидишь».

Он вышел в вестибюль, и гардеробщик услужливо протянул ему пальто. Врублевский бросил ему на прилавок пятидолларовую купюру и невесело пошутил:

— Что, дружище, ты по-прежнему знаешь все на свете?

— Вы даже не представляете, сколько всего может знать обычный гардеробщик, — расплылся тот в улыбке.

— Тогда ответь мне: почему в этой жизни столько дерьма?

— Потому что мы его усиленно вливаем туда, — сказал гардеробщик. — Каждый понемножечку, а в результате… В результате живем, как в сортире. У одних кабинки деревянные, у других — золотые, но помещение-то одно… Вот запах и душит.

Ладно, «всезнайка», — вздохнул Врублевский, — пошел я в свою «золотую кабину» наслаждаться «ароматами жизни»… Бывай.

Он вышел на улицу, едва не столкнувшись в дверях со стремительно вбегавшим в зал журналистом Филимошиным. Мерзавчик на бегу буркнул что-то извиняющееся и, подскочив к стоящему на стойке гардероба телефону, полуспросил — полуконстатировал: