Евгений Коротких - Черный театр лилипутов Страница 39

— Уберите его! — не выдержала Елена Дмитриевна, судорожно сгребая деньги со стола. — Пшел прочь! — завизжала она.

Мальчик плюнул ей в лицо и, заплакав, побежал к своим.

— Володя! — забилась в истерике Елена Дмитриевна.

— Володя!

— Они у нас тихие, — шептала Аннушка Потаповна, — кто ж виноват…

Дети с одинаковыми лицами, не обращая ни на кого внимания, сами прошли в зал и затихли.

— Володя! — очнулась Елена Дмитриевна, трагичным голосом обращаясь к сыну. — Он плюнул мне в лицо, а вдруг этот урод заразный?!

— Васенька не заразный, — показались слезы на розовых глазах у молодой женщины.

— Володя! — кричала Елена Дмитриевна. — Выведи психов из зала! Ну что ты стоишь, как болван!

— Не надо, прошу вас! — простонала Аннушка Потаповна, цепляясь за Закулисного, который с желтой яростью в глазах, мстя за свой недавний испуг, рванулся в зал, грубо отпихивая женщину.

Горе встал в дверях. Закулисный пытался оттолкнуть его.

— Ты-ы… — прошипел Горе, склоняясь к его искаженному лицу. — Пусть дети посмотрят спектакль!

Закулисный в бессилии заскрежетал зубами, затопал и ударил Петю ногой в колено. Но только кулак Горе показался над его головой, он мгновенно затих и, отбежав, пронзительно взвизгнул:

— Ах, так! Так! Ладно, вечером поговорим!

Горе презрительно усмехнулся и провел плачущую молодую женщину в зрительный зал.

— Не надо… — успокаивал он ее. — Посмотрят ребятишки спектакль.

Когда он вышел в фойе, Елена Дмитриевна с сыном о чем-то взволнованно перешептывались.

— Петя! — воскликнула Елена Дмитриевна, поправляя прическу, придавая своему голосу печальный оттенок. — В какое ты нас поставил положение? Ты унизил нас в глазах какого-то интерната! Кто тебе помог, когда ты вышел из тюрьмы, когда тебя никто не хотел брать на работу? Ты чуть не ударил Владимира Федоровича! Как ты посмел даже подумать об этом?!

Она сделала паузу, успокаивая свое дыхание, и вдруг ласковым голосом, словно за что-то извиняясь, сказала:

— Петя, мы же один дружный коллектив, мы должны заботиться об авторитете нашего удивительного «Мойдодыра», ну, иди, иди на сцену… сейчас начинаем, и подумай над тем, что я тебе сказала, тебе есть над чем подумать, не только над этим… ты сам знаешь…

Раздался хруст Петиных зубов, желваки, как два огромных флюса, катались под серой кожей; он, как слепой, молча повернулся и со страшно вздутыми мышцами всего тела, медленно согнув голову, побрел на сцену.

Он непослушными руками вынул из пачки сигарету и прошел в гримерную комнату, где курил Видов.

Горе нервно сломал сигарету, потом долго смотрел перед собой и с ужасной силой ударил в стену.

— Мразь! — сквозь зубы с ненавистью выкрикнул он. — Мразь, — ударил он еще и еще раз.

Кости не выдерживали, мялись в кровь, железо-бетонная стена гудела и прогибалась.

— Они хуже последних гнид на зоне… — наконец беспомощно свесил огромные руки Петя, — а им никто и ничего не может сделать…

— Петь… ну что ты… — испуганно прошептал Видов, пробираясь незаметно к двери.

— Они нас за людей не считают. Гады, узнали про меня… и так вся жизнь переломана, — разговаривал Горе уже сам с собой, — а я ведь ни разу копейку ни у кого не. украл… пусть я дурак, пусть дефективный, но я — человек! Я этого урода могу одним пальцем, а Елена…

— Я боюсь ее, — вдруг вырвалось у Видова.

— И я… — очень-очень тихо произнес Горе.

— Возьмите, — протянула контролер дрожащими руками Елене Дмитриевне непорванные билеты.

Та за одну секунду, лишь отковырнув уголок, пересчитала билеты, и строгая морщинка между губ сменилась на ласковую и добрую улыбку.

— Вы уж нас поймите, — начала она объяснять испуганной женщине, — администратор потерял билеты… целую тысячу, вот и приходится помогать ему, а он ведь совсем молодой парень. Елена Дмитриевна отсчитала тридцать рублей. — Вот вам за триста билетов, — протянула она пожилой женщине деньги.

— Нет, нет! — ужаснулась контролер, глядя прямо в глаза Елене Дмитриевне. — Я больше не могу стоять у вас на контроле… Это же дети! — неловко повернулась она на своих больных раздутых ногах, схватившись руками за голову, и медленно засеменила прочь.

— Володя! — резко выкрикнула Елена Дмитриевна. — Это истеричка, от нее всего можно ожидать… беги, порви перед ней билеты… да беги же!

Закулисный схватил билеты и догнал женщину.

— Что вам? — вздрогнула она.

— Вы нам отдали триста непорванных билетов, — с затаенной яростью произнес Закулисный. — Я сейчас перед вами их пересчитаю.

Он пересчитал перед ничего не понимающей женщиной билеты.

— А теперь я их за вас порву, — проговорил он, еле сдерживая бешенство, отрывая корешки. — Мы хотели проверить вас, сами знаете… разные люди бывают.

Женщина вскрикнула — и вдруг бросилась бежать по коридору, то и дело оглядываясь назад.

— Неужели ты сразу не понял, что это истеричка! — с гневным лицом воскликнула Елена Дмитриевна. — С кем ты договорился? Не хватало еще, чтобы об этом кто-нибудь узнал в филармонии. Триста рублей разорвал из-за этой психопатки! Володя, ты уже не мальчик!

— Мама! Что вы меня все время учите! — не выдержал Закулисный.

— Володенька, — умоляющим голосом произнесла Елена Дмитриевна. — Ты знаешь, я тебе плохого не желаю. Послушай меня. Если мы не заменим Женечку, у нас могут быть очень крупные неприятности… и еще, — посмотрела она ему пристально в глаза, — Володя! Ты знаешь свою болезнь и знаешь, что тебе сказали врачи. Почему ты так много пьешь минеральной воды? Ты думаешь, «она» быстрее рассосется? Если ты опять заболеешь — больше не выберешься! А кому достанется наш удивительный «Мойдодыр?» Кому? Я уже старая женщина, мне не под силу ездить с вами на гастроли. Что будет с «Мойдодыром», я тебя спрашиваю?

— Мама! — вскричал он. — Я же сказал, что больше никогда в жизни не притронусь!

— Я видела, как ты выпил шампанское, когда мы были в гостях, — сказала резко Елена Дмитриевна. — Не смей даже прикасаться, даже думать не смей об этой гадости! Ну, все, все, Володенька, — добавила она поспешно, увидев изменившееся лицо сына.

Елена Дмитриевна принялась подсчитывать доходы и расходы, а в это время в зале два интерната рассматривали друг друга. Со сцены их напряженно разглядывали «мойдодыровцы».

Какая— то старушка, не выдержав напряжения, тоненько заголосила:

— Да вам-то за что такое, бедненькие мои, в чем же вы-то виноватые?!

Маркел Купидонович подошел к ней и сказал:

— Брежнева, без паники.

Но было уже поздно. Старое поколение, словно оно было в чем-то виновато, со слезами кинулось к лишенному разума молодому.

Дети с одинаковыми лицами, с одинаковыми инстинктами…

Чем могли помочь эти старые, брошенные, никому не нужные люди, которые стали их угощать сухариками, замусоленными конфетками и гнилыми яблоками? Кто мог помочь этим двум поколениям? Одни прожили жизнь, другие лучше б не начинали. У одних в душе отчаянье и стыд за тех, кто их бросил, у других на лицах отражение этого стыда. А Женек? Забытые жалеют безумных. А Женек!

Эти два поколения не стоят его одного. Им уже никто не поможет, а ему? Где этот добрый и хороший дядя, который вернет Женьку его детство, вернет дружбу, любовь? Все это у одного поколения было, а другое об этом просто не знает. А Женек знает, но все прошло мимо.

Пухарчук плакал, когда Закулисный приказал начинать спектакль.

— Здравствуйте, ребята! — выбежал он с развеселым сморщенным личиком. Зал заревел, и тогда Женек воскликнул: — Друзья, сегодня перед вами будет выступать не лилипут, а Человек!

Кому нужны зрелища, когда у детей нет хлеба?…

Этот спектакль в Иркутске я заделал случайно, не ведая что творю, и хотя вечером в гостинице я, как всегда, получил локтем в ноздри и кровь капала из носа даже с запрокинутой головы, Пухарчук мне признался:

— Евгеша, ты хоть и болван, но как мне тогда аплодировали! Так меня еще никто и нигде не принимал.

Сегодня должен был приехать Витюшка. Я так соскучился по этому жизнерадостному придурку, что у меня с утра начались галлюцинации в виде огромной куриной ножки, жареных котлет и холодного пива.

Обед я встретил в гостинице напряженнейшим ожиданием. Посидел в кресле, потом прошелся, разминая ноги, и вдруг почувствовал, что на меня кто-то смотрит. Я резко обернулся. Передо мной стоял Писатель.

— Привет, — кивнул я ему.

— Привет.

— Писатель, — сказал я насмешливо, глядя ему пристально в глаза. — Черт тебя сюда занес! Что с тобой?

Он так же насмешливо усмехнулся и промолчал.

— Ты закончил свой новый роман?

Я не стал его спрашивать о первом, потому что знал: пристроить его никуда не удалось. Когда мы виделись в последний раз, он искал благодетелей.

— Не стыдно? — спросил я его тогда. — Ты же считал себя честным парнем, а сейчас ищешь лазейки, так не поступают порядочные люди.